Геннадий Андреев - Горькие воды

От таких мыслей тянет на люди. Спускаюсь вниз, выхожу — в дверях нагоняю нашего ревизора Зуева. Член партии с первых лет революции, Зуев мало похож на партийца, он в партии остается как бы по инерции. Чистки он прошел, вероятно, потому, что держался на незаметных местах и карьеры себе не сделал. Мы с ним подружились за несколько совместных командировок и друг с другом давно откровенны.

На его вопрос отвечаю, что иду бродить но улицам.

— И я с вами, если не возражаете. Мне тоже делать нечего. Вы эвакуируетесь? — спрашивает Зуев.

— Да, если успеем.

— Успеете. По моему, паника напрасна: вряд ли немцы так быстро возьмут Москву. Насколько знаю, у них только одна танковая дивизия прорвалась и войск под Москвой у них больше нет.

— А у нас много войск?

— В разброде, в панике, но наберется достаточно. Вчера по метро свежие войска подбрасывали, сразу с вокзала. Если командование сумеет навести порядок» то неделю, две еще продержатся. Отстоять Москву вряд ли отстоят, очень уж панически сами верхи настроены.

Через Новую площадь идем к Политехническому музею. Вдали насупился дом НКВД. Что-то делается во внутренней тюрьме? Может быть, торопливо расстреливают подследственных, переходя из камеры в камеру? Не будут же их эвакуировать в этой суматохе. А расстаться с ними, выпустить, власть не пожелает: не для того она их арестовывала.

— На фронте кабак, армии сдаются в, плен, растекаются по лесам и по домам, — неторопливо говорит Зуев. — Если с умом, сейчас всю Россию можно занять без особого труда: защитников, нашего строя нет. И, как ни странно, его не хотят защищать в первую голову сами коммунисты. Вчера у нас в райкоме кто-то сказал, что немцы уже на Воробьевых горах — посмотрели бы вы, что стало с нашими партийцами! Они готовы были сейчас же, из райкома, бежать на восток. Не лучше и в Кремле: Молотов, другие наркомы вместо помощи обороне руководят эвакуацией. Молотов лично на Казанском вокзале торопит с отправкой эшелонов. Они заняты не обороной, а бегством, тем, чтобы спасти, что можно, как-нибудь выкрутиться и авось уцелеть. Большего банкротства не придумать. Но ложь продолжается: нам, например, объявили, что мы, члены партии, должны оставаться и защищать Москву «до последней капли крови». Конечно, не ответработники, — те уедут, а рядовые. Хотел бы я знать, кто будет защищать? Впрочем, мне придется смотреть: я тоже должен оставаться, я тоже «защитник».

Чувствую, что Зуеву хочется выговориться: ему, наверно, давно не приходилось говорить «по душам». Лицо его спокойно, а глаза блестят лихорадочным огоньком.

— Я признаться, вообще не хочу уезжать из Москвы. Сейчас важен только один вопрос: чего хотят немцы? Если они хотят только устранить нашу власть и установить свой «новый порядок», одно дело: с их порядком мы как-нибудь справимся, важнее разделаться с нашим режимом. Но если это старый «дранг нах остен»? Или бредни из «Мейн Кампф»? Не ясно, но очень похоже на это. Тогда нам крышка: от Сталина мы не избавимся. А ведь это неповторимый случай! Вы слышали, что делается на заводах? Всем выдали зарплату за месяц вперед, чтобы люди продержались в дороге, и почти все сейчас же побросали работу. Эвакуируются партийцы, стахановцы, активисты, администрация — рабочие увиливают и уезжать не хотят. ЗИС вывозят в Горький На машинах — никто не хочет работать на демонтаже и погрузке станков. Объявили, что платят за работу по сто рублей в день — и то желающих нашлось не много. Представляете, каково настроение? Все чувствуют, что власть шатается, что ей вот-вот конец — и все с нетерпением ждут этого конца!

— С её концом придут немцы. Думаете, что и их ждут с таким же нетерпением?

— В этом вся загвоздка. Мы опять между молотом и наковальней. Конечно, многие ждут немцев: хоть немцы, но не коммунисты! А большинство на распутьи: и большевиков не хотят, и немцев боятся, Как ни говорите: немец, чужой, враг. Отталкиваются от тех и от других, а где третье? Его нет. Вот тут мы и можем оказаться пришитыми к Сталину, как пуговица к пальто. И отрезать нельзя будет. Если бы немцы не оказались идиотами! — не выдержав, воскликнул Зуев чуть не во весь голос.

Разговаривая, выходим в один из переулков: к Маросейке. Переулок пуст, ни души, только у тротуара, стоит легковая машина; шофер, подняв крышку мотора, возится в нем. Машина обвешена чемоданами, пакетами; за стеклами в глубине видим пухлое мужское лицо, прячущееся в углу, рядом молодую женщину с панически глядящими глазами. На коленях у них свертки, кульки. На переднем сидении пожилая женщина прижимает к пруди большой узел. Понимающе переглядываемся с Зуевым: бежит ответработник.

Отошли шагов двадцать — навстречу из-за угла вывернулась группа мужчин, в засаленных полупальто, спецовках, человек пять. Когда они миновали нас, Зуев увлек меня в подъезд дома рядом и прошептал:

— Посмотрим.

Рабочие поравнялись с машиной, остановились.

— Драпаешь, гад? — громко крикнул один и они захохотали — злобно, невесело.

— Нажрался, сволочь, теперь драпать?

— Отечество защищает, паразит! — Крики звучали все раскаленнее. Похоже, что у рабочих сжимаются кулаки, и что сейчас раздастся какое-то слово и от машины, кульков, чемоданов и от ответработника полетят в стороны клочья… Слово осталось не произнесенным: шофер захлопнул крышку, что-то сказал рабочим, сел в машину, дал газ. Машина тронулась и скрылась за углом, рабочие, громко разговаривая, пошли дальше.

— Видели? — взволнованно говорит Зуев. — Ведь этого с 17-го года не было! Руки развязаны: власти больше нет! Сейчас пойди на заводы — люди поднимутся в одну минуту и по камешку разнесут Кремль! Это — бунт, революция!

— Кто пойдет?

— Да, идти некому, — соглашается Зуев. — Но дело не в этом: сейчас довольно одного слова, чтобы поднялась стихия. А там и организаторы найдутся. Другое дело: зачем? Чтобы облегчить немцам взять Москву? Правительство всё равно в Куйбышеве, Сталин может улететь из Кремля на самолете в любую минуту. Какой смысл в московской революции, если не известно, чего хотят немцы? Если они идут против России и не допустят создания нового правительства, тогда и революций не только не нужна, а даже и вредна. Если бы немцы поняли!..

Поздно вечером выхожу из ресторана. Не видно ни зги, идти приходится ощупью. Поминутно сталкиваюсь с другими людьми. Чтобы освоиться с темнотой, останавливаюсь у ограды сквера на Театральной площади.

Осторожно проползают затемненные трамваи, их едва светящиеся окнами остовы плывут сквозь тьму, как громыхающие привидения. Тревоги не было, но высоко над нами опять монотонно жужжит самолет. Выстрелов зениток не слышно, но в черноте наверху вспыхивают красные искорки разрывов. На юге, очень далеко, в небе шарят бледные щупальца прожекторов.

Шаркают шаги невидимых прохожих, иногда прошуршит автомобиль: видно только тусклые затемненные фонари, чёрный корпус сливается с чернотой ночи. Фантастической московской ночи, полной невидимых шорохов, тревожного самолетного гула, призрачных лучей, ощупывающих небо. Что скрывается за этой фантастикой?

Где-то к западу, к югу, к северу Новиковы с ожесточением отчаяния отбивают танковые атаки, зубами держатся за свою землю. Ими движет злоба, не рассуждающая ненависть к врагу, слепая любовь к родине. Другие Новиковы крадутся в темноте ночи, чтобы сдаться в плен: ими движет тоже ненависть, но к врагу, двадцать четыре года насилующему нас. Совсем близко Зуевы ломают голову над вопросом: что несут с собой немцы? Миллионы не спят в столице: придет ли завтра освобождение или новая кабала и необходимость защищать тех, кого нельзя защищать? В Кремле пытаются удержать ускользающую власть и организуют бегство, стараясь захватить с собой побольше людей и машин, главного богатства страны. Глухими переулками и проселками скользят машины к востоку, минуя шоссе и заставы: это бежит неверная опора Кремля, тоже захватывая с собой казну. В фантастической ночи трещит, расползается в стороны непрочная постройка — что удержит её? Что укрепит, сплавит воедино?..

Переселяемся на Казанский вокзал. В огромных высоченных залах сдержанный гул многотысячной толпы, прорезаемый пронзительным детским плачем. Мужчины, женщины, молодые, старые, многие в непривычной глазу одежде, будто они собрались на северный полюс: в валенках, ватниках, в полушубках, обмотанных полотенцами; кое у кого на головах трехэтажные малахаи, Бог весть откуда вытащенные для дороги. Всё это перемешано с узлами, тюками, чемоданами, ящиками, сундуками, детскими ванночками. Что, если сюда попадет бомба? Страшно подумать, — над нами только стеклянная крыша… Перебираясь через горы поклажи, пыхтя и отдуваясь приближается Горюнов, похожий на исследователя Арктики: на нем огромная меховая шапка и лохматая доха.