Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
– Вот это я понимаю! – сказала Вероника. – Человек не пьет, в карты не играет! Прямо идеал! Истинный идеал! Честное слово!
Мне не хотелось отрывать играющих от игры, и поэтому, захлопнув книгу, я переключил свое затуманенное сознание на возившихся на полу четвероногих друзей.
– Лева! Это правильно, что ты идеал? Как ты думаешь? – спросила меня Рая.
– Да я сейчас вообще ничего не соображаю! У меня все крýгом идет! – ответил я, побудив веселый смех своими словами. Однако чуткие люди сразу поняли меня.
– Да дайте же, товарищи, человеку возможность заснуть, – обидчивым тоном сказал Борис Александрович. – Нельзя же так! Человек две ночи не спал! Что это такое?!
– Мы сейчас тебя уложим, – успокоила меня моя сестра.
Мне предложили занять диван за загородкой у окна – я, конечно, дал согласие. Мне дали покрывало, так как я категорически отказался от одеяла и простыни, и пожелали спокойной ночи. Сняв башмаки, я улегся.
Я был в тени, и поэтому мне было легко уснуть. В моей отяжелевшей голове промелькнула мысль о том, что именно сейчас Женька уже мчится в поезде сюда, в Ленинград, затем мы с ним встретимся… я до такой степени был утомлен, что через минуту уже крепко спал, несмотря на непривычное новое ночное ложе, свет в комнате и говор играющих… Моя первая ленинградская ночь вступила в свои права…
Никогда я еще так крепко не спал, как в эту ночь. Я, видимо, даже за все ночное время не изменял своего положения, так как это был даже не сон, а просто-напросто глубокая потеря сознания…
Я очнулся, открыл глаза… Очевидно, я до такой степени выспался, что, проснувшись, я даже в первую уже минуту не чувствовал никаких остатков сна. Голова моя была чиста и свежа. В общем, не жизнь, а масленица!
Кругом меня господствовала тьма, и я еле-еле различал темные контуры предметов. Было тихо, только где-то был слышен тихий говор, почти шепот. Голос я не узнал.
«Неужели сейчас еще ночь?» – подумал я. – Странно, что я так мало спал! Интересно, сколько сейчас времени…
Спать я совершенно не хотел и поэтому решил ждать утра, не засыпая. Однако я мало верил в то, что сейчас еще ночное время: уж слишком это было странно и неправдоподобно.
Вдруг послышались шаги… Они приближались, и я различил в комнате Раю. Она зашла сюда за загородку и тихо спросила меня:
– Ты спишь?
– Нет, – ответил я.
Она подошла к окну, дернула за веревку, шторы с громким шелестом распахнулись, и… в комнату ворвались ослепительно-белые потоки света. Я зажмурил глаза от неожиданности. На улице, оказывается, уже существовал день или, по крайней мере, утро. Комната вмиг озарилась этим каскадом лучей. Это была уже не та комната, залитая яркими электрическими лучами, с вечерней мглой в углах; это была тихая, мирная, уютная комната, освещенная веселыми, голубоватыми зимними лучами дня. Стекла были заморожены, но все-таки тонкий слой льда был отличным проводником лучей, тем более, что он придавал им какой-то необъяснимый зимний, морозный отблеск. Очевидно, погода на улице была прекрасная!
– Интересно, сколько сейчас времени, – сказал я.
– Первый час, – ответила Рая.
У меня ум помрачился от неожиданности.
– Боже мой! – проскулил я. – Значит, сейчас уже день в разгаре? Я, следовательно, проспал напролет около двенадцати часов?
– Выходит, что так, – согласилась моя сестра, приводя у зеркала в порядок свой туалет.
– Все уже встали?
– Нет еще, – ответила она. – Пока что только Вероника, ее наследница и я.
– А Моня где?
– Он еще в 10 часов ушел; ему нужно было куда-то спешить.
Я натянул башмаки и принял свой дневной вид.
– Вы долго еще вечером играли?
– Долго! – ответила она. – Мы чуть с ума не сошли: до шести часов утра бодрствовали.
– Ну, помчимся мыться? – обратилась ко мне Рая, немного погодя.
Умывшись, мы пошли на кухню, где возле окна, пропускающего яркий дневной свет, в обществе хозяйки и ее дочери позавтракали, развлекаясь дружественной беседой.
Сквозь окно я видел дома, белый от снега двор, яркое небо и веселую детвору, возившуюся в сугробах.
Уничтожив за завтраком часть остатков от вчерашней новогодней трапезы, Рая стала готовиться в обратный путь. При сборах возникла интересная, но непредвиденная заминка: кашне у Раи куда-то запропастилось! Все бросились его искать, и битых полчаса исследователи рылись во всех комнатах, не получая нужного результата. Наконец, когда Рая решила уходить без злополучного кашне, она, сунув нечаянно руку в карман пальто, ко всеобщему удивлению, с торжеством извлекла на свет горячо всеми только что искавшегося преступника – виновника суматохи.
– Ну, теперь нашу «Мойку 95» можно снять, – сказала хозяйка, тревожа висевший плакатик.
– Могу вас всех поздравить с поступившим в ваши руки полным заведованием над этой квартирой, – сказала, смеясь, Рая. – А наша миссия как хозяев здесь уже окончилась.
Мы с Раей оделись, попрощались со всеми, и я взял все ту же неизменную кошелку, которая теперь уже потеряла свой былой вес и ценность, ибо она теперь была почти пуста.
– Ну, что ты скажешь о встрече Нового года? – спросила меня моя сестра по выходу из подъезда.
– Я чувствовал себя, как в раю, – ответил я. – Вообще они очень хорошие люди!
Погода была изумительная: солнце ярко светило на небе, от чего снег прямо-таки ослеплял глаза, воздух был морозный, наполненный каким-то мутновато-желтым – от солнечных лучей – морозным дымком, так что все домики с белеющими крышами были поддернуты призрачной пеленой. Высоко в небе струились теплые испарения земли в виде золотистых столбов пара, светившихся под лучами зимнего солнца.
На остановке трамвая толпился народ, состоящий всего из трех человек. Пар клубами вырывался из губ этих смертных.
Мы сели в подъехавший трамвай и уместились рядом на свободных местах. В окнах были видны белеющие ленинградские улицы, дома, прохожие и мелькавшие встречные трамвайчики, которые мне все время напоминали игрушки.
Сошли мы около Исаакиевского собора, который был особенно прекрасен и величественен в этот ясный, солнечный день. У меня душа ликовала, когда я вспоминал о том, как я стремился в Ленинград и когда я думал, что я уже в Ленинграде…
А Москва, со своей школой, учителями, партами, была далеко! Ура! Я свободный член человечества!
Оставив площадь, мы пошли по улице Герцена, на которой я вчера так безуспешно искал нужную дверь. Эту дверь, в которую мы вошли, я конечно, видел вчера, но не знал, что именно это и есть дверь в доме № 50. Пройдя какую-то лестницу и коридор, мы вышли на знакомый мне уже дворик, только не со стороны Мойки, а с совершенно противоположной.
Поднявшись по лестнице, мы очутились возле нашей двери, а через минуту мы уже были дома, где смело могли забыть уличный январский мороз.
Я выкопал в Нориных сокровищах книжечку о похождениях Буратино и от нечего делать стал читать ее.
Постепенно темнело, и мы зажгли в комнате свет.
– А где же Нора? – спросил я.
– А она сейчас еще в «Очаге», – ответила Рая. – В пять часов Поля за ней пойдет. А тебе, что, скучно без нее?
– А как ты думаешь? Ты же сама знаешь, может быть, даже лучше меня, что она веселая девчурка.
Когда пришли Моня и Нора, я узнал, что сегодняшний вечер мы проведем у Мониной родительницы, побывать у которой Моня и Рая еще хотели на днях.
Мы пообедали за тем же круглым столом, после чего Трубадур уселась со мною на диване, чтобы показать мне, как она умеет читать. Ей, это, правда, потом надоело, и она попросила меня прочесть ей, как Буратино повесили на дереве головою вниз и как его потом спасли муравьи. Видно было, что ей не было скучно со мною, а я откровенно скажу: с ней я тоже не скучал.
– А я тебя давно уже не видела, – сказала вдруг малышка.
– Я тебя тоже очень давно не видел.
– А теперь видишь?
– Еще бы.
– Нет, ты скажи! Теперь видишь? – настаивала она.
– Конечно, вижу.
Моня опять куда-то должен был уйти, и Рая уговорилась с ним, что мы встретимся у бабушки. Он уложил виолончель и стал одеваться.
– Ну-ка, голубчик, сколько раз ты «Аиду» видел? – спросил он меня.
– Ровно четыре раза.
– Ого! – воскликнул он.
– Мало, – серьезно сказал я, – очень мало!
– Мало? Ведь ты ее всю знаешь! Ты еще про ее план писал нам.
Я вытащил из кармана свою книжечку и раскрыл ее.
– Ну-ка, как ты ее там запечатлел, – проговорил Моня. Внимательно рассмотрев план вместе с Раей, он сказал:
– А ты здорово-таки придумал! Тут у тебя и словами кое-что записано, и графически… Но тебе тут все, конечно, ясно? Ну, вот это что за волнистая линия?
– А это один из моментов на берегу Нила, когда Аида уговаривает Радомеса покинуть Египет, – ответил я.
– А именно? – спросила Рая.
– А это Аида поет под аккомпанемент оркестра.
– Черт возьми! Молодец, парень! – И Эммануил хлопнул меня по плечу. – Только ты не гордись, – добавил он.
