Наталья Лебина - Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю
«Пришла проблема пола…»
Нормы частной жизни, на первый взгляд функционирующие в сугубо индивидуальном пространстве, имеют не только ментальное происхождение. В большинстве случаев они восходят к нормативным суждениям власти – разного рода законодательным актам, а также к религиозным и идеологическим воззрениям, господствующим в данном обществе. Общепринятыми, а значит, нормальными, стандартными считаются явления, не противоречащие этим установкам. В предреволюционной России личная жизнь складывалась под влиянием христианско-патриархальной традиции. Официальной нормой считались гетерогенная семья и моногамный брак, осуждение адюльтера и усложненная процедура развода, высокая рождаемость и запрет абортов, бесправность женщин и подчинение детей родителям. Эти положения казались незыблемыми, на них опиралась патриархальная крестьянская семья, на которой в свою очередь был построен не только сельский мир, но и все русское общество даже в начале XX века. Правда, в это время, как отмечает А.Г. Вишневский, конфликт между преобразующимися гражданскими институтами и декларируемыми нормами частной жизни уже был достаточно ощутим568.
В начале XX века в России наметились тенденции снижения рождаемости, ослабления экономических связей между супругами, усиления самостоятельности женщин. В крупных городах зарождалась новая буржуазная городская семья, хотя процесс этот развивался медленно и носил характер некой социальной девиации. Дихотомия «норма/аномалия» в начале XX века стала довольно отчетливой и в такой сфере частной жизни, как сексуальное поведение. Это был нарастающий процесс отрицания и осуждения прежних христианских норм половых отношений. Правда, российские сексуальные практики и ценности, по мнению И.С. Кона, в своей эволюции отставали от Запада, уже прошедшего стадию модернизации, примерно на четверть века, но стремление к свободе в интимной сфере было зафиксировано и на русской почве569. Более того, нормативные суждения власти входили в противоречие с бытовыми практиками. В городском же менталитете постепенно возникали новые нормы, оправдывающие внебрачные и добрачные половые связи. Таким образом, можно констатировать конфликт официальных и неофициальных норм, регулирующих сексуальную жизнь городского населения накануне событий 1917 года.
В условиях новой государственности «половой вопрос» на целое десятилетие стал предметом бурных публичных дискуссий, в ходе которых высказывались не только разнообразные, но и подчас взаимоисключающие суждения, касающиеся как устройства семьи, так и сугубо интимных сторон жизни. Наибольшей скандальной известностью пользовалась точка зрения А.М. Коллонтай. Ее статьи публиковались в молодежной печати. Кроме того, популярными были и литературно-публицистические книги Коллонтай, и прежде всего «Любовь пчел трудовых». Высказываемые там идеи восходили к взглядам русских нигилистов и Н.Г. Чернышевского, рассматривавших проблему любви как нечто самоценное. Коллонтай настойчиво пропагандировала идею «крылатого Эроса» и заявляла, что «для классовых задач пролетариата совершенно безразлично, принимает ли любовь формы длительного оформленного союза или выражается в виде преходящей связи. Идеология рабочего класса не ставит никаких формальных границ любви»570. Одновременно она призывала трудовые коллективы строже и беспощаднее «преследовать “бескрылый Эрос” (похоть, одностороннее удовлетворение плоти при помощи проституции, превращение “полового акта” в самодовлеющую цель из разряда “легких удовольствий”), чем это делала буржуазная мораль»571. Тем самым уже провозглашалось право вмешательства в частную жизнь граждан, хотя Коллонтай подразумевала, что функции контроля будут осуществлять товарищи по трудовому коллективу, а не государственные органы. Скептически Коллонтай была настроена и по отношению к традиционной семье. Еще в 1919 году она писала: «Семья отмирает, она не нужна ни государству, ни людям… на месте эгоистической замкнутой семейной ячейки вырастает большая всемирная, трудовая семья…»572 Правда, в широкое и быстрое распространение этих идей самой активистке женского движения верилось с трудом. Она приписывала такие взгляды «тонкому слою пролетарского авангарда, тесно связанному с пролетарским мировоззрением»573. Право личности на свободное формирование брачной пары, явное презрение к семейным отношениям, лишенным любви и тем самым превратившимся в нравственные вериги, в повседневной жизни демонстрировали многие большевистские лидеры. Л.Д. Троцкий критиковал требование признать правомочными лишь зарегистрированные браки. Он прямо называл подобные взгляды «дремучими». В высших партийных кругах в начале 1920-х годов допускалась даже возможность полигамии. Входившая в состав Женотдела ЦК партии большевиков П.А. Виноградская называла обывательской установку одного из членов Центральной контрольной комиссии ВКП(б), сконцентрированную в заповеди: «не живи с тремя женами». «Многомужество» и «многоженство», по мнению Виноградской, имело право на существование, если подобная организация семьи коммуниста не противоречила интересам советского государства574.
Идеи свободы в интимных отношениях в первой половине 1920-х годов пропагандировали и публицисты, печатавшиеся в журнале «Молодая гвардия». В одном из номеров за 1923 год можно было прочесть: «Социальное положение рабочего парня и девушки, целый ряд объективных условий, жилищных и т.д. не позволяет им жить вместе или, как говорят, пожениться. Да, эта женитьба – это обрастание целым рядом мещанских наслоений, кухней, тестем, тещей, родственниками, – все это связано с отрывом, мы бы сказали, от воли, свободы и очень часто от любимой работы, от союза (комсомола. – Н.Л.)»575.
Для части населения, и прежде всего молодых людей, публичные выступления партийных лидеров во многом явились оправданием довольно свободных половых отношений. Английский писатель-фантаст Г. Уэллс, посетивший Советскую Россию осенью 1920 года, констатировал: «В городах, наряду с подъемом народного просвещения и интеллектуальным развитием молодежи, возросла и ее распущенность в вопросах пола»576. Добрачные сексуальные контакты были нормой для значительной части молодежи. Журналисты «Молодой гвардии» писали в 1923 году: «У каждого рабочего парня всегда есть своя девушка… он ее, может быть, и любит, но, главное, они из одного социального камня, и им чужд этот крылатый Эрос… взаимоотношения у них простые и без всяких мудрствований – биологическое удовлетворение ему дает та же самая девушка»577. В 1922 году социологический опрос студенчества показал, что 80,8 % мужчин и более 50 % женщин имели кратковременные половые связи. При этом лишь 4 % молодых людей объясняли свое сближение с женщиной любовью к ней578. Питерская рабфаковка А.И. Ростикова вспоминала, что в начале 20-х в общежитии Университета на Мытне часто шли бурные споры о любви и браке в новом обществе и «самым ярым нигилистом» в вопросах пола оказалась ее сокурсница, приехавшая из Ярославской губернии. Бывшая крестьянка утверждала, что «любовь – кремень для зажигалок, а дружбы между мужчиной и женщиной быть не может, это только одна видимость; в основе лежит взаимное влечение и только»579.
В ходе проводимых согласно декрету СНК РСФСР от 13 октября 1922 года медицинских обследований рабочих выяснилось, что в Петрограде, например, в 1923 году среди рабочих, не достигших 18 лет, добрачные половые связи имели 47 % девушек и 63 % юношей580. Почти такие же данные были получены и в результате обследований в Москве и Владимире581. Чуть позднее, в 1925 году, ленинградские медики отмечали, что молодые рабочие «являются горожанами не только по происхождению, но и живут в городе с детства, в половую жизнь вступают рано…»582. Эти данные совпадали с материалами всесоюзного обследования 1927 года, выявившего, что в целом в стране две трети представителей пролетариата начали половую жизнь до совершеннолетия, а почти 15 % – до 14 лет583. По данным 1929 года, в Ленинграде до совершеннолетия половые отношения начинали 77,5 % юношей и 68 % девушек. Многие молодые люди имели одновременно по 2-3 интимных партнера, причем это становилось почти нормой в среде комсомольских активистов584. Такая же ситуация наблюдалась и в небольшом текстильном городке Шуя близ Иваново-Вознесенска. В целом в провинции молодежь вела себя более сдержанно, чем в крупных городах. В Шуе в 1927 году до 18 лет половую жизнь вели 24,7 % мужчин и 13,6 % женщин. Зато 62 % комсомольцев имели связь сразу с несколькими партнерами585. Сексуальную активность «передовых» представителей нового поколения горожан зафиксировал и художественный нарратив. Правда, современные исследователи основное внимание сосредотачивают на литературных произведениях 1920-х годов, посвященных студенчеству: «Без черемухи» П.С. Романова, «Собачий переулок» Л.И. Гумилевского, «Луна с правой стороны» С.И. Малашкина586. Более развернутую картину дает, как представляется, роман В.В. Вересаева «Сестры», в котором описано отношение к проблемам интимности не только в среде вузовской молодежи, но и среди молодых рабочих и даже крупных партийных активистов. В уста молодой работницы Баси писатель вкладывает следующие слова: «Тебе неловко, что ты у меня “отбила” Марка? Да? <…> Неужели ты думала, я буду негодовать на тебя, приходить в отчаяние? Милый мой товарищ! Вот если бы ты мне сказала, что нам не удастся построить социализм, – это да, от этого я пришла бы в отчаяние. А мальчишки, – мало ли их! Потеряла одного, найду другого. Вот только обидно для самолюбия, что не я его бросила, а он меня. Не ломай дурака, приходи ко мне по-прежнему»587. Взгляды Баси вполне разделяет герой романа Марк Чугунов, крупный партийный работник, герой Гражданской войны. Он красив, непреклонен в осуществлении идей партии, отдан до конца работе, созиданию нового общества. Но одновременно это не отрицающий красоту мира Рахметов. У Чугунова прекрасная квартира, служебный автомобиль, ему доступны радости гастрономии, а в области чувств «интересны были только губы и грудь восемнадцатилетней девчонки, интересно… “сорвать цветок”…»588. И все же в романе Вересаева Марк Чугунов – вовсе не отрицательный герой, он продукт времени, воплощенная в литературном образе реальность.
