Владимир Бабенко - Артист Александр Вертинский. Материалы к биографии. Размышления
Уже в 1916 году Вертинский был признан истинным «маэстро». Если он принимал участие в концерте, критика порой просто не замечала всех остальных. «Но главное — Вертинский! — восторженно писал рецензент[10].— Удивителен, неожидан, курьезен, в сущности, тот захват, который проявляет рафинированность его песенок на разношерстную, с улицы, толпу. Чуть внятные слова их — как болезненно-нежные лепестки, которые медленно осыпаются в тоскливые вечера. Как доходит их аромат до этой толпы, еще оглушенной грохочущей улицей? Но ясно, что он дурманит. Дурманит и пряностью географической экзотики, и городской экзотикой чувств, и музыкой картавого говорка, и контрастом сдержанного графического жеста. В этих ариэтках и их передаче — струйки большого дарования».
После концертов Вертинского осаждают восторженные поклонницы и поклонники. Его квартира отныне завалена цветами, приглашениями, поздравлениями. Он между тем уже вполне научился сохранять ироническое хладнокровие. Подспудная жизнь оставалась темной и сложной. Она описана в его стихотворении «О шести зеркалах»:
У меня есть мышонок — приятель негаданный —В моей комнате мрачной, похожей на склеп.Он шатается, пьяный от шипра и ладана,И от скуки грызет мои ленты и креп.Он живет под диваном и следит очарованно,Как уж многие дни у него на глазахНеизбежно и вечно, как принц заколдованный,Я тоскую в шести зеркалах.Каждый вечер из-за шифоньерки березовойМой единственный маленький другДеликатно просунет свою мордочку розовуюИ тактично вздохнув, отойдет за сундук.Я кормлю его кексом и старыми сплетнямиО любовниках Муськи, о танго-гашишИли просто делюсь впечатленьями летнимиОт моей неудачной поездки в Париж.А когда я усну, он уж на подоконникеИ читает по стенам всю ту милую ложь,Весь тот вздор, что мне пишут на лентах поклонники,О Пьеро и о том, как «вообще» я хорош.И не видит никто, как с тоскою повенчанный,Одинокий, как сволочь в осенних полях,Из-за маленькой, злой, ограниченной женщиныУмираю в шести зеркалах!
Вместе в большим успехом появляются и завистники. Ситуация, описанная Вертинским в песенке «За кулисами», несомненно, отразила эпизод реальной закулисной жизни:
Вы стояли в театре в углу за кулисами.А за вами, словами звеня,Парикмахер, суфлер и актеры с актрисамиПотихоньку ругали меня.Кто-то злобно шипел: «Молодой, да удаленький!Вот кто за нос умеет водить…»
Говорят, что в тот день Вера Холодная, прославленная актриса немого кинематографа, пришла за кулисы театра миниатюр поздравить Вертинского с успехом.
И тогда Вы сказали: «Послушайте, маленький,Можно мне вас тихонько любить?»Вот окончен концерт… Помню степь белоснежную,На вокзале Ваш мягкий поклон.В этот вечер Вы были особенно нежною,Как лампадка у старых икон.А потом — города, степь, дороги, проталинки…Я забыл то, чего не хотел бы забыть,И осталась лишь фраза «Послушайте, маленький,Можно мне вас тихонько любить?»
Это «Послушайте, маленький», видимо, следует понимать как проявление ласкового юмора: Вертинский был высок ростом. Вера Холодная оценила и полюбила Вертинского-артиста, в то время как он восторгался ею не только как кинозвездой, но и как женщиной. Существует легенда, пропагандировавшаяся польским исполнителем песен Вертинского Свенцицким и другими, что перипетии отношений с Верой отражены в песне «Попугай Флобер» («Жамэ») и что после безвременной кончины Веры Холодной Вертинский написал скорбные стихи:
Ваши пальцы пахнут ладаномИ в ресницах спит печаль.Ничего теперь не надо Вам,Никого теперь не жаль.И когда весенней ВестницейВы пойдете в синий край,Сам господь по белой лестницеПоведет Вас в светлый рай…
Что касается «Ваших пальцев…», то это, несомненно, не более, чем легенда. Она исполнялась Вертинским еще за три года до смерти Веры Холодной. Песня приобрела широкую известность уже в 1916 году, ее цитировали к месту и не к месту, третья и четвертая строки были, что называется, на слуху, многократно пародировались.
Так складывался репертуар молодого Вертинского. «Минуточка», «Маленький креольчик», «Попугай Флобер», «Ваши пальцы пахнут ладаном», «Бал господен», знаменитый «Лиловый негр» (по этой песне был снят фильм), а также романсы на слова А. Блока, И. Северянина, И. Анненского, А. Ахматовой, Н. Тэффи, Н. Гумилева исполнялись им с неизменным успехом. Самостоятельно создавая тексты песен, он как бы вступал в дерзкое соревнование с выдающимися поэтами, и надо отметить, что публике особенно полюбились именно те вещи, где ему принадлежали и слова и музыка.
Совсем не хочу сказать, что он был большим поэтом. Многие его стихи имеют только историко-биографическое значение, выдают в нем поэта-подражателя, не очень разборчивого к тому же в своих симпатиях. Вот стихотворение «Морской кабачок», опубликованное в журнале «Сцена и арена»:
Электрический свет под листвою платанов,И рядами сверкающий мрамор столов,И суровые лица морских капитанов,Обменявших на золото ранний улов.Под ритмический хриплый распев негритянок,Зажигающих искры в глазах моряков,Старый карлик в углу целовал обезьянокПод раскатистый хохот и гул голосов.И над воем смычков, над ругней и плевками,Хороша и прекрасна как гибель сама,Оскалившись толпе золотыми зубами,Хохотала у бара Царевна-Чума.
Это похоже сразу на многих поэтов. Лишь во второй строфе улавливается своеобразная тема и интонация. Первая и третья — безусловно заурядны и несамостоятельны.
Вертинский мог петь плохие тексты, — но никогда не пел он плохих песен. Его подкупающая искренность и природная музыкальность помогали найти единственно верный, безошибочный вариант исполнения. Он выходил на публику с теми вещами, в которых все соответствовало его безупречному вкусу. Можно утверждать с уверенностью, что Вертинский-артист был в целом на порядок выше Вертинского-поэта и как бы являлся его учителем, цензором, судьей.
Однажды мне довелось встретиться с одним из друзей Вертинского, Валентином Валиным, артистом оперетты. (Вертинский и Валин познакомились в Шанхае, затем они поддерживали дружеские связи до самой смерти Вертинского.) Валин еще до эмиграции, будучи гимназистом, наизусть заучил многие песни Вертинского. На мой вопрос, какая из них в юности произвела на него наибольшее впечатление, Валентин Евгеньевич, не задумываясь, ответил: «Бал господен». И дрожащим старческим голосом довольно уверенно пропел с начала до конца всю песню, запомнившуюся в бесконечно далеком прошлом, лет семьдесят назад!
В пыльный маленький город, где Вы были ребенком…Из Парижа весной к Вам пришел туалет.В этом платье печальном Вы казались Орленком,Бледным маленьким герцогом сказочных лет.В этом городе сонном Вы вечно мечталиО балах, о пажах, вереницах каретИ о том, как ночами в горящем ВерсалеС мертвым принцем танцуете Вы менуэт![11]В этом городе сонном балов не бывало,Даже не было просто приличных карет,Шли года, Вы поблекли, и платье увяло,Ваше дивное платье Мезон ля Валетт.Но сбылися однажды мечты сумасшедшие.Платье было надето. Фиалки цвели.И какие-то люди, за Вами пришедшие,В катафалке по городу Вас повезли.На слепых лошадях колыхались плюмажники,Старый попик любезно кадилом махал,—Так весной в бутафорском смешном экипажикеВы поехали к Богу на бал.
Трудно сказать, помнил ли наизусть в 1987 году этот никогда не публиковавшийся в нашей печати текст еще кто-нибудь? Слишком мало осталось в живых ровесников века, для которых была реальностью та сонная, затхлая провинциальная Россия, наводившая ужас на юные неразвитые души.
Впоследствии Вертинский исполнял «Бал господен» все реже и реже. Эпоха, порождавшая настроения, ставшие темой этой песни, уходила в прошлое. Однако имеется много свидетельств того, что песня оставалась дорога артисту, он считал ее одним из самых задушевных своих творений. В начале 30-х годов в Париже он говорил эмигранту А. Бахраху: «Вам, небось, кажется, что я пошляк, потому, что сочиняю пошловатые песенки. Но это нужно для публики. Ведь она не догадывается, что почти все они автобиографичны, только, чтоб не узнали, приходится все перевертывать наизнанку. Ведь вот я пою: «В этом платье печальном Вы казались Орленком…» Друг мой, разве вы не поняли, что это я о себе, ведь я, так оказать, взаправду мечтал об Орленке, ставил себя на его место, и это меня спасало».
