Марк Гроссман - Земля родная
На балконе дома горного начальника появились нарядно одетые люди, некоторые — в военной форме. Толпа вздохнула и притихла.
— Смотри, — шептал Федорка, не отстававший от Алешки, — вон, в желтых шнурах который, это главный жандарм, да?
— Ротмистр Долгов, — кивнул Алешка. — Заарестовал наших полномочных — Филимошкина и Симонова. Слыхал?
Но Федорка не слушал, таращил глаза на балкон, где появлялось все новое и новое начальство. — Скажи, который тут губернатор?
— Должно быть, вон этот, передний, который всех выше, в фуражке. Молчи, сейчас говорить будет.
Но первой заговорила толпа. Сначала робко, затем все смелее и громче с разных сторон понеслись к балкону возгласы — то умоляющие, то гневные.
— Ваше превосходительство! Явите божескую милость! Отмените новые правила!
— Житья не стало, штрафы замучили!
— На прошение наше ответ дайте!
Возгласы сливались в сплошной рев, все труднее становилось разбирать отдельные голоса; огромная толпа подалась вперед, грозя снести дом, как сносит ветхую плотину полая вода.
— Молчать! — рявкнул губернатор Богданович, вцепившись тонкими пальцами в перила балкона. — Не могу я с вами со всеми разговаривать. Выберите несколько человек для переговоров.
— Да мы уж выбирали, а вы их — в тюрьму.
— Освободите наших уполномоченных! Нет таких прав, чтобы послов вязать!
— Кровопивцы!
С неожиданной резвостью губернатор скатился вниз, выбежал к подъезду, ухватил за бороду одного из стоявших в переднем ряду рабочих, потащил на себя.
— Пойдем-ка, я поговорю с тобой, мер-рзавец!
— Пропал теперь! — ахнул Алешка и скороговоркой пояснил Федорке: — Счастливцев это, из нашей прокатки. Такой отчаянный, все-то он вперед лезет… Смотри, смотри!
— Ну нет, ваше превосходительство, я еще не уполномоченный, чтобы меня за бороду таскать, — смело отпарировал Счастливцев и наотмашь отбил руку губернатора. Алешка видел, как его отец Вавила Степанович ухватил Счастливцева за плечи, отбросил назад, и толпа проглотила его.
— А-а… мать вашу!.. — похабно выругался Богданович, помахал ушибленной рукой, повернулся на каблуках и скрылся в дверях дома.
Толпа качнулась вперед, придвинулась к самым колоннам, подпиравшим балкон, зашумела, будто могучий сосновый бор в предчувствии бури. Снова понеслись возгласы. Откуда-то слева, перекрывая общий гвалт, раздался сильный голос:
— Товарищи! Не ждите милости от царского опричника. Мы требуем отмены кабальных условий! Требуем, а не просим!
Шум еще больше усилился. Алешка бросился было в ту сторону, вспомнив о Гришке, как вдруг с балкона полетели в толпу, словно большие снежные хлопья, белые листочки. Люди хватали их, озирались в поисках грамотных.
У Алешки будто сердце оторвалось, схватился обеими руками за грудь. «Фу! — отер варежкой выступившую на лбу испарину. — Тута, вот он, Аленкин подарок, за пазухой. Но как же быть с ним? Гришку бы увидать…»
Забыв про Федорку, Алешка направился в сторону собора, где толпа была пореже. Кругом раздавались негодующие голоса. Рабочие обсуждали листовку губернатора. «Приступить к работе», «сборища запрещаются», «будут рассеиваться военной силой»…
Военной силой? Что это значит? Только теперь Алешка, как и многие другие, обратил внимание на выстроившиеся перед собором длинные шеренги солдат с ружьями к ноге. Вдоль шеренги, по фронту прохаживался молодой щеголеватый офицерик с саблей наголо. Перед ним металась, не отступая ни на шаг, словно клуша с цыплятами, жена Филимошкина, за сарафан ее цеплялись две девочки.
— Отпустите моего мужа! — наступала женщина на офицера. — Кто мне детей кормить будет? Вы, что ли?
— Прочь! — сразу же надорвав жидкий голос, взвизгнул офицерик и оттолкнул женщину с детьми.
— Ах ты, кобылий хвост! Как ты смеешь детей трогать! — Филимошкина по-мужицки развернулась и влепила офицеру звонкую пощечину. Толпа грохнула хохотом и тут же смолкла: на балконе снова показался губернатор.
— Не галдеть! — он погрозил кулаком. — Я приехал не просьбы ваши разбирать, а усмирять бунт. Да, бунт! У меня в губернии должно быть тихо, — угрожающе сказал он и вытащил из ножен шпагу.
В тот же миг горнист заиграл непонятный Алешке сигнал. Как зачарованный, он смотрел на горниста с медным рожком у рта и незаметно для себя все ближе и ближе подходил к шеренге солдат. Неожиданно кто-то дернул его за рукав. Обернувшись, Алешка увидел хитро улыбающееся пьяное лицо знакомого солдата Ахтарки — соседского постояльца. От него крепко несло сивушным перегаром, так что Алешка невольно поморщился и отвернул лицо.
— Уходи живо, ать-два! Понимал? — шептал Ахтарка, косноязыча сильнее обычного. — Наша мал-мала стрелить будет, — зловеще предупредил он и поспешно скрылся.
Алешка, однако, ничего не мог понять. Только в груди у него что-то заныло, в коленях появилась противная дрожь и во рту сразу пересохло. Но он все еще не мог оторвать взгляда от горниста, уже кончившего играть и вытиравшего губы тыльной стороной ладони. В шеренге солдат произошло изменение: передние пригнулись, встав на одно колено и выставив винтовки, задние высунули дула винтовок над головами передних.
«Что же это они? Как сказал Ахтарка — «стрелять будем». Зачем это?» — мысли беспорядочно теснились в голове у Алешки. Надо было как можно скорее разыскать Гришку, разыскать немедленно — тогда все станет ясно.
Он повернул к парадному подъезду, где народ сгрудился еще теснее. Теперь толпа повернулась лицом к шеренге солдат, в напряженном молчании наблюдая за их артикулами. Алешке вдруг показалось, что между колоннами мелькнула долговязая фигура Гришки, и он заторопился.
И вдруг раздался треск, будто лопнуло огромное полотнище неба, и сильный удар в спину подтолкнул Алешку. Он споткнулся и упал. Быстро вскочил, инстинктивно метнулся за колонны, и в это время что-то снова оглушительно треснуло и раздались тонкие комариные голоса.
Оглянувшись, Алешка увидел множество бегущих людей. Середина площади как-то сразу опустела; густой человеческий поток прижимался к скверику у памятника Александру II и к немецкой кирке. Там и сям на снегу чернели бесформенные кучи тел, некоторые из них шевелились, расползались, оставляя за собой ярко-красный след. Красные пятна на снегу дымились, от них трудно было оторвать взгляд… Алешке хотелось кричать, кричать долго, протяжно, во всю силу легких, широко раскрыв рот. Но крик застрял у него в горле, затрудняя дыхание. Перед глазами плыли красные круги, мельтешили быстрые тени.
Один штрих этой невероятной картины особенно ярко запечатлелся в памяти у Алешки: он видел, как человек в длиннополой визитке, поднявшись с земли, обернулся лицом к балкону и, потрясая сжатыми кулаками, громко крикнул:
— Будьте вы прокляты, палачи! Мы вам припомним это! Придет день — и падет гром на ваши головы!
Оторвавшись от колонны, за которую он крепко держался, Алешка впервые с ясно осознанным чувством ненависти поднял глаза на балкон и… с ужасом увидел, как прямо в него целится из револьвера штатский человек с перекошенным от злобы лицом. И в тот же миг какая-то неведомая сила отбросила Алешкино тело в сторону, он упал и пополз вдоль ограды.
Раздался еще один залп. Он прозвучал уже не так громко, как первые, несколько выстрелов запоздало. Стиснув зубы, Алешка полз, пока не наткнулся на что-то мягкое.
— Гришка, Гриша, друг!
А Гришка лежал ничком на утоптанном снегу, подвернув под себя левую руку. Терпкий запах крови ударил в голову Алешке. Преодолевая слабость, охватившую все тело, он затормошил друга, зачем-то подул ему в лицо. Гришка открыл глаза, едва разжал спекшиеся губы:
— Леша… Убили меня, подлецы. Прости меня, Леша.
— Бог тя простит, — быстро зашептал Алешка. — Ты, может, того, встанешь?
— Нет, Леша, умираю. Ты… — Слабеющей рукой Гришка уцепился за воротник Алешкиного полушубка, чуть приподнял голову. В глазах у него вспыхнул последний отблеск жизни. — Ты запомни… Слышь, отомсти… Вот тут… — Рука его упала на грудь, голова глухо стукнулась о землю.
— Гришка! Не умирай! — казалось, на весь мир крикнул Алешка, но он едва лишь разжал губы — кричала его душа. Он выхватил из-под полы умершего друга красный, может быть, облитый его, Гришкиной кровью, сверток и — бросился бежать. Задыхаясь, на ходу рванул полушубок, полы его широко распахнулись и из-под них рассыпались, взвились подхваченные ветром голубые листовки, закружились над улицей. Алешка бежал, ничего не замечая.
Кто-то толкнул его в незнакомый двор, проводил в избу.
…Когда Алешка увидел распростертое на полу тело отца и хлопочущую над ним Аленку, он не удивился (он уже не мог больше удивляться), а только выдавил из себя одно слово:
— Убили?
Аленка подняла на него заплаканные глаза и резко побледнела: Алешка все еще держал в руках красный сверток.
