Мэлор Стуруа - Жизнь и смерть Джона Леннона
На сегодняшний день продано около четырехсот миллионов пластинок «битлзов». А сколько кассет звукозаписи и видео! Это абсолютный, никем еще не побитый рекорд. Ни среди живших, ни среди живущих, включая Элвиса Пресли и, да простят меня за богохульство, Иисуса Христа.
Но медиум, раковина и даже флаг на корабельной мачте, к сожалению, не слишком-то надежные пеленгаторы истины. Можно кричать «Земля!», но видеть мираж. Знаменитые очки Леннона еще не гарантировали от подобного оптического обмана, а нередко даже способствовали ему. С помощью одного и того же медиума люди вызывали самых различных духов; прикладывая к уху одну и ту же раковину, они слышали самые различные шумы самых непохожих друг на друга океанов; задирая головы к флагу на корабельной мачте, они невольно смешивали розу ветров с социальными бурями. И это только искренне заблуждающиеся. А сколько было умышленно вводивших в заблуждение?!
Вот всего два примера. Леннон написал песню «Люси в небесах с бриллиантами». Она была навеяна мотивами из «Алисы в Стране чудес». Помните то место, когда Алиса, сидя в лодке, покупает яйцо и оно превращается в Хампти-Дампти? Леннон проецирует на Алису девушку с «калейдоскопическими глазами», которая когда-нибудь сойдет с небес и спасет его. И что же сталось с этой романтической балладой? Сложив заглавные буквы из названия песни и получив ЛСД (Lucy in the Sky with Diamonds), люди стали воспринимать саму песню как призыв к употреблению наркотиков. Второй пример еще более разительный. Знаменитый «пророк» Чарльз Мэнсон утверждал на суде, что приказ убить жену голливудского режиссера Поланского красавицу Шарон Тэйт, бывшую на восьмом месяце беременности, он якобы получил от Леннона. Этот «приказ», по словам убийцы, был «закодирован» в песне «Хелтер Скелтер».
Подобная, с позволения сказать, «интерпретация» творчества «битлзов» была на руку их врагам. Она, с одной стороны, отвлекала молодежь от социальной тематики в творчестве «битлзов», а с другой — компрометировала их в глазах передовых слоев западной интеллигенции, делала пугалом, которым мещанство стращало своих отпрысков, метавшихся между домостроем и публичными домами и не догадывавшихся о существовании иного выбора. Справедливости ради следует подчеркнуть, что и сами «битлзы» были повинны в этом, давая повод «интерпретаторам» своим образом жизни, эпатировавшим ее безобразие. Но эпатаж этот всегда был «на грани», которую «битлзы», чего греха таить — из песни слова не выкинешь, — нередко преступали…
Многие западные «битлологи» утверждают, что распад «битлзов» начался со смертью их «ангела-хранителя» Эпстайна и был довершен женитьбой Леннона на Йоко Оно. Это в лучшем случае полуправда, попытка выдать повод за причину, свести социально-творческий кризис к удобной формуле французских историков «шерше ля фам» — «ищи женщину», к будуарной неразберихе, оскорбленному самолюбию, неутоленным амбициям и финансовым дрязгам. Хотя всего этого в жизни «битлзов» хватало с избытком, их Карфаген был разрушен совершенно иными силами.
Внешне, казалось, ничто не предвещало кризиса. «Битлзы» были на вершине славы. Они словно нашли незыблемую формулу успеха — заветный философский камень, превращающий все в золото. Диски, которые они напевали и записывали, расходились в миллионах экземпляров и неизменно возглавляли списки наиболее популярных пластинок. Вчерашние «ливерпульские шаромыжники» стали почтенными мультимиллионерами. Их музыка получила всеобщее признание. Ее исполняли Бостонский симфонический оркестр и джаз-банд Дюка Эллингтона, ее вводили в балет и бродвейские мюзиклы Баланчин и Роббинс, ее пели с эстрады Фрэнк Синатра и Элла Фитцджеральд. Она, эта музыка, стала героем мультипликационных фильмов и газетных комиксов, голливудских павильонов и детских площадок, вторглась в моды журналов и в журналы мод, в живопись и архитектуру, в мир рекламы, наркотиков, секса, короче, стала неотъемлемой частью современной западной культуры и образа жизни. В то время как скульптуры президентов США и премьер-министров Англии вносились и выносились из Музея восковых фигур мадам Тюссо, изображения «битлзов» стояли непоколебимо, словно они были слеплены не из податливого воска, а высечены из скалы Гибралтара. Расхожая мудрость подсказывала: так держать, от добра добра не ищут.
Но художник лишь тот, кто ищет. Для художника успокоиться — значит умереть. В этом суть древнегреческой легенды о Пигмалионе. Когда боги, вняв его мольбам, оживили созданную им скульптуру прекрасной девы, он лишился созидательного дара. Он стал счастливым любовником, мужем, семьянином, всем чем угодно, но заплатил за это способностью творить. Нечто подобное происходило и с «битлзами», и Джон Леннон первым почувствовал это, разглядев за туманом коммерческого успеха и давящей, как крахмальный воротничок, респектабельности предательские скалы, на которые неслась их желтая подводная лодка, влекомая течением всеядного и всепоглощающего быта, капитулянтского, как «чего изволите», и сытного, как рагу из кролика. «До нас никто и пальцем не смел дотронуться. Брайан (Эпстайн. — М. С.) вырядил нас в костюмы и так далее, и мы имели «агромадный» успех. Но мы продались. Наша музыка стала мертвой, и, чтобы сочинять ее, мы умертвляли и самих себя», — с горечью признавался Леннон.
Продюсеры и публика ждали и требовали от «битлзов» все новых и новых «йе, йе», впервые прозвучавших в песенке их далекой юности «She Loves You». И ох как трудно было сказать «нет, нет» этим «йе, йе», столь дорогим и как воспоминание, и как дойная корова, одновременно сентиментальным и доходным! Пол, Джордж и Ринго продолжали цепляться за «йе, йе», Джон восстал против него. Его уже не удовлетворяло поверхностное привнесение ритмов и идиом блюза и народной музыки в рок-н-ролл, а тем более подчиненное, подсобное положение слова в песне. (Кстати, Леннон всегда настаивал и подчеркивал, что он поэт. Его отношение к слову было новаторским и в стихах, и в прозе. Он искал и находил в нем новые грани, неожиданные, незатасканные. Его две книги — «In His Own Wrirte» и «A Saniard in the Work», — носят явный отпечаток творчества Льюса Кэррола и Джеймса Джойса, пропущенного сквозь горнило современной поп-культуры.)
В одном из последних интервью Леннон вспоминает о своих спорах с Бобом Диланом: «Дилан вечно говорил мне: «Прислушивайся к словам, парень». Я отвечал: «Не могу, я прислушиваюсь к звучанию». Но затем я переломил себя — стал человеком слова». Перелом — переход от «йе, йе» к сложным балладам, сложным по своей словесной фактуре и содержанию, все более философскому и социальному — начался под влиянием американской агрессии во Вьетнаме. Вот что рассказывает по этому поводу Леннон:
«В течение нескольких лет, когда мы ездили по всему миру с концертами, Эпстайн категорически запрещал нам говорить хоть что-нибудь о Вьетнаме и войне, отвечать на вопросы, связанные с ними. Но однажды во время очередных гастролей я сказал ему: «Молчать больше нельзя. Я буду отвечать на вопросы о войне. Мы не можем игнорировать ее». Я считаю абсолютно (подчеркнуто Ленноном. — М. С.) необходимым, чтобы «битлзы» определили свое отношение к этой проблеме».
Так возникла «Революция». История записи этой песни весьма поучительна. Она драматически свидетельствует о том, как новое содержание таранило старую форму, опровергало и отвергало ее. Тема Вьетнама и войны не влезала в узкие рамки «йе, йе», о ней нельзя было говорить походя, приплясывая — два притопа, три прихлопа. Пол Маккартни и Джордж Харрисон были против «Революции». Их смущал ее «мессидж», т. е. сигнал-послание, смысл. В качестве компромисса они настаивали на ее исполнении в быстром темпе. Леннон возражал, ибо быстрый темп не позволял слушателю вникнуть в суть «мессиджа», осознать его. Танцевальность, бравурность выхолащивали и облегчали «мессидж», делали его несерьезным, неглавным, побочным. Пол и Джордж настояли на своем, объясняя «политические завихрения» Джона «блажью», которую ему якобы прививала Йоко Оно, вознамерившаяся стать пятым «битлзом» и даже стелившая с этой целью постель прямо в их студии звукозаписи!
Теме «Революции» Джон Леннон остался верен до последних дней своей недолгой жизни — и неприятию войны, и стремлению изменить мир к лучшему, и отказу от насилия. Буквально накануне убийства в «Дакоте» Леннон говорил: «Слова «Революции» остаются в силе и сейчас. Они по-прежнему отражают мои политические взгляды. В те годы я говорил Эбби Хоффману и Джерри Рубину (руководители движения хиппи) — если вы начнете прибегать к насилию, то не рассчитывайте на меня. Не ждите меня на баррикадах, если они не увиты цветами».
Студенты Кента и Джексона были расстреляны солдатами национальной гвардии после того, как девушки вложили в стволы их карабинов красные гвоздики…
Конечно, насилие по Хоффману и Рубину — это далеко не марксова повивальная бабка истории. Оно, скорее, попахивало анархизмом. Но, к чести Леннона, надо сказать, что он оказался куда более последовательным борцом против «системы власти», чем вожаки хиппи, которых эта система в конце концов приручила: Хоффман стал образцовым буржуа, кокетничающим с Голливудом, а Рубин служил в одной из финансовых фирм на Уоллстрите. Леннон искренне возмущался, глядя на их кривлянья — уже в новом качестве — по телевидению. «Видеть Хоффмана на телевизионном экране столь же омерзительно, как Никсона. Возможно, людей охватывают аналогичные чувства, когда они видят меня или нас — «битлзов», — что, мол, они здесь делают? Или, быть может, это лента старой хроники?» — говорил Леннон.
