Анджела Стент - Почему Америка и Россия не слышат друг друга? Взгляд Вашингтона на новейшую историю российско-американских отношений
К тому моменту, когда Горбачев объявил о своей отставке с поста президента СССР, двенадцать из остававшихся в составе Союза республик стали независимыми государствами. Некоторые из них – в особенности республики Центральной Азии – не то чтобы сознательно сделали выбор в пользу независимости, скорее они были поставлены перед необходимостью принять ее.
Американские политики по-разному восприняли крах Советского Союза. «Я испытал сильнейший душевный подъем, наблюдая финальный акт развала Советского Союза, – написал позже Джордж Буш-старший. – Отрадно было видеть, что свобода и самоопределение снова и снова берут верх, когда республики одна за другой обретают независимость»{17}. Роберт Гейтс, тогдашний директор ЦРУ, дал совсем иную оценку событиям. Он объяснял, что холодная война сама по себе велась в довольно-таки неявных формах, а значит, непонятно, что именно ее окончание сулит США. Более того, теперь перед администрацией Буша возник целый сонм внутренних проблем, требующих настоятельного внимания. «И вот, – отметил Гейтс, – величайший из триумфов Америки вылился в высшей мере безрадостную победу. Мы выиграли холодную войну, но никакого парада по этому поводу не будет»{18}.
В России до сих пор не утихают отчаянные споры о том, что привело к окончанию холодной войны. Многим трудно смириться с тем, что вторая по величине супердержава мира могла просто взять и рухнуть. Они подозревают, что кто-то со стороны – главным образом Соединенные Штаты Америки – намеренно спровоцировал крах Советского Союза. Эти взгляды передались постсоветскому поколению россиян, чья юность пришлась как раз на эпоху распада СССР{19}. Если СССР не виноват в своем крахе, если он не потерпел поражение в войне, следовательно, Россия по праву справедливости должна вернуть себе прежнюю роль в мире. Безусловно, утрата статуса империи мучительна для любой имперской державы. В одном лишь ХХ веке пали Российская, Оттоманская, Австро-Венгерская, Британская и Французская империи. И все они сталкивались с необходимостью кардинально пересмотреть представления – пускай у каждой они были разными – о своем месте в мире и о своей «национальной идентичности». Существенная корректировка взглядов требовалась и от новых государств-преемников, которые в результате распада империи обретали государственность, притом некоторые – впервые за свою историю. Распад СССР не мог не создать крупных проблем для международной системы. Не существовало никакой «дорожной карты», подробно расписывающей, как выходить из этой беспрецедентной ситуации. В условиях неопределенности и при отсутствии институтов, которые взяли бы на себя руководство на переходный период, и Москве, и Вашингтону приходилось главным образом импровизировать.
Советский Союз не был разгромлен в ходе войны, а погиб от увечий, которые сам себе и причинил. Но как случилось, поражались многие, что это огромное многонациональное государство, ядерная супердержава, которая, несмотря на шаткость экономического положения, все еще обладала колоссальными запасами природных ресурсов, просто взяла и распалась, прекратила существование? И потому корректировка внутренней и внешней политики России с учетом ее нового, более низкого статуса была задачей более сложной – хотя и менее насильственного характера, – чем та, что решали другие бывшие империи XX века. А то, что Россия сохранила роль ядерной супердержавы, несмотря на свою экономическую слабость, дополнительно отягощало эти постимперские преобразования. В конце концов, в отличие от других рухнувших империй, Россия сохранила военную мощь, которая позволяла уничтожить ее бывшего противника – США.
Мало кто в США – а если уж на то пошло, и в России – мог предвидеть коллапс советского влияния в Восточной Европе или самого СССР. Не далее как в 1988 году канцлер ФРГ Гельмут Коль был искренне уверен, что не доживет до объединения Германии{20}. Но поскольку Советский Союз все-таки распался, Вашингтон начал вырабатывать курс, который позволил бы поддерживать отношения с новой Россией и определить существо американских интересов на постсоветском пространстве{21}.
При этом у большинства лидеров западного мира сложилось двойственное отношение к распаду СССР. Им импонировал новый советский лидер, настроенный на реформы и желавший отбросить мышление холодной войны. Советский Союз сотрудничал с Коалицией многонациональных сил ООН в период войны в Персидском заливе – противником в которой был давний союзник советских властей Саддам Хусейн, – во многом благодаря искусной дипломатии, которую проводила администрация Буша. Однако у Запада имелись и причины бояться распада СССР. Может, странам Восточной Европы и удалось бескровно свергнуть коммунистические режимы, но пока Советский Союз неотвратимо двигался к своему концу, в Югославии разразилась жестокая гражданская война после того, как республики в составе СФРЮ провозгласили свою независимость от Белграда. США и их европейские союзники опасались, что на территории бывшего СССР повторится югославский сценарий, но в значительно большем масштабе, с повсеместными межэтническими столкновениями – и это в гигантском, протянувшемся на 12 часовых поясов государстве, да еще и с ядерным оружием. Поэтому США и их союзники в Европе лучше имели бы дело с Михаилом Горбачевым – советским лидером, которого они знали как реформатора и которому в 1991 году еще доверяли. Они не могли не опасаться последствий распада СССР.
Умеренная перезагрузка
В 1992 году перед Белым домом встала необходимость заново выстроить двусторонние российско-американские отношения, и опыт холодной войны был здесь плохим подспорьем. Администрация Буша повела себя осторожно и реагировала на крах СССР весьма осмотрительно, воздерживаясь от публичной победной риторики. В Вашингтоне понимали, что в этот трудный переходный период к России следует проявлять уважение. Администрация Буша избрала ту же политическую линию, какой придерживалась в ноябре 1998 года, когда рухнула Берлинская стена, и старалась не бередить и без того болезненные чувства россиян в момент, когда перед теми лежала полная неизвестность. На смену знакомому противнику в лице СССР пришли пятнадцать новых государств, по большей части с новой конфигурацией границ, а территория самой России резко сократилась – такой она не была с XVII века. Все эти пятнадцать государств пытались осознать новую реальность и определиться, как им жить дальше. Огромное и страдающее массой проблем общество в один момент отбросило семь десятилетий коммунизма, но в каком направлении дальше двинется вся эта колоссальная конструкция, было неясно. И в Вашингтоне не было единого мнения о том, каковы должны быть цели США в отношении посткоммунистической России. Как отозвался о том периоде один из высокопоставленных сотрудников администрации Буша, «иметь дело с раненым противником не менее сложно, чем с надутым и уверенным в себе»{22}.
Администрация Буша не решилась на кардинальный пересмотр отношений с постсоветской Россией; возможно, свою роль сыграло то, что это был год президентских выборов и на первый план выдвинулись внутренние проблемы. В Белом доме сосредоточили внимание на самых неотложных проблемах – ядерные вооружения и экономическая помощь, – но от слишком смелых инициатив решили воздержаться. В выборном 1992 году было не до новой политики, и глубоко вникать в возможные источники проблем на постсоветском пространстве никто не собирался. Разве что государственный секретарь Джеймс Бейкер настаивал, что важно открыть посольства США в каждом из 12 новообразованных постсоветских государств, дабы подтвердить, что США поддерживают их независимость в долгосрочной перспективе. Большинство сотрудников Европейского бюро Госдепартамента возражали.
Новое российское правительство со всех сторон подвергалось нападкам. Борис Ельцин и его команда младореформаторов столкнулись с ожесточенным противодействием коммунистов и других фракций на Съезде народных депутатов, и последние в конце концов добились отставки новой команды управленцев, которых прозвали «мальчики в розовых штанах»{23}. Первый саммит Буша с Ельциным состоялся в Кэмп-Дэвиде 1 февраля 1992 года. Учитывая скептическое отношение к Ельцину ряда сотрудников администрации, эта встреча имела критически большое значение. Советник Ельцина впоследствии признался, что российский президент два или три дня репетировал, готовясь к тому, что считал для себя «большим экзаменом»{24}. Несомненно, этот экзамен он сдал на ура и сумел-таки убедить скептиков, что он безусловно способен вести вперед новую Россию. Вскоре соратники Буша пришли к заключению, что судьба российских реформ зависит от одного человека – Бориса Ельцина. Как выразился в те дни один из сотрудников администрации, «единственная альтернатива Ельцину – Сталин и авторитарные режимы»{25}.
