Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
Вышла соседка, невысокая черноволосая женщина, которая сейчас же узнала меня.
– Розин сын? – спросила она меня.
– Да, – ответил я.
– Из Москвы? – Я утвердительно качнул головой.
– У них только домработница дома, – сказала она. – Но точно даже не знаю. Посмотри, открыта ли дверь.
У загородки, отделявшей Раино отделение, я снял галоши и нажал ручку двери… Последняя открылась, и я увидел комнату, которую до сих пор я созерцал только в сознании, ибо в последний раз я ее видел лишь в 37-м году. Это была квартирка, состоящая из продолговатой большой комнаты и ниши, немного ниже первой; в эту нишу и привела меня входная дверь. Справа от двери стоял косо поставленный в углу красивый резной шкаф, отделявший собою часть ниши; слева была покрытая белым покрывалом никелированная металлическая кровать, у которой висел на стене аппарат телефона. По другую сторону ниши стояла тумбочка и маленькая кроватка, предназначавшаяся обычно для Норы. В комнате слева стояла круглая черная печь, широкий диван, над которым была приделана к стене стеклянная полочка с шарообразными часами и различными мелкими вещицами и громадное высокое зеркало, прилегающее к стене только нижней частью… Эта полка и зеркало были очень характерны для этой комнаты, и, часто вспоминая эту обстановку, я всегда не забывал эту стеклянную мебель. За диваном стоял буфет, похожий на коричневый орган. У правой стены комнаты был небольшой дугообразный диванчик зеленого цвета, за ним – блестящее пианино, на котором лежали кипы нот, статуэтки, вылитые Раей из гипса, и снимки в рамках; дальше виднелась маленькая этажерка, у которой на стене висела политическая карта Европы, и, наконец, у противоположной стены, под высоким окном с замерзшими стеклами стоял круглый обеденный стол с зеленой мохнатой скатертью, в окружении многочисленных стульчиков.
Особенно, на что я обратил внимание, – это на маленькую, сплошь увешанную игрушками и сверкающими шарами елочку, стоящую на круглом маленьком столе около дугообразного диванчика. Тут же был детский столик с разнообразными игрушками. Сверху спускалась люстра с несколькими матовыми абажурами, сквозь которые струились яркие, веселящие душу электрические лучи. Благодаря желтовато-оранжевым обоям вся комната, казалось, была залита яркими оранжевыми лучами.
Особенно очень весело выглядела под ними темно-зеленая елочка. Ее пышные украшения сверкали разнообразными цветными искрами, что, безусловно, говорило о наступающем Новом годе. Нет сомнений, что эта елка была результатом желаний маленькой наследницы, живущей здесь.
За стеной я услышал голос, который кому-то оповещал о моем приезде из Москвы, и немного погодя моего слуха достигло детское восклицание в виде моего имени. Это, конечно, не была Нора, а соседская девчонка, в глупости которой я впоследствии удостоверился.
«Ну, вот! Дура уже подает свой голос! Ну и народ!» – подумал я, недовольный нескромностью здешних детей.
В комнате никого не было, но я, не считая у Раи себя чужим, и, повесив пальтишко и шапку за шкаф, решил подождать первого вошедшего, присев на край дивана. Мне долго не пришлось ждать, так как вскоре вошла домработница, которую, как оказалось, звали Полей. Это была довольно высокая смертная, просто встретившая меня. Я сказал ей, откуда я и кто я вообще такой, чтобы уничтожить заранее ее вопросы в этой области.
Очевидно, следуя наказу Раи, она принялась за уборку данного помещения, орудуя воском и щеткой.
– Ты сюда приехал с вокзала? – спросила она, переставляя стулья с места на место.
– Нет, пешком пришел!
– Ведь это долго идти нужно было.
– Ничего. – Затем я спросил, где остальные домочадцы.
– Раиса Самойловна скоро придет, а Эммануил Григорьевич, может, поздно вернется, – ответила она. – А Норочка сейчас в «Очаге» – детском саде. В 5 часов за ней пойду. А ты с ней знаком? Она тебя знает?
– Нора?
– Да.
– Знает. – Поля куда-то вышла, и я остался один.
С восторгом я созерцал эту комнату, столь долгожданную, а теперь в действительности представшую перед моим взором.
У меня внутри все было напряжено от ожидания. Да, это было томительное, но сладкое ожидание! В любую минуту могли войти Рая или неожиданно вернуться рано Моня. Но дверь не открывалась…
Неожиданно раздался какой-то треск, и я догадался, что это породил их телефонный звонок. Я не подошел, так как все равно ничего бы толком не смог бы никому сказать.
Время шло. Поля, очевидно, ушла на улицу, так как она все еще так долго не возвращалась, и в ожидании кого-либо я ради интереса заглянул в свой багаж. Наткнувшись на тянучки, я уплел одну, решив остальное оставить для общего котла.
Уже, очевидно, более получаса прошло с тех пор, как я остался один, но я этому не придавал особого значения.
В комнате было жарко натоплено, и от печки исходил такой жар, что я быстро забыл уличную стужу, хотя я и не привык уж особенно к такой высокой температуре в комнате.
Уже вечерело, так как я заметил сильное потемнение в окнах. Хотя стекла были покрыты белым сверкающим от горящей люстры льдом, но это было весьма ясно заметно.
Вдруг дверь раскрылась, и я увидел на пороге Раю!
– А-а! Лева! – радостно воскликнула она. Я встал, и мы тепло и дружески пожали друг другу руки. В ее глазах я видел товарищеский теплый блеск. Она нисколько не изменилась, и оставалась все той же, только ее несветлые волнистые волосы стали как будто еще темнее.
– А мы-то тебя ждали! Представить себе не можешь! – говорила она, освобождаясь от своего коричневого пальто. – Ну, как ехал? Как было в поезде?
– Все благополучно, – ответил я утешительно.
Она открыла буфет и что-то стала там творить.
– Вот и приехал! – сказала она. – Прямо не верится!
– То же самое, как и мне, – лаконично ответил я.
– Ты, видимо, недавно пришел?
– А что?
– Да я только что звонила, и никто не подошел.
– Так это ты звонила? – удивленно переспросил я.
– А ты, что, не подошел? Что же это ты? А я думала, никого нет!
Я выпотрошил свой чемодан, отдал Рае рис и оставшиеся сладости, а остальное уложил по своим местам.
– Поставь его под кровать, – предложила моя сестричка. – Там он будет более скромным! – И я сунул свой чемоданишко под кровать, за спадавшие края покрывала.
Я был прямо как во сне! Мой праздник уже начал разворачиваться. Не хватало еще только Мони и их дочурки.
– Ну, пойдем в кухню! Я там буду стряпать к обеду, а ты мне рассказывай, как у вас там дела! Гляди, не утаи только ничего! – сказала мне Рая, таща за собою меня чуть ли не за руку.
В ее маленькой кухоньке, отгороженной от остальных частей общей кухни, стоял стол. Она стала что-то проворить на нем (не помню уж, что именно), расспрашивая меня о моих разных делах.
– Ну, а рисунки свои какие-нибудь ты привез? – спросила она.
– Привез кое-какие.
– И ты молчишь? Это мне нравится! Вот тоже! А ну, тащи их быстро сюда!
Но в это время я увидел, как с шумом раскрылась наружная дверь, и вместе с морозным паром в кухне появились какие-то смертные. Боже мой! Это были Моня и его чадо! Ура!
Оба они были только что с морозу, так что, глядя на них, покрытых снежком, самому, казалось, становилось холоднее. Эммануил был одет легко, Трубадур же была потяжелее: на ней было мохнатое короткое пальтишко, круглые пузатые варежки и точно такая же шапка.
– А, Лева… – негромко протянула она, подходя к нам. Глазенки ее весело сверкали, и она в своем одеянии казалась каким-то кругленьким, маленьким медвежонком.
С нее стянули мохнатое одеяние, и она превратилась в истинную Нору, румяную от морозного воздуха, с ровными, светлыми, почти золотистыми волосами, с слегка вздернутым носиком и сверкающими голубыми глазами, излучающими какой-то необъяснимый теплый и дружественный блеск. Да это и не странно, ведь глазами она полностью походила на своего отца. Она, щурясь, смотрела на меня, как на чудо! Даром, что давно не виделись.
Моня тоже освободился от верхнего уличного одеяния и вышел к нам в кухню. Тут у нас пошли дружественные беседы. Смотря на эту замечательную тройку, я произнес:
– Давно я вас всех вместе не видел!
Трубадур сбегала в комнату и приволокла оттуда какую-то куклу и цветной бумажный стаканчик. Положив это на стол рядом со мною, она снова ускакала обратно.
– Вот смотри, какая кошечка! Она из ваты! – обратилась она ко мне, показывая мне картонное животное, обклеенное ватой. – Она хорошая?
Я, конечно, в этом не сомневался и дал твердое на это согласие. Когда она снова умчалась, Моня, смотревший на занятия своей дочурки, сказал мне, улыбаясь:
– Видишь? Это тебе она все носит!
– Да! Лева! А где же рисунки? – спросила Рая. – Идем, покажешь нам! – И мы отправились все в комнату.
Я вытащил на свет свою серию о церквушке и, предупредив зрителей, что это еще не полная серия, вручил им свои творения. Рая поставила их всех на крышку пианино и пристально стала вглядываться в них. Она указала мне на ошибки в некоторых местах, и я увидел, что глаз художницы ее не подвел, так как ее замечания были действительно правильны и обоснованы. Она особенно похвалила последний рисунок – вид на внешний вход в подвалы, указав на реальность и правильность расположения световых потоков и теней.
