Тадеуш Голуй - Личность

— Беседую с Константием Стефаником. Возвращаясь к нашему первому разговору, я хотел бы отметить, что вы рассказали тогда не все, что знаете о Потурецком. Начну с конца, Вы не упомянули даже о том, что жили какое-то время в Гурниках, что сдавали комнату Потурецкому, где он скрывался под чужой фамилией, это очень важная деталь. Вы ничего не сказали о том, что были последним из поляков, кто видел Потурецкого живым, поэтому, извините, вас подозревали в том, что Вы его выдали. Ведь вам даже был вынесен приговор, не думаю, что вы не знали об этом или по крайней мере не узнали после войны. Я не следователь, меня интересуют исторические факты, мне вы можете рассказать всю правду. Жаль, что я не сумел завоевать вашего доверия» Разумеется, вы имеете право запретить мне публиковать что-то, если вам не хочется, чтобы об этом узнали. Я понимаю, у каждого человека могут быть такие дела, о которых он не любит вспоминать, но поймите и меня! Вы являетесь для меня важным источником информации, и мне трудно от этого отказаться, если я хочу по-настоящему разобраться в личности Потурецкого.

— Сожалею, что не оправдал ваших надежд, но в тот раз вы расспрашивали только о тридцать девятом годе, откуда я мог знать, что вас еще что-то интересует. Кроме того, у меня давнишняя в какой-то степени профессиональная неприязнь к дотошно выспрашивающим людям. Извините, если я вас обидел, но наша с вами разница в возрасте дает мне право говорить так. Вы потрясли меня своими материалами, я никак не предполагал, что можно собрать столько интересного о Потурецком, честное слово, в этом я вижу гарантию того, что вы собираетесь добросовестно изучить дело Вацлава и его «Союза». Одним словом, готов признаться, что почти все время я поддерживал с ним контакт, хотя и не очень близкий.

— В качестве кого?

— Прошу вас не перебивать, раз уж я заговорил. Сначала этот его «Союз польской революции» казался мне несерьезной затеей, что-то наподобие нелегального клуба интеллигентов, но потом я понял, что ошибаюсь. Когда они собирали рацию, я прислал им недостающие детали и приехал сам в Гурники, чтобы проверить, как она работает. У вас удивленное лицо, потому что не знали об этом. Я же сказал, что поддерживал связь о Потурецкими, только с ними. Ясно? Я учил Вацлава, как обращаться с передатчиком.

— А что в этом смешного? Почему вы смеетесь?

— Потому что я поступил с ним не совсем честно. Он передавал мои донесения, считая их учебными упражнениями.

— Ваши донесения? С баржи? По рации «Союза»? Кому?

— Святому Николаю. Вы забываете, что пишете работу о Потурецком, а не обо мне. Впрочем, Потурецкий тоже выкинул однажды номер. Я думал, что у меня в распоряжении будет его рация, а он взял и передал ее в ЦК ППР.

— Да, трудно мне теперь будет разобраться во всех фактах. От вашего первого приезда к Потурецким до передачи рации в Варшаву прошло довольно много времени. Ведь передатчик отдали только после приезда Войцеха Доброго?

— Да. Войцеха я привез в Турники.

— Не совсем понятно, давайте лучше займемся периодом, когда Потурецкии жил у вас, в Гурниках. Я как-то не решаюсь спросить, почему вы, собственно говоря, жили в Гурниках и что вы там делали?

— Я? Все объясняется довольно просто, вы же знаете, что гитлеровцы строили там большой аэродром. Так вот, он меня очень интересовал. И движение войск на участке Гурники — граница.

— И, занимаясь этим, вы не побоялись приютить Потурецкого. Это было рискованно. Очень рискованно.

— Возможно. Тогда я об этом как-то не задумывался. У меня были отличные документы, а за Потурецким я приглядывал, как мог.

— Извините за вопрос: вы привлекали Потурецкого к своей работе? Выполнял ли он какие-нибудь ваши поручения?

— Ну зачем же. Такие дела не следует смешивать. Разумеется, мы обменивались имеющейся информацией, как друзья, как товарищи, но не более.

— Это меня меньше интересует, я бы предпочел услышать что-нибудь о Потурецком как человеке, о его мыслях, сомнениях, переживаниях.

— Вы что же думаете, что люди садились вечером за стол с кофе и коньяком и раскрывали свои души? Нам не хватало времени обсудить повседневные практические дела. Он же сам много писал о том, что его волновало.

— Ошибаетесь. Я располагаю неопровержимыми сведениями, что «Штерн» охотнее говорил, именно говорил, а не писал, как вы утверждаете, о людях, в том числе и о себе. По-видимому, он не доверял вам настолько, насколько это вам казалось, или не считал ваше общество подходящим, чтобы обмениваться с вами мыслями.

— Ну и рубанули. Ничего себе. Значит, не так-то вы хорошо разобрались в человеке по фамилии Потурецкий. А теперь моя очередь, кое-что я вам подкину: верно, что Потурецкий был секретарем комитета, но связь со мной он поддерживал без ведома и согласия комитета. Он скрыл также от своих, что привез из Кракова этого, как его, офицера саперных войск. А вся эта глупая затея с коммуной. Не теряя времени строить социализм, каково, а? Извините, но меня злость берет, когда кто-то хочет меня унизить. Так, на чем мы остановились?

— На… душах.

— Ну, хорошо. Я только раз его слышал, если это можно так назвать. Он пригласил к себе на квартиру рабочих, которых сагитировал этот Кромер. Мне тот вечер напомнил скаутский сбор. Пели, из печки сделали костер, а он рассказывал. Очень красиво. Это он умел. Вы, наверное, знаете, что о будущем он говорил в настоящем времени? Вам об этом уже рассказывали?

— Оставим в покое эту тему. Может, вы мне все-таки скажете, на что Потурецкий жил, уйдя из букинистического магазина? Это, пожалуй, проще, чем рассказывать о его душе.

— Все платили взносы, причем добросовестно, затем панна Маня им помогала, как могла, но, конечно, этого было мало, чтобы прожить. Продавали все, что было не нужно ребенку. Однажды получили немного долларов от полковника Сташевского, когда тот узнал, как они бедствуют, и все. Подождите, не все. Он еще говорил, что продал в Варшаве рукопись какой-то своей книги какому-то издателю, который скупал работы, чтобы издать их после войны. Вам она случайно не попадалась?

— Нет. Интересный факт. Можно попытаться разыскать этого человека. Значит, так он и жил.

— Да. И чтобы не возвращаться больше к взглядам Вацлава, скажу, можете мне верить или не верить, но, когда он жил у меня, он находился, так сказать, на этапе, к которому мы подошли в пятьдесят шестом году.

— Еще один вопрос. В феврале сорок третьего года Кжижаковский женился. Тогда еще Потурецкий жил у вас, верно? Вы знали о венчании?

— Знал. И советовал ему не ходить в костел, к счастью не без результата, хотя он считал, что должен идти, чтобы не сочли его трусом. Я умышленно назвал другой час, и он вовремя не пришел. А потом прибежал его «телохранитель» и рассказал, что произошло. Вся эта история отрицательно подействовала на Вацлава. Он стал неузнаваем. Я сам удивлялся, ведь он терпеть не, мог Кжижаковского и его жену. Мне кажется, что он почувствовал, как бы это лучше выразить, свое бессилие. Облава за облавой, расстрелы, вывоз на принудительные работы, да еще фашисты безнаказанно забирают людей даже из костела, и воспрепятствовать этому он не может. Я сказал Грыгеру, чтобы его немедленно забрали от меня и увезли в надежное место. Я опасался, признаюсь, что он может выкинуть какую-нибудь глупость. А сам я собрал вещи и уехал из Гурников. Так надо было. В последний раз я приехал в Гурники утром семнадцатого марта. У меня были кое-какие дела, связанные с аэродромом. И сразу же нарвался на перестрелку. В этот день было совершено нападение на коммунальную кассу. Была суббота. Кассу закрывали в два. Я случайно оказался свидетелем финала операции — когда разбегались участники налета. Один из них показался мне знакомым по коммуне Кромера. Я пошел за ним и от него узнал, что Вацлав работает ночным сторожем и живет в будке у оврага. Я сказал Потурецкому, что он должен немедленно выехать, что в данной ситуации нападение на кассу было безумием, что в городе видели сотрудников краковского гестапо. Он засмеялся и заявил в ответ, что как раз в данной ситуации выезжать нельзя, что я просто струсил. Я спросил о жене, у меня была возможность вывезти ее и спрятать в безопасном месте. И дочку тоже. Он согласился. Сказал, что она находится в монастыре, я направился туда, но не смог попасть внутрь. За несколько дней до этого была арестована настоятельница, а весь флигель монастыря заняли немки из вспомогательной аэродромной службы, и там были расставлены посты. Я решил попытаться проникнуть туда в воскресенье утром. Остановился в гостинице. Но утром все было кончено.

— А как именно погиб Потурецкий? Почему в течение стольких лет не смогли разгадать этой последней загадки? Его убили на допросе, или он умер во время Следствия, покончил жизнь самоубийством или же был расстрелян? Этого никто не знает.

— А какое это имеет значение. По-видимому, его держали в тюрьме отдельно, поэтому свидетелей нет.