Валерий Панюшкин - Двенадцать несогласных
А главный успех питерского Марша заключался в том, что 3 марта 2007 года десятитысячная толпа прорвалась сквозь милицейские кордоны на Невский проспект. Не маленькой группкой, как будет случаться и после несколько раз, а огромной толпой, так что Марина Литвинович, забравшись на постамент к одному из коней Клодта на Аничковом мосту, смотрела направо и налево вдоль Невского и, сколько хватало взгляда, видела людскую реку, своих друзей и соратников, свободных, сильных, несогласных…
Вот поэтому Андрей Илларионов и пошел посмотреть, повторится ли это чудо в Москве. И как-то сразу было понятно, что не повторится. Этот Марш несогласных 14 апреля 2007 года был наполовину разрешен властями. Организаторы подавали заявку пройти от Пушкинской площади по бульварам до Чистых прудов и там, на Чистопрудном бульваре, устроить митинг. Власти разрешили митинг, но не разрешили идти от Пушкинской по бульварам. А организаторы отвечали, что по закону заявка подается не для того, чтобы спросить у власти разрешение на марш, а для того, чтобы просто проинформировать власть о том, где марш будет проходить, и все равно призвали своих сторонников собираться на Пушкинской.
Но когда Андрей Илларионов приехал на Пушкинскую, он увидел, что там негде было собираться участникам Марша. Серые милицейские грузовики с металлическими кузовами и с решетками на фарах сплошной стеной отгораживали от внешнего мира сквер вокруг памятника Пушкину. Там не было ни души, в этом сквере. Через Тверскую напротив, в Новопушкинском сквере, где традиционно проводились митинги либерального толка, на этот раз срочно организовывался митинг прокремлевского движения «Молодая гвардия». Сквер был огорожен, и туда никого не пускали, кроме «молодогвардейцев» по пропускам, каковые пропуска, впрочем, излишни, ибо «молодогвардейца» всегда узнаешь по особому бездумному выражению энтузиазма в глазах.
Вдоль Тверской и на всех перекрестках, и вверх и вниз по прилегающим улицам тоже стояли сплошной стеной грузовики у тротуаров, так что нельзя было даже разглядеть, что происходит на противоположной стороне дороги. Для людей оставались только, собственно, тротуары. И люди стояли на тротуарах, не зная, куда идти, не видя ни знамен, ни лидеров. И милиционеры говорили людям, что надо идти домой.
На милицейских грузовиках были номера всех более или менее недалеких от Москвы городов, достаточно крупных, чтобы иметь свой собственный ОМОН – Воронеж, Липецк, Тамбов. Илларионов подумал, что должны же себе как-то объяснять эти милиционеры из Липецка, Тамбова и Воронежа, зачем приехали в Москву, зачем забаррикадировали в субботний день мирный город, почему не дают гражданам пройти по улицам. Вероятно, дорогой прикомандированные к ОМОНу спецслужбисты инструктировали бойцов, что в Москве на улицы выйдут, дескать, враги, пособники американского империализма, наймиты мировой закулисы. И бойцы верили, ибо нельзя же разгонять мирных граждан с применением спецсредств, если не веришь, что граждане эти – враги.
У многих людей на улице в руках были маленькие бледные розочки. На одном из перекрестков эти цветы каждому желающему раздавала Марина Литвинович, как бы желая зарифмовать Марш несогласных с грузинской «революцией роз» или с той знаменитой фотографией времен Контестации, на которой девушка вставляет цветок в ствол карабина полицейскому. Илларионов подумал, что про розы бойцы ОМОН тоже, наверное, проинструктированы: они защищают город от провокаторов, намеревающихся устроить революцию на манер грузинской или украинской. Илларионов подумал, что бойцу ОМОН легче будет ударить безоружного человека с розой в руке, чем просто безоружного человека.
Возле магазина «Бенеттон» Илларионов увидел наконец Гарри Каспарова. Каспаров шел во главе небольшой группы людей. Может быть, сто человек. И в руках у него была роза. Он подошел к подземному переходу, а бойцы ОМОН перекрыли ему проход на ступени. Илларионов подумал, что должно же быть у бойцов какое-то объяснение, чтобы не позволять войти в подземный переход людям без оружия, без знамен, без слоганов. Неужели роза в руках – достаточное объяснение?
– Пропустите меня, пожалуйста, – вежливо сказал Каспаров, вплотную подойдя к омоновской цепи.
– Туда нельзя, – буркнул в ответ боец, ему все-таки неловко было отвечать решительным отказом знаменитому шахматисту, чемпиону мира.
– Пропустите меня, – настаивал Каспаров мягко. – У вас нет никаких оснований перекрывать улицу. Субботний день, центр города. Неужели мы не имеем права гулять по улицам?
– Ваша демонстрация незаконна! – буркнул боец ОМОН, потому что прикомандированный спецслужбист в автобусе проинструктировал его, что он будет разгонять незаконную демонстрацию.
– Это никакая не демонстрация, – парировал Каспаров. – Мы не несем ни транспарантов, ни флагов, мы не выкрикиваем лозунгов, мы просто идем по тротуару. Или в городе объявлено чрезвычайное положение и ходить можно только с пропуском?
Стоявший поодаль Илларионов видел, как на лице омоновца мелькнула некая тень сомнения в своей правоте. Илларионов слышал, как за спинами ОМОНа офицер кричал: «Исполнять приказ! Перекрыть проход!» Но кричал тоже без уверенности. Только человек в штатском на проезжей части, только этот человек с наушником в ухе – прикомандированный спецслужбист – был уверен в себе: командовал омоновскому полковнику не пускать граждан гулять по улицам города. Илларионов подумал, что, если бы Каспаров был чуть поспокойнее, если бы в его голосе не проскальзывали нервические нотки, ему удалось бы убедить ОМОН открыть улицу даже несмотря на уверенные запреты спецслужбиста. И только Илларионов подумал это, как за спиной Каспарова двое молодых людей (то ли провокаторы, то ли сторонники, у которых не выдержали нервы) выбросили черный лимоновский флаг и закричали: «Нам нужна другая Россия!» И на лицах бойцов выразилось облегчение. «Россия без Путина!» – крикнули еще молодые люди. И бойцы ОМОН с чистой совестью вытащили дубинки и врезались в толпу.
Теперь у них было объяснение, чтобы бить на улице мирного города безоружных людей. Теперь перед ними были те самые враги и подрыватели конституционного строя, об опасности которых инструктировал их в автобусе спецслужбист. Они скрутили и затолкали в автобус сначала молодых людей с флагом, потом Каспарова, хотя тот ничего не кричал, потом всех, кто был рядом с розами в руках, потом еще всех, кто был без роз… Когда они стали врезаться в толпу и махать дубинками, Илларионов отступил подальше. Может быть, потому, что боялся. И может быть, боялся потому, что знал про власть нечто такое, чего другие не знали.
Советник президента
В конце восьмидесятых годов Андрей Илларионов входил в экономический кружок, который назывался Московско-Ленинградская школа и цель которого состояла в том, чтобы придумать пути выхода из кризиса для экономики умиравшего Советского Союза. В этот кружок входили молодые экономисты: Егор Гайдар, который, когда Советский Союз распался, стал исполняющим обязанности премьера в первом ельцинском правительстве, Анатолий Чубайс, который стал курирующим экономику и финансы вице-премьером во втором и третьем правительствах эпохи Ельцина, многие другие будущие государственные чиновники. Эти молодые экономисты в общем говорили о необходимости рыночных реформ на заседаниях своего кружка, проходивших на захолустных турбазах и в домах отдыха. Но необходимая степень радикальности реформ представлялась им по-разному. Некоторые говорили, что надо приватизировать промышленность целиком, некоторые – что следует приватизировать только легкую промышленность, а тяжелую промышленность во главе с нефтяной отраслью следует оставить в руках государства. Они делали серьезные экономические доклады в обоснование своих взглядов. Но Илларионов обращал внимание, что осторожность доклада коррелировала с тем, насколько была весома должность, занимаемая докладчиком. Им нужно было объяснение для своих поступков, как нужно объяснение омоновскому офицеру, разгоняющему безоружных людей с применением спецсредств. И ты не можешь работать в советском экономическом институте, думая, что советская экономика нежизнеспособна по определению. Поэтому ты придумываешь серьезные доклады, объясняющие, что советская экономика нежизнеспособна лишь отчасти.
Потом советская экономика рухнула. Советский Союз распался. Президент Ельцин ввел экономистов Московско-Ленинградской школы в правительство и предоставил им фактический карт-бланш на проведение экономических реформ. Илларионов членом правительства не был и поэтому видел, что ни одна реформа, обсуждавшаяся на заседаниях Московско-Ленинградской школы, не проведена толком Гайдаром и Чубайсом за фактически семь лет у власти. Экономический рост не начался, финансовая стабилизация не наступила, рубль продолжал девальвироваться. У Гайдара и Чубайса в правительстве были свои объяснения для каждого совершенного ими шага. Как у омоновского офицера всегда есть объяснение, чтобы разгонять демонстрацию. Гайдар, например, резко отпустил цены, которые в Советском Союзе регулировались, и цены взлетели, нанеся непоправимый ущерб популярности Ельцина и загубив политическую карьеру самого Гайдара. Чубайс провел приватизацию, разделив богатства страны не поровну между гражданами, а фактически отдав заводы и нефтяные скважины избранным, создав касту олигархов. Илларионову это казалось ошибкой. Но Гайдар отпустил цены перед лицом голода и войны. А Чубайс проводил приватизацию в момент политического кризиса: он не просто делил нефтяные скважины и заводы, но делил их так, чтобы создать класс новых богатых, которые поддерживали бы Ельцина, и они поддерживали. Возможно, это были ошибки. Возможно, в этих ошибках зашита была корысть Чубайса и Гайдара. Но у них были объяснения. Объяснения своих поступков необходимы всем – и премьер-министру, и простому бойцу ОМОН.
