Дмитрий Быков - Булгаков. Воланд вчера, сегодня, завтра
Но вот в этом же весь и ужас, что роман Булгакова – это аппетитный роман о расправах, это роман о тех, кто заслуживает расправы, роман о тех, кто недостоин бы пятнать собою на самом деле лицо земли. Что, Варенуха достоин? Лиходеев достоин? Да это же счастье большое, когда одного пенделем оправляют из Москвы в Ялту, другого арестовывают, третьего подводят под сумасшедший дом. И Булгаков с восторженным, мстительным чувством пишет сцену разгрома квартиры Латунского, который на самом деле Литовский. В этом есть блаженство – когда твоя жена, да еще в голом виде, ломает там рояль и расшибает о стену безделушки, после чего устраивает потоп.
Написать это можно. И это всегда ужасно заразительно, более того, Булгаков и после романа продолжает верить в неотразимое обаяние властного зла. Появляется пьеса "Батум", одним из вариантов названия которой тоже является "Мастер", потому что мастер здесь еще и мастер цеха, руководитель кружка.
И только, думаю, в конце своей жизни, после запрета "Батума", после какого-то расторжения тайного договора с силами зла Булгаков понимает, что сделать добро из зла невозможно.
В романе есть замечательная фраза: «Никогда ничего не просите у того, кто сильнее вас: придут и сами все дадут». Но думаю, что Булгаков рано или поздно дописал бы: «Но и тогда не берите». Потому что там есть один эпизод, которому недостает логического завершения. Это когда Мастер и Маргарита, попавшие не в свет, но в покой, идут по дорожке к их будущему дому, где их ждет, по-моему, невероятно скучная жизнь. И на подходе к этому дому хорошо бы они, как в сказке Шарова про мальчика-одуванчика, увидели бы только черепки и пепел, потому что Воланд не из тех, кто выполняет свои обещания. Воланд – великий обманщик. И тот, кто пошел за ним, рано или поздно окажется среди черепков и пепла.
Что говорить, в российской космогонии, в советской космогонии, где господствовал долгое время принцип отрицательной селекции, где все наиболее отвратительное имело преимущественное право быть, raison d'être такой своего рода – в этой космогонии очень удобно, очень легко представить себе, как торжествующее зло приносит пользу.
Ну чего возиться с этим миром? Дьявола не зря называют "князем мира сего". Мир должен находиться у него в управлении, потому что кому еще возиться-то? Кто-то должен делать черную работу. Не Левий же Матвей будет ее делать, в самом-то деле? Пусть ее делает старый софист. Этот мир ничего не заслуживает, кроме дьявола, – это хорошая, высокомерная, удобная интеллигентская позиция, присущая Булгакову в высшей степени, это читается во всей его ранней прозе.
Действительно, на взгляд врача, с этим миром ничего особенно не надо делать, надо его резать, держать в узде, спасать жестокими хирургическими методами. И в этом смысле все мы сегодня с такой охотой готовы повторять за Гершензоном – и эта мысль не только Гершензону присуща, за всеми «Вехами»: благословить эту власть, потому что иначе нас сожрет хаос. Да, эта власть жестока, да эта власть воровата, да, эта власть отвратительна, но пусть лучше будет она и порядок, потому что тогда и искусству есть место, а если она поощряет искусство и спасает Музей личных коллекций, то и дай Бог ей здоровья. А может быть, она сейчас из Эрмитажа заберет Матисса, и совсем станет хорошо в Москве.
Так вот, эта мысль о благотворности любых вертикалей и о благотворности любого зла, ну, в разовых дозах, эта высокомерная мысль о том, что нам помогает таинственная сила, она должна, наконец, кончиться. Мы должны наконец понять, что то добро, которое получается из этого зла, ничем по сути и по природе своей не отличается от Афрания, не отличается от тайной полиции. Тайная полиция, будь она самой высокообразованной, самой просвещенной и самой обаятельной (правда, обаяние ее зависит во многом от степени ее вседозволенности), какова бы она ни была, у нее только одна цель и ничего другого она не умеет – она изобретательно мучает людей. И если иногда в ее лапы попадают наши враги, а у нас много врагов, что поделать, то это не повод оправдывать тайную полицию.
Больше того, тайная полиция устроена так, что начинает она всегда с противных, ведь в сущности весь большой террор в России начался с разгрома РАППа, отвратительной организации, безусловно. Точно так же маленький "большой террор", который мы переживаем сейчас, начался с разгрома НТВ. Отвратительного канала? Безусловно! Аркадий Мамонтов – его типичнейший воспитанник, Боря Корчевников – его любимое порождение. Но повод ли это аплодировать?
И вот об этом-то я как раз и писал в 2000 году, когда мне так усердно приписывали одобрение этих действий. Ничего не поделаешь, нам самим придется разбираться с нашими врагами. Потому что когда власть с грацией бегемота вламывается в эту посудную лавку, это всегда кончается только массовым уничтожением и ничем другим.
Нет той власти, которая могла бы решить экзистенциальные проблемы. Нет того зла, которое могло бы превратиться в добро, нет того Воланда и того Пилата, которые могли бы спасти Мастера. И вот эта мысль, тайная мысль, которая все чаще меня тревожит при чтении романа, думаю, скоро станет очевидной для всех.
Советский Союз был сильным, очаровательным, неотразимо-притягательным злом. Притягательность этого зла сохранилась. В Советском Союзе был свой Иешуа Га-Ноцри. Он был там возможен. Они были многочисленны. Они могли там появиться. Но сегодня возобладало то, что в Советском Союзе было наиболее отвратительно: культ беспредельщины, культ вседозволенности, культ победы потому, что она победила. Ну, как, скажем, совершенно по-булгаковски пишет Ульяна Скойбеда: "Мы отличаемся от нацистской Германии по праву победителя". Да нет же! Во-первых, вы уже ничем не отличаетесь, хочется ответить ей, по большому счету. Нет, проблема не в этом. Проблема в том, что право победителя не есть право. Это победители мы потому, что мы были лучше во всех отношениях. А вовсе не потому, что силой оружия или массой тел сумели завалить путь для этого монстра. Вот то, что никакого победителя, кроме победителя нравственного, быть не может – это мысль, которой нет в булгаковском романе, мысль, которая абсолютно отсутствует у него, но думаю, что эта мысль появилась бы, доведи Булгаков работу над романом до конца.
Безусловно, книга перед нами чрезвычайно значительная. Обратим внимание на то, что любовь, столь часто описанная, столь прокламированная, в ней отсутствует. Мы не видим этой любви. Мы слышим разговоры о ней. Мы не видим в книге ни одного человека, вызывающего умиление, сострадание, настоящую жалость. Ни одной эмоции высокого порядка здесь нет. Мы слышим либо площадной грохот, либо площадной смех, либо видим абсолютно бутафорское величие Воланда, про которого, кстати говоря, сказал один, уж не буду называть его имени, крупный писатель: "Это не Воланд, это Гафт". И действительно здесь очень много величия актерского, картонного, позерского. Но, как говорила та же Матвеева: "Но чтоб до истин этих доискаться, не надо в преисподнюю спускаться".
"Мастер и Маргарита" – это роман о побеждающей все советской пошлости: о пошлости зла, о пошлости богемы, о пошлости всякого рода оправданий и всякого рода этических двусмысленностей. Но ничего, кроме пошлости, в этой книге, к сожалению, нет, хотя есть при этом (я говорю сейчас о материале) высочайшие образцы литературного стиля, который парит над этим страшным морем терроризированной России, иногда взмывая на невероятную высоту. Но, разумеется, не в таких чудовищно написанных сценах, как бал у сатаны, это просто очень плохо, никакой Мережковский не писал так аляповато, так грубо, так жирно, так не смешно – потому что остроты все затянуты страшно и не смешны… Ну, чего стоят фразы типа "Все смешалось в доме Облонских, как написал бы Лев Толстой", когда, как вы помните, все смешалось в глазах у Поплавского. И так далее. Множество там провалов вкусовых. И никто никогда не говорил о том, что Булгаков – писатель с хорошим вкусом.
Но иногда самой трагической стилистике этого романа удается прорваться в те невероятные сферы, которые и свидетельствуют о настоящем Боге. Правда, этого Бога в романе нет, но мы можем о нем догадаться. Мы можем вспомнить: "Тогда луна начинает неистовствовать, она обрушивает потоки света прямо на Ивана, она разбрызгивает свет во все стороны, в комнате начинается лунное наводнение, свет качается, поднимается выше, затопляет постель. Вот тогда и спит Иван Николаевич со счастливым лицом. Наутро он просыпается молчаливым, но совершенно спокойным и здоровым".
