Наталия Лебина - Мужчина и женщина. Тело, мода, культура. СССР - оттепель

К синтетическим материалам стали активно приобщаться и мужчины, которые стали носить нейлоновые рубашки. Пик моды на них в СССР пришелся на начало 1960-х годов, когда в мире в целом синтетические изделия, тем более предназначенные для ношения непосредственно на тело, стали уступать место вещам из натуральных тканей. Довольно точные сведения о появлении нейлоновых рубашек в обиходе советских модников дает художественная литература. Во второй половине 1950-х годов СССР был наводнен китайским импортом, среди которого были и мужские рубашки из поплина. Алексей Максимов, один из трех героев аксеновской повести «Коллеги», стирая такую рубашку, сочиняет экспромт:

Прислали мне друзья китайцыРубашку из своей большой страны.И я купил ее в универмагеИ заправляю каждый день в штаны

Для женщин стирка поплина, а главное, его подкрахмаливание и разглаживание составляли нелегкую работу. Именно поэтому мужские рубашки предпочитали отдавать в прачечные. В той же повести Аксенова другой «коллега» Саша Зеленин на вечер в сельский клуб надевает «белую, накрахмаленную еще в ленинградской прачечной рубашку» (там же: 99). Но даже поплиновые изделия были большой редкостью в советских магазинах 1950–1960-х годов. Неудивительно, что в 1957 году журнал «Работница», правда, со ссылкой на французское издание «Фамм франсэз», предлагал своим читательницам чинить воротнички и манжеты мужских рубашек, перелицовывая их (Работница 1957: 30). Однако эта практика, присущая повальному увлечению ремонтом предметов быта, что было характерно не только для Советского Союза, но и для послевоенной Европы, просуществовала недолго. В мире появились рубашки из нейлона – ткани, разработанной во Франции в фирме «Дюпон» еще в 1927 году. Они привлекали не только блеском, что казалось безумно красивым, но и тем, что легко стирались и не нуждались в отглаживании. Внедрение синтетики в мужскую одежду облегчило домашний труд женщины. Из арсенала привычных навыков хорошей хозяйки исчезло владение техникой подкрахмаливания тканей. Ненужными становились и плоские гуттаперчевые, а затем пластмассовые палочки, которые вкладывались в кончики воротничков мужских рубашек, чтобы они казались немятыми и хорошо держали форму. В повести В.П. Аксенова «Апельсины из Марокко» (1962) нейлоновая рубашка предстает почти традиционной частью мужского костюма: «Нина тихонько рассказывала… про Ленинград… про Мраморный зал, куда она ходила танцевать, и как после танцев зазевавшиеся мальчики густой толпой стоят возле дворца… и в темноте белеют их нейлоновые рубашки» (Аксенов 2005: 407). Но советская легкая промышленность не могла удовлетворить спрос на нейлоновые рубашки. Они становились предметом спекуляции и фарцовки. О.С. Яцкевич вспоминал: «За нейлоновую рубаху некоторые стиляги родителей были готовы продать» (Литвинов 2009: 144).

Некоторые счастливцы привозили химические доспехи из-за границы. По воспоминаниям М.Ю. Германа, во Франции в 1965 году «нейлоновые рубашки… стоили гроши, и носили их только бедные приказчики и алжирцы» (Герман 2000: 436). Но это обстоятельство не останавливало советских туристов. Не смущало франтов 1960-х годов и то обстоятельство, что летом в нейлоне жарко, а зимой – холодно.

В разгар хрущевских реформ выпуск материи с добавлением синтетики был поставлен на поток. Июньский пленум ЦК КПСС 1960 года вообще нацелил текстильщиков выпускать ежегодно столько тканей, сколько их вырабатывается во Франции, Англии и Западной Германии, вместе взятых. Тканей было действительно много, что создавало ощущение всеобщего благополучия и достатка. Новые ткани привлекали очень многих. Вновь, как в 1920-е годы, почти исчезли материалы в «цветочек», популярные в сталинское время. Эти перемены отвечали изысканному вкусу лучших представителей интеллигенции, выросшей на эстетической почве советского конструктивизма. Современники вспоминали, что в доме известного литературного критика Л.Я. Гинзбург в начале 1960-х годов «каждая мелочь… была подобрана с тем самым, столь любезным ей, авангардистским вкусом. Вплоть до занавеси на окне и тряпочки на тахте – и то, и другое обязательно с абстрактным рисунком» (Купман 2002: 139).

Неожиданными стали названия материалов: «Чайка», драп «Пулковский», «Звездочка», «Аврора», «Лучистая», «Чио-чио-сан» и как апофеоз – «Стирай-носи» (Ленинградская правда 1960б; Ленинградская промышленность 1967: 31). А ведь еще в 1946 году текстильная промышленность изготавливала всего два вида костюмной ткани типа «бостон»: «Ударник» и «Метро» (Москва послевоенная 2000: 354). Главным достоинством новых материалов была их «несминаемость». Юбки, платья и брюки из шерсти с изрядной долей лавсана можно было не гладить ежедневно. Это заметно раскрепощало людей. Практичность синтетики была привлекательна не только для неизбалованных успехами легкой промышленности советских людей. В ГДР в эти же годы считавшие себя современными женщины выбирали для своей одежды «не требующие особого ухода» синтетические ткани (Тихомирова 2007: 141).

К концу хрущевских реформ и мужчины и женщины в советских городах приобрели в массе своей «разглаженный» вид. Кроме того, синтетика не садилась после стирки и, как уверяли производители, носилась в два раза дольше натуральных тканей. Особенно, конечно, привлекали материалы, изготовленные на Западе. Е.Б. Рейн вспоминал, что от одного из приятелей узнал об американской ткани «дакрон» – и поклялся достать себе из нее костюм. На это ушло три года. На поверку оказалось, что это ужасающая синтетика – аналог советского лавсана (Рейн 1997: 275). Действительно, у полимерных материалов были недостатки, которые видели даже современники, завороженные возможностями химии. Они были тяжелы для шитья в домашних условиях. Частные портные с большим нежеланием шили из новомодных лавсанов и винолов – они плохо утюжились обычными утюгами, требовали особых ниток, старенькие швейные машинки с трудом пробивали ткань с большим количеством полимерного волокна. Синтетика могла успешно применяться лишь в условиях массового пошива на фабриках. Химизация одежды, таким образом, подталкивала к реконструкции системы швейной промышленности. В контексте развития хрущевских реформ с лета 1957 года при только что созданных совнархозах стали образовываться управления швейной промышленности. Одной из важнейших задач этих учреждений и стало освоение полимерных тканей. К 1961 году, судя, например, по отчетам подобного управления, в Ленинграде удалось наладить массовое производство одежды. Во всяком случае в справке о работе предприятий Управления швейной промышленности за 1958–1961 годы отмечалось: «За последние годы фабриками Ленинграда освоены и выпускаются в массовых сериях новые виды швейных изделий. К ним можно отнести изделия из новых синтетических волокон» (ЦГА СПб 2071, 8а: 2).

Искусственные ткани, пик моды на которые в СССР совпал с попыткой в кратчайшие сроки построить коммунизм, и в мужском и в женском мире обладали определенными ритуально-знаковыми функциями. Они стали маркерами современности в одежде, способствовали облегчению домашнего труда, явились связующим звеном западной и советской бытовых культур. В то же время благодаря бурному развитию химии некоторые традиционные семиотические характеристики тканей подверглись существенным изменениям. Сложность обработки синтетических материалов в домашних условиях явно умалила значение отреза ткани как подарка или показателя достатка. Деформации подверглась и глубинная связь материи с женской сущностью. В отличие от прядения и ткачества натуральных составляющих, производство искусственных волокон было изначально ориентировано на научно-технический прогресс, в котором практически не выражена половая дифференциация занятий.

В процессе всеобщей «химизации» одежды в СССР в 1960-е годы появлялись и предметы, имевшие ярко выраженную половую принадлежность, – женские чулки и мужские носки из синтетики. Сделанные в обоих случаях из одной и той же ткани, они в виде готовых изделий имели четкий гендерный статус. Очень популярный особенно на первом этапе хрущевских реформ капрон стал применяться и для изготовления чулок, которые к началу ХХ века стали обязательным предметом именно женской городской одежды. Приход большевиков к власти, конечно, не внес ничего принципиально нового в эту ситуацию. Однако общие тенденции развития легкой промышленности в советских условиях не могли не отразиться на качестве, цвете, стилистике, а главное, количестве чулочной продукции. Развал промышленности во время гражданской войны затронул и трикотажные фабрики, которые возобновили свою работу лишь к середине 1920-х годов. Их продукция была настоящим дефицитом в годы нэпа. Социальный статус женщины сразу можно было распознать по качеству ее чулок. Основная масса вынуждена была довольствоваться бумажными. Элегантным считалось носить изделия из фильдекоса – хлопковой крученой пряжи, выглядевшей как шелковая, и фильдеперса, высшего сорта фильдекоса. Особым шиком, по данным опроса 1928 года, считались шелковые чулки с яркой стрелкой – иностранный, чаще всего контрабандный товар. Н.Я. Мандельштам вспоминала: «Женщины, замужние и секретарши, все мы бредили чулками» (Мандельштам 1990: 102). Художественная литература начала 1930-х годов полна впечатляющих примеров, это подтверждающих. В повести П.С. Романова «Товарищ Кисляков» (1927–1930) в уста иностранца, приехавшего в Москву на излете нэпа, вложены такие слова: «Русская женщина потеряла все точки опоры. <…> Имей три пары шелковых чулок, и ты будешь иметь женщину» (Романов 1990: 520). Нехватка и дороговизна чулочно-носочных изделий делали обязательной их штопку, навыками которой в первой половине ХХ столетия владели все женщины СССР.