Рудольф Баландин - 100 великих экспедиций

Путешествие завершилось еще одним географическим открытием: на западном склоне хребта Ильхури-Алинь он обнаружил вулканическую страну. Петр Алексеевич доложил о результатах своих экспедиций по Сунгари и к Большому Хингану на заседании Сибирского отдела Русского географического общества. В Петербурге на общем собрании Общества известный географ П.П. Семенов (позже удостоенный имени Семенова-Тян-Шанского) назвал первую из этих экспедиций «замечательным героическим подвигом», а вторую – еще более важной для физической географии, чем Сунгарийская.

…Петербургская газета «Северная пчела» опубликовала заметку о водопадах на реке Оке, притоке Ангары, которые не уступают по размерам знаменитому Ниагарскому водопаду. Проверить это сообщение Русское географическое общество поручило П.А. Кропоткину. Он прошел по малоизученным районам Восточного Саяна около 1300 км. Но водопады разочаровали: один высотой не более 20 метров, а другой и того меньше при небольшом водном потоке. Он продолжил маршрут. Наняв лошадей, отправился с казаком вверх по ущелью Джунбулак и обнаружил сравнительно недавно действовавший вулкан.

…В сказках царевичу то и дело дают задания одно опаснее другого. Вот и князю Петру Кропоткину в конце концов предложили отчаянную экспедицию – по суше от Ленских золотых приисков до Читы. Никому еще не удалось проложить этот путь через неведомые горы и долины.

Сообщение велось по рекам, что многократно удлиняло расстояния. А по суше из Читы можно было бы гнать на прииски скот, перевозить грузы, везти почту. Золотые прииски расширялись; на них уже работали тысячи людей.

От Олекминских приисков отряд Кропоткина отправился на юг, взяв провизии на три месяца. Проводником согласился быть немолодой якут. «Он действительно выполнил этот удивительный подвиг, хотя в горах не было положительно никакой тропы», – писал Кропоткин, восхищаясь мужеством и сообразительностью местного жителя, для которого тайга – дом родной. Но разве не совершил подвиг и молодой командир отряда?

Караван двигался по дремучей тайге. Мохнатые низкорослые якутские лошади с трудом продирались сквозь заросли кедрового стланика; по звериным тропам пересекают буреломы, заросшие березняком и малинником; осторожно, осаживаясь на круп, спускаются с круч; вышагивают бесконечные километры по каменным развалам, осыпям, оступаясь и сбивая в кровь ноги; порой по брюхо проваливаются в холодную жижу, проходя по болотистым местам. Людям приходится не легче.

Так продолжается изо дня в день. Глухие неведомые места. Они не занесены на карты. Приходится пересекать все новые и новые горные гряды, спускаться в узкие распадки и широкие долины, заросшие буйной растительностью. Начинает казаться, будто бесконечно возвращаются одни и те же подъемы и спуски, переправы. А с очередного перевала вновь видны мрачные гребни горных хребтов, уходящих за горизонт.

Взбунтовались конюхи. Им приходилось ежедневно навьючивать и разгружать лошадей, не считая аварийных ситуаций на переправах и трудных участках переходов. Ни конца, ни краю нет этому пути, неизвестно куда они забрели. Надо поворачивать назад, коли жизнь дорога.

Кропоткин доказывал, что им одним из этих дебрей не выбраться, а поворачивать весь отряд он не позволит. Удалось прийти к соглашению. Для облегчения труда конюхов он обязал всех участников экспедиции таскать вьюки, следить за лошадьми, устраивать ночлег.

Они пересекли обширное нагорье, названное Кропоткиным Патомским (по реке Большой Патом). Нелегкая переправа через Витим. Крутой горный хребет. Его Кропоткин назвал Северо-Муйским.

«Долгое время, – писал он, – перед этой каменной преградою рушились попытки как научных исследователей, так и золотопромышленных партий связать между собой разделяемые ею зачаточные центры культурной жизни: сумрачный вид, открывающийся на ряды ее гольцов, которым конца не видно, скалистые вершины гор, опоясанные туманами, стремительность потоков и полнейшая безлюдность заставляли отступать перед нею или обходить ее тех немногих исследователей, которые после трудных путешествий в горах, лежащих к северу или к югу от этого каменного пояса, подступали к его подножью».

Он преодолел эту природную преграду. С Южно-Муйского хребта путешественникам открылось Витиме кое плоскогорье: обширные луга с островками леса и небольшими речками. Шел четвертый месяц похода. Главные опасности остались позади.

Для этого участка маршрута уже была официальная карта. Судя по ней, предстояло еще преодолеть крутые склоны Станового хребта. Однако проходил день за днем, а вместо гор – только сравнительно пологий общий подъем рельефа. Кропоткин записал: «Станового хребта не существует, и этим именем называется размытый водами уступ, которым обрывается плоскогорье в долину реки Читы».

8 сентября 1866 года жители небольшого тогда городка Чита были несказанно удивлены. С севера в город вошел караван – полсотни вьючных лошадей! Говорили, что пришли с Олекминских приисков, о которых здесь слыхом не слыхивали.

Перед отрядом Кропоткина официально стояла задача: проложить сухопутный маршрут от Лены до Читы. На это золотопромышленники выложили более 5 тысяч рублей золотом. Научные исследования оставались целиком на личное усмотрение Кропоткина. Помогал ему биолог И.С. Поляков. Петр Алексеевич вел метеорологические наблюдения, геологические описания, замеры высот и глазомерную съемку местности. Огромную массу фактов он привел в опубликованном семь лет спустя «Отчете об Олекминско-Витимской экспедиции». За свои исследования он был награжден Малой золотой медалью Русского географического общества.

В Якутске и на Ленских золотых приисках Кропоткин обратил внимание на страшные условия труда и угарного «отдыха», жестокую и алчную эксплуатацию, «порабощение рабочего капиталом». Его запись, сделанная чуть позже в витимской тайге: «На подрыв капитала надо бы употребить силы». Князь Петр Кропоткин стал непримиримым врагом любых форм угнетения человека не потому, что считал себя в чем-то обделенным. Напротив, он сам отказался от обеспеченной комфортной жизни.

Выйдя в отставку, он вернулся в Петербург и в Географическом обществе стал секретарем отделения физической географии. Теоретически предсказал существование неведомого архипелага севернее Новой Земли. Обосновал организацию экспедиции для исследования русских северных морей (правительство не выделило на нее денег, а через два года архипелаг был открыт австрийской экспедицией и назван Землей Франца Иосифа).

Ему предложили экспедицию в Финляндию и Швецию, которая оказалась исключительно плодотворной (о ней будет особый разговор). Тогда же получил телеграмму с предложением занять почетную должность секретаря Русского географического общества.

«Но какое право я имел на все эти высшие радости, – писал он, – когда вокруг меня гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба? Когда все, истраченное мною, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано изо рта сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно черствого хлеба для собственных детей?.. Все эти звонкие слова насчет прогресса произносимы в то время, когда сами деятели прогресса держатся в сторонке от народа, все эти громкие фразы – одни софизмы. Их придумали, чтобы отделаться от разъедающего противоречия… И я послал мой отказ Географическому обществу».

В сердце Азии

В середине XIX века Центральная Азия оставалась почти сплошным белым пятном. Из всех исследователей этого гигантского региона наиболее прославлен Николай Михайлович Пржевальский (1839–1888). После Академии Генштаба он преподавал в Варшавском военном училище, написал учебник географии для юнкеров.

По его прошению, в конце 1866 года, он был направлен в Восточную Сибирь. На следующий год по предложению Русского географического общества он провел экспедицию в Уссурийском крае, на Амуре. Он прошел 3 тысячи километров по тайге, по берегу Японского моря, побывал на озере Ханка.

В 1870 году Географическое общество командировало его в Монголию, Китай и Тибет. Экспедиция выступила в ноябре из Иркутска и прибыла в Пекин. Отсюда он совершил ряд маршрутов: на север, к озеру Далайнор, затем от реки Хуанхэ прошел на запад—юго-запад, нанес на карту несколько горных хребтов, побывал на заболоченном и засолоненном плато Цайдам и в горном массиве, окаймляющем его с юга.

«Глубокая зима, – писал Пржевальский, – с сильными морозами и бурями, полное лишение всего, даже самого необходимого, наконец, различные другие трудности – все это день в день изнуряло наши силы. Жизнь наша была, в полном смысле, – борьба за существование, и только сознание научной важности предпринятого дела давало нам энергию и силы для успешного выполнения задачи. Сидеть на лошади невозможно от холода, идти пешком также тяжело, тем более неся на себе ружье, сумку и патронташ, что все вместе составляет вьюк около 20 фунтов. На высоком нагорье, в разреженном воздухе, каждый лишний фунт тяжести убавляет немало сил; малейший подъем кажется очень трудным… Наше теплое одеяние за два года странствий так износилось, что все было покрыто заплатами и не могло защищать от холода… сапог не стало вовсе, так что мы подшивали к старым голенищам куски шкуры с убитых яков и щеголяли в подобных ботинках в самые сильные морозы».