Наталья Громова - Странники войны: Воспоминания детей писателей. 1941-1944
В центре – старший пионервожатый, фронтовик, получивший на войне тяжелое ранение, Семён Львович Кроник. Тогда он еще учился в юридическом институте, а позже стал известным московским адвокатом по «автомобильным делам». Умер в начале 1970-х.
Я помню имена всех мальчиков и девочек, запечатленных на этой старой фотографии, и где-то на самом донышке воспоминаний хранятся голоса двух девочек с этого снимка, которые звонили мне и после ареста папы, но я избегал любых контактов, понимая «особость» моего положения, хотя мысль о том, что это для них небезопасно, вряд ли меня посещала.
Сегодня тем, кто еще жив, больше семидесяти лет. Представить себе их стариками никак не могу.Эра Росина-Друцэ Чистое поле нашего детства
Эра Самуиловна Росина родилась в 1929 году в Москве. Ее мать, Роза Сергеевна Росина, до войны работала инженером-текстильщиком на ткацкой фабрике.
Ее отец – поэт-переводчик Самуил Яковлевич Росин – был сотрудником в системе профсоюзов, работал директором международного детского дома.
Эра Росина-Друцэ с мужем драматургом Ионом Друцэ. 1990-е
В первые месяцы войны отец ушел в ополчение в «писательской роте» под Вязьмой. Туда с посылками от союза писателей отправились жены ополченцев, в том числе Роза Сергеевна. Отец и мать Эры Росиной вместе погибли в окружении под Вязьмой.
Наша семья жила в самом центре Москвы, напротив Моссовета, в очень интересном, можно даже сказать, историческом доме. До революции это была гостиница «Дрезден», одна из самых популярных в Москве. Существовала легенда, что Чехов увез актрису Ольгу Книппер, ставшую впоследствии Книппер-Чеховой. После революции здание гостиницы передали профсоюзам, облицевали под новые дома, которые стали строить на улице Горького, чтобы все они смотрелись единым комплексом.
Наш дом был старый, добротный, построенный с европейским размахом. Высокие потолки, огромные окна, такие же огромные богемные зеркала, широченные коридоры. Коридорная система позволила быстро заселить дом. Общая кухня, бойлерная, где постоянно бывал кипяточек – великий спаситель довоенной России. Потом, когда стало критически не хватать жилплощади, кухню отдали под жилье уборщицы, кипятильню отдали другой уборщице, лишив тем самым жильцов самых насущных потребностей.
Моему папе, поэту Самуилу Яковлевичу Росину, дали здесь комнату, так как он был сотрудником в системе профсоюзов, работал директором Международного детского дома. Комната наша – на втором этаже, большая, двадцати четырех метров. Огромные, во всю стену, окна выходили во двор. На первом этаже, под нами, были номера ресторана «Арагви», и часто по ночам разгоряченные грузинским вином посетители выходили на улицу, пели и плясали под нашими окнами до самого утра.
Между большими окнами – огромное, от потолка до самого пола, зеркало, но мама однажды, убираясь в комнате и передвигая мебель, нечаянно его разбила. Все сочли это плохим предвестником, что в конце концов и подтвердилось.
Жили мы дружно. Я училась в школе, расположенной неподалеку, папа работал, мама была инженером-текстильщиком на ткацкой фабрике. Иногда ей выпадало работать в ночную смену. Дикий шум вязальных машин, вечная беготня от одной прядильщицы до другой, чтобы смотреть, идет или не идет нить – уставала нещадно. Однажды, когда уходила работать в ночную смену, так спешила, что впопыхах забыла надеть юбку. Папа на всё это посмотрел и сказал: хватит. Он ее снял с работы. Жили мы трудно, вечно денег не хватало, папа работал изо всех сил, стараясь обеспечить семью. Мама была младше папы на семнадцать лет, еще молодая, красивая женщина, а папе было хорошо за сорок. Одна из главных наших проблем состояла в том, что папе, известному уже поэту, работать было негде. Двумя этажами выше, в том же доме, жила папина поклонница, и днем, когда она уходила на работу, оставляла папе ключи, с тем чтобы он, пока она работала, мог позаниматься.
Папа меня безоглядно любил. По вечерам, когда он выходил в город, всегда брал меня с собой, я была как бы его хвостиком. Добрейшей души человек, его все знали, все любили. Знакомые музыканты доставали нам контрамарки, и мы постоянно посещали оперный театр Станиславского. Бывали на выставках, ходили по многочисленным книжным магазинам, которых было тогда полно в центре Москвы.
Постоянно собирались вокруг нас композиторы, писатели, художники. Я с самых малых лет как-то вплеталась в тот круг, впитывала в себя всё, как губка. Слушала, как они разговаривают меж собой, о чем спорят, как мыслят. Многое, конечно, не понимала, но дружеская атмосфера той среды меня завораживала, походы с папой по Москве были для меня праздником. Я не помню имена людей, которые нас тогда окружали, но помню их лица. Это были светлые, значительные, замечательные лица.Самуил Яковлевич Росин
Училась я в 137-й школе, расположенной в Леонтьевском переулке, как раз напротив немецкого посольства, на котором висел фашистский флаг со свастикой. Туда входили и выходили какие-то суровые, по военному собранные, сухопарые люди с опущенными глазами, не замечавшие ничего вокруг себя. И от этого флага, и от сотрудников самого учреждения исходила какая-то постоянная, не осознаваемая нашими детскими душами тревога. В школе нам твердили, что самая большая опасность, нависшая над миром, – это фашизм, черная свастика. По дороге в школу и обратно домой я мучила свою бедную маму вопросами: как же так, самая большая опасность мира у нас под боком, напротив школы, а мы все делаем вид, что этого не замечаем? Бедная женщина оглядывалась, не слышит ли кто мои вопросы, и быстро переводила разговор на другие темы.
И вот в один теплый июньский день непоправимое таки случилось. Грянула война. Эта великая, всенародная беда застала нас в пионерском лагере Союза писателей во Внукове. Срочно, буквально на следующий день, нас вывезли в город. Той же ночью, сразу после нашего возвращения, объявили воздушную тревогу. Мы спустились в огромные винные подвалы ресторана «Арагви», расположенного по соседству. Переждав несколько часов, мы тихо разбрелись по домам. Назавтра почти всё взрослое мужское население записалось в ополчение. Это были в основном пожилые люди, сейчас это видно даже по фотографиям, которые выставляют в дни, посвященные памяти павших на полях сражений. Отец мой, Самуил Росин, записался в ополчение в первый же день. Там, на призывном пункте формирующегося ополчения, было много пожилых писателей, которые, как говорится, винтовку в руках даже никогда не держали.
Еще через день был сформирован целый писательский поезд для эвакуации. Нас привезли на вокзал, всё было организовано очень хорошо. Мы попрощались со своими близкими, я попала в купе с женой Алексея Арбузова, у нее был на руках только что родившийся ребенок. Поскольку всё было забито, мест не хватало, меня устроили на третьей полке, предназначенной для багажа под крышей вагона.
По прибытии в Казань нас недолго там продержали и направили в дом отдыха профсоюзов в Берсут. Это был большой деревянный трехэтажный сруб, красиво стоявший над обрывом на берегу Камы. Рядом с главным домом стоял отдельный павильон, в этом павильоне была сцена, а на сцене – прекрасный рояль. Многие жены писателей были хорошо образованы. Была замечательная пианистка Лойтер, она нам играла «Лунную сонату», утешавшую наши встревоженные души. Еще мне запомнилась жена Ардова, очень красивая женщина, известная актриса, она была там с двумя сыновьями. Она выступала перед нами со своими монологами, играла отрывки из «Бесприданницы», приобщала нас к культуре. При ней был еще и сын от первого брака – Алёша Баталов, ставший впоследствии знаменитым актером. И еще была там очень яркая женщина, Тамара Владимировна, жена Всеволода Иванова. Она была, по слухам, из зажиточного купеческого рода, женщина крупная, большая, выше своего мужа на целую голову, очень властная, очень строгая и совершенно не умеющая общаться с детьми.
Эта женщина была нашей руководительницей, и нам таки доставалось. Она разговаривала с нами командирским тоном, всё всегда было не так, всё всегда было не в порядке, хотя придраться совершенно было не к чему. Потом она выходила на свежий воздух и начинала занятия со своим сыном Комой, будущим ученым, академиком. В те времена он был полненький, мать заставляла его, подняв высоко правую руку читать какие-то исторические монологи. Мальчик уставал, она требовала поднять руку выше, еще выше. Но так ничего из этих репетиций не получилось, во всяком случае Кома не выходил на сцену со своей декламацией.
Там, в Берсуте, собрались все, кого отправил Союз писателей в эвакуацию, это был, как я теперь понимаю, большой распределительный пункт. Следом за нами приехали множество писателей и писательниц, со своими семьями, с родителями, там был и сын Алексея Толстого, Никита Толстой, со своей женой, дочерью знаменитого Лозинского.
