Михаил Грабовский - Атомный аврал
Через два дня по пропуску, подписанному лично Музруковым, Шальников появился в бараке, именуемом цехом № 4, с любопытством наблюдая по сторонам за бегающими людьми и происходящими событиями. Никакого режимного допуска к важным, а тем более, «особо важным» секретным сведениям Александр Иосифович никогда не имел. Он вообще не понимал феномена секретности в физической науке. С генерал-лейтенантом И.М.Ткаченко, личным представителем Берия на комбинате, стало дурно, когда он узнал, что в самом секретном цехе СССР гуляет какой-то Александр Иосифович, не прошедший даже формальную проверку на порядочность и благонадежность, но при этом улыбающийся, вежливо здоровающийся со всеми рабочими и инженерами и поминутно произносящий почему-то: «Так-так, так-так…». Ткаченко долго объясняли, что Шальников крайне необходим в данный момент в цехе и что его вызвали по личной рекомендации Харитона.
В тот же день, плотно и бесплатно пообедав и ещё раз произнеся «так-так-так», Александр Иосифович принялся собирать установку по никелированию прямо на первом попавшемся под руку лабораторном столе.
Шальников придирчиво осмотрел большую кучу деталей, которую сложили перед ним рабочие согласно «списку Шальникова». И приступил к работе…
Через три дня кустарная установка, напоминавшая своим внешним видом первый любительский киноаппарат братьев Люмьер, была торжественно представлена публике.
На первый сердечник покрытие было нанесено почти успешно. Бочвар придирчивым оком обнаружил несколько раковин на поверхности, но Шальников уверял, что они не могут быть сплошными. Проверка на альфа-активность доказала его правоту. А вот при покрытии второй детали произошло ЧП, в котором только сам Шальников не видел ничего чрезвычайного. На покрытии невооруженным глазом был виден довольно высокий никелевый дендрит, который нельзя было удалить без нарушения сплошности покрытия.
— Зачем удалять дендрит, — удивился Шальников, — когда я могу спокойно удалить все покрытие. И сделать его, например, ещё раз.
Займовский доложил Ванникову: он беспокоится за то, что при снятии покрытия изменятся размеры исходной детали.
Борис Львович спросил, есть ли у Займовского дети. Александр Семенович знал — за этим вопросом последует сообщение, что их можно больше никогда не увидеть. Он не стал отвечать на вопрос Ванникова, вернулся в цех и дал согласие Шальникову на новое покрытие.
— Я же говорил, — поддакнул Александр Иосифович, — что могу сделать это ещё раз.
Повторное покрытие прошло успешно. Однако, как показала проверка точными измерительными инструментами, покрытие на обоих сердечниках было неравномерным по толщине.
Харитон отказался принимать работу своего друга в таком виде. На помощь призвали рабочих Симакова и Приматкина, слесарей-лекальщиков дореволюционной школы. Используя обычные, стандартные шлифовальные инструменты — напильники, надфили, притиры — они сумели довести детали до полной кондиции…
Кустарный аппарат Шальникова решили не разбирать. Через несколько месяцев, после переезда в новый заводской корпус, стол Шальникова перенесли туда. Аппарат продолжал работать на новом месте ещё в течение целого года…
Итак, эпопея с сердечниками близилась к успешному завершению. Две тускло поблескивающие полусферы, имеющие температуру на 10 °C выше окружающих предметов из-за выделения энергии плутонием, под конвоем перенесли в отдельно стоящий на безопасном расстоянии от других зданий барак, где их уже в течение недели нетерпеливо поджидал Флёров…
А Шальникова после испытания бомбы наградили орденом Трудового Красного Знамени.
26
Ориентировочная величина критической массы плутония была известна Харитону из разведданных ещё в 1945 году: от семи до десяти килограммов. Теоретические расчеты, проведенные позже в КБ-11 под руководством Зельдовича, подтверждали сообщения разведки. Однако теоретическим расчетам доверять на сто процентов не приходилось, тем более что многое зависело от качества полученного плутония.
Поэтому перед испытанием бомбы необходимо было экспериментально проверить полученный на заводе «В» плутониевый заряд на критмассу (проверка на «крит» — на научном жаргоне). Точно так же вынуждены были поступать и американцы.
Проверка на «крит» чревата опасностью случайного, непредвиденного получения критической массы в ходе самого эксперимента. При этом, конечно, ядерного взрыва не произойдет. Но мгновенная цепная реакция деления начнется. Хотя, вероятнее всего, тут же самопроизвольно и прекратится из-за теплового расширения заряда или механического разброса делящегося материала. Такая кратковременная цепная реакция в лабораторных условиях называется «ядерным всплеском». Продолжается этот «всплеск» миллионные доли секунды. Но за это время успевают произойти многие триллионы делений. Возникающих при таком всплеске нейтронного потока и гамма-излучения вполне достаточно для получения смертельной дозы экспериментаторами, находящимися от источника в радиусе двух-пяти метров.
Опасность эксперимента на «крит» усугублялась крайней примитивностью оборудования, используемого для проведения подобных опытов…
У американцев эксперименты для первых бомб проводил молодой английский физик Луис Слотин.
Для проведения этих опытов, по мнению руководителей Манхэттенского проекта, нужен был ученый, склонный по характеру к приключениям и азартным играм, для которого рисковать жизнью является почти потребностью. Слотин был именно таким… Совсем юным поехал добровольцем в Испанию в качестве артиллериста-зенитчика. С началом второй мировой войны записался добровольцем в королевский военно-воздушный флот. «Проводить эксперимент на «крит» он заменял другим словосочетанием: «крутить хвост дракону».
Сближение двух ядерных полусфер Слотин производил путем их встречного скольжения по направляющему стержню с помощью подручного приспособления. Он успешно провел замер критических масс для авиабомб, сброшенных на Японию. А примерно год спустя он участвовал в подготовке взрыва на атолле Бикини. Самоуспокоенность, выработанная в подобных опытах за прошедший год, сыграла с ним злую шутку… Неожиданно обычная отвертка выскользнула из его рук и подтолкнула к опасному сближению одну из полусфер. Массы сблизились на расстояние, меньшее критического.
Р. Юнг, «Ярче тысячи солнц»:
«Мгновенно все помещение наполнилось ослепительным блеском. Слотин вместо того, чтобы укрыться, рванул голыми руками оба полушария в разные стороны. И прервал тем самым цепную реакцию. Этим он спас жизнь семерых человек, находящихся в помещении, но сразу же понял, что сам поражен смертельной дозой радиации, которая пришлась на его долю».
Сидя на обочине дороги в ожидании автомашины для отправки в госпиталь, он произнес обреченным голосом окружающим его друзьям: «У вас все будет в порядке! А вот у меня нет ни малейшего шанса».
Слотин был прав. Доза его облучения превышала тысячу рентген (при смертельной дозе 600 рентген). Шансов не было…
Кроме узкого круга врачей, никто не видел и не знает, как умирают обреченные с такой дозой облучения. Кожа сожжена. Лицо и руки отекают и покрываются корками. Поражены слизистые оболочки рта, пищевода, желудка. Стул тридцать раз в сутки, кровью и слизью. Ткань сердца превращается в обрывки мышечных волокон. Без согревающих ламп холодно без кожи. Есть невозможно: убиты слюнные железы. Хочется пить, пить… И боль не отпускает ни на секунду. Каждая клетка тела превращается в ядро невыносимой боли. Поэтому её невозможно блокировать никакими наркотиками.
На шестые сутки Слотин начал сохнуть, таять, уменьшаться в размерах, мумифицироваться. На девятые сутки отмучился… Внутренности вынули, промыли, дезактивировали. Хоронили «чистым». Человек, экспериментально определивший критическую массу для первого атомного взрывного устройства, ушел из жизни, узнав и почувствовав на самом себе, какой дьявольски страшной является ядерная боль…
У нас этот эксперимент предстояло выполнить сотруднику КБ-11 Георгию Флёрову.
После окончательной отшлифовки двух плутониевых половинок их на ночь положили в металлический сейф, опечатанный несколькими печатями. Выставили специальный наряд, которому было предписано «в случае чего» открывать немедленно огонь на поражение. Утром детали под конвоем перевезли в одноэтажное здание, удаленное от основных производственных объектов. Зал для эксперимента был построен с таким расчетом, чтобы сотрудники и начальство могли наблюдать за проведением опыта на значительном, вполне безопасном расстоянии. Машина «скорой помощи» стояла наготове. В госпитале дежурили два врача и сестры. Каждую полусферу несли отдельно, на расстоянии нескольких метров, хотя по расчетам они и вместе обладали массой, меньшей критической. Именно это и необходимо было проверить в первом же эксперименте.
