Фаина Раневская - Письма к подруге

Ворошить не люблю, а все равно часто думаю о том, как бы могла сложиться моя жизнь, если бы тогда-то я поступила бы не так-то, а иначе. Понимаю, что это глупое занятие, ведь время вспять не повернуть, но ничего не могу с собой поделать. С Москвой у меня вообще складываются странные отношения. Я люблю Москву гораздо сильнее, чем мой родной Таганрог, но вот взаимности не наблюдаю. Москва меня не любит. Здесь меня и обкрадывали, и обманывали, и предавали, и смеялись надо мной… А уж сколько надежд моих здесь похоронено – и не сосчитать. Но тем не менее что-то меня здесь держит. Не хочу никуда уезжать из Москвы. К тому же здесь всегда можно найти какой-то актерский заработок. Скажу тебе честно, если махнуть рукой на высокое искусство и задаться целью заработать как можно больше денег, то здесь можно прекрасно устроиться. За один вечер в клубе можно заработать, как за неделю в театре. Но для меня искусство важнее денег, потому-то я и страдаю. Иногда говорю себе: «Дура!», но не могу ничего с собой поделать. Часто, очень часто вспоминаю Крым. Времена были тяжелые, но зато каких только ролей я там не переиграла! Правы те, кто говорит, что человек понимает свое счастье лишь после того, как оно уходит. Клянусь тебе, что если бы сейчас мне предложили бы вернуться в то время, то я бы согласилась. Черт с тем, что жили впроголодь и одевались во что придется. Зато так было радостно сознавать себя нужной! Скажу тебе без малейшего преувеличения, моя милая Фирочка, что для актрисы чувствовать себя нужной зрителям есть высшее счастье. И пусть спектакли идут в холодном, неотапливаемом помещении, пусть в животе бурчит от голода – это все пустяки. Я играла, как одержимая, я выходила на сцену каждый вечер и с замиранием сердца думала о том, что если у меня сейчас все так хорошо складывается, то что же будет дальше? В мечтах я видела себя второй Комиссаржевской. Теперь, когда вспоминаю, смеюсь над собой или плачу, в зависимости от того, какое у меня в этот момент настроение. Чаще, конечно, плачу. Жаль мне себя, юную наивную дурочку. В нашей семье Божьи дары распределялись не поровну. Красота и расчетливость достались сестре, а ум с наивностью – мне.

Звали меня в Харьков, там открывается драмтеатр. Знакомая Павлы Леонтьевны из Ленинграда уехала туда. Я отказалась, несмотря на то что с Харьковом у меня связано много приятных воспоминаний. А может, «несмотря» здесь и неуместно. Может, не стоит никогда возвращаться в те места, с которыми связаны приятные воспоминания. Ох, какая только чушь не лезет в мою бедную голову.

Если от вас будет оказия, дай мой московский адрес. У меня есть кое-что для тебя. Что именно, не скажу, пускай это будет сюрприз. Скажу только, что посылочка моя легкая и никого не обременит.

Не грусти, моя добрая Фирочка. Все еще у тебя в жизни будет – любовь, счастье, много радости. Надо только набраться терпения и не расстраиваться по пустякам. Не переживай по поводу несбывшихся надежд. Нельзя роптать на судьбу. Если тебе суждено быть с кем-то, то судьба непременно сведет тебя с ним, как свела меня с Павлой Леонтьевной. Я же рассказывала тебе, что мы с ней могли бы познакомиться еще весной 1916 года в Харькове у Синельникова[34], но он отправил Павлу Леонтьевну с частью труппы в Киев буквально накануне моего появления в труппе. Обратно в Харьков Павла Леонтьевна не вернулась, потому что поспорила с Синельниковым по поводу бенефисов и покинула его антрепризу, уехала в Иркутск. Но мы же все равно познакомились с ней двумя годами позже, в Ростове. Потому что так было суждено. Но я бы была счастлива, если бы прослужила несколько сезонов у Синельникова вместе с моей дорогой наставницей. Тогда бы я почерпнула бы в его антрепризе гораздо больше. И, возможно, сейчас служила бы в Художественном.

Не переживай, милочка, все еще у тебя будет! Тебе нельзя волноваться, ведь ты работаешь с цифрами и можешь что-то напутать. Как начнешь переживать – садись и пиши мне письмо. Это тебя успокоит, это все равно, что выговориться. Я так сильно радуюсь каждому твоему письму, хотя и отвечаю через два раза на третий. Прости меня за это. Я буду писать тебе чаще.

Целую тебя, хорошая моя.

Твоя Фаня.

Здравствуй, моя милая Фирочка!

У меня радость. Не знаю, как все закончится, но пока радуюсь. Нас с Ниночкой пригласили сниматься в картине! Молодой режиссер Ромм (да, он из тех самых Роммов[35]) снимает картину по рассказу Мопассана «Пышка». Он видел меня в роли Зинки и решил, что лучшей актрисы на роль госпожи Луазо ему не найти. «Слава Богу, что вы не предложили мне сыграть Пышку, – сказала ему я. – Иначе с вашей картиной случилось бы что-то нехорошее. Роль проститутки для меня как проклятье». Но Пышку играет артистка Сергеева из студии Симонова[36]. Та еще шикса, если говорить начистоту. На нас с Ниночкой смотрит свысока, считает себя выше всех. Деревенщины всегда считают себя выше всех, ты меня поймешь. Режиссер мне нравится, а вот остальные актеры, занятые в картине, – не очень. Но мне уже объяснили, что такова главная особенность кино – приходится играть с кем попало. Ни о какой сыгранности не может быть и речи. Если хочешь понять, что такое съемки картины, то вспомни басню Крылова про лебедя, щуку и рака. Он как будто бы про это писал. Но ничего, главное, что режиссер у нас хороший. У меня, как ты знаешь, чутье на талантливых людей. О, этот Ромм еще покажет себя. И поверь, что я его хвалю не потому, что он литвак[37]. Он и впрямь очень талантливый. Когда говорит о картине, глаза у него горят так, что можно не сходя с места в него влюбиться. Но ты же знаешь, что я никогда не влюбляюсь в режиссеров. Я предпочитаю с ними спорить. Больше пока ничего писать о «Пышке» не стану, потому что это пока еще одни только мечты и надежды.

С театром у меня тоже одни надежды. Боюсь, как бы они не оказались пустыми, поэтому пока ничего писать не стану. Я стою на перепутье, и в голове у меня только одна мысль – как бы не ошибиться. Было время, когда я не боялась пробовать и ошибаться, а теперь боюсь. Не знаю, сколько еще можно ошибаться. Пора бы уже найти свое место в жизни, свой театр, своего режиссера. Ты и представить не можешь, как я завидую Павле Леонтьевне. Ее актерская карьера была благословлена самим Давыдовым[38]! Судя по рассказам Павлы Леонтьевны, у него был настоящий актерский университет. А я ни одного университета не окончила. Проучилась в нескольких школах, но школы – это совсем другое. Не тот масштаб. Я, как обычно, питаю множество надежд и опасаюсь, что им (как обычно) не суждено будет сбыться. Идти к Юре в армейский театр мне не очень-то хочется. Если бы меня спросили, куда я хочу поступить, то я бы ответила: «В Малый или в Художественный». Мне хочется служить не в новом театре, а в таком, который имеет историю, традиции. Для меня это очень важно. Но кто ж меня спросит?

Я постоянно держу нос по ветру. В Москве я уже освоилась, знакомых у меня много, и я в курсе всех новостей. Но новости эти неутешительные. Все вдруг едут в Москву. Такое впечатление, будто в провинции никого не осталось. Вдобавок в последнее время театры, которые появились после революции, закрываются один за другим. Мест нет. Табличка «Свободных мест нет» может радовать актеров только в том случае, если речь идет о местах в зале. Когда то же самое говорят о местах в труппе, это уже не радует, а огорчает.

Весной я сильно исхудала, а за лето немного поправилась и снова могу без содрогания смотреться в зеркало. А то ведь страшно было взглянуть. Павла Леонтьевна говорила, что мне идет худоба, что я так выгляжу, как настоящая la femme fatale[39]. Боже милостивый! Какая, к черту, la femme fatale? Я выглядела, как лошадь, которую ведут на живодерню. Впору было беспокоиться, что подхватила чахотку. Но то была не чахотка, а нервы. Я была сама не своя, но теперь немного успокоилась. Так уж устроен человек, что не может вечно переживать об одном и том же. Чувства притупляются, вот и мои тоже притупились. Приглашение сниматься в картине тоже сыграло свою роль. Режиссер увидел меня на сцене в образе покойной Зинки (да я так и говорю о ней: «моя покойница») и восхитился настолько, что пригласил меня сниматься. Это же что-то значит. Хотя бы то, что мои старания не пропали зря. Павла Леонтьевна пророчит мне грандиозную славу в качестве киноактрисы, говорит, что у меня выразительные глаза. Она постоянно пророчит мне что-то ободряющее, чтобы меня поддержать, и я ей за это, а также за все прочее, очень благодарна. Но какая из меня киноактриса? У киноактрисы непременно должно быть смазливое личико. Одними только глазами, какими бы выразительными они ни были бы, не обойтись. Иногда я завидую Белле[40], думаю, что с радостью обменяла бы мой ум на ее красоту. Была бы я тогда счастлива? Не знаю. В детстве я ужасно завидовала Белле. Ты знакома с ней и должна понимать, что там было чему завидовать. В Белле все – от профиля до осанки, было совершенным. Она так грациозно танцевала, так мило пела, так улыбалась… Ах, мне бы все эти таланты! Знаешь, Фирочка, в нашем деле внешность играет не самую главную, но и не самую последнюю роль. Красивая талантливая актриса имеет гораздо больше преимуществ, чем некрасивая талантливая актриса. Смею надеяться, что я хотя бы талантлива. Ведь мне об этом говорили даже те, кто меня не любил. Помню, как Желяков (я тебе о нем рассказывала) назвал меня «талантливой гадюкой». За «талантливую» я его поблагодарила, а за «гадюку» хотела дать по физиономии, но сдержалась. Не люблю рукоприкладства, это у меня наследственное.