Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 4
Затем, как я проверил впоследствии у самого же Распутина, ген. Джунковский, незадолго до своего ухода, пользуясь исходатайствованным для него еще Н. А. Маклаковым правом непосредственных докладов по штабу и высочайшим проездом государя, воспользовавшись полученными им из Москвы сведениями о недостойном в опьянении поведении Распутина в ложе ресторана «Яр», докладывал о том государю в связи с общей характеристикой; это как мне говорил сам Распутин, вызвало сильный на него гнев государя, — таким он никогда до того даже и не видел государя; но Распутин, в свое оправдание говорил, что он как и все люди — грешник, а не святой. По словам Распутина, государь после этого его долго не пускал к себе на глаза, и поэтому Распутин до конца своей жизни не мог слышать или говорить спокойно о ген. Джунковском. Правда, потом ген. Адрианов, после немецкого погрома в Москве[*], ушедший из должности градоначальника и находясь под сенаторским расследованием, после свидания с Распутиным в Петрограде, лично и затем в письменном изложении через меня передал А. А. Вырубовой заявление, что никакой, по произведенному им расследованию, неблагопристойности Распутин в Яре не производил. В это время шел разговор об оставлении ген. Адрианова в свите, и он был вызван гр. Фредериксом в Петроград. В свите затем он был оставлен, но, когда значительно позднее, уже по окончании расследования, ген. Адрианов, при министре внутренних дел Протопопове, приехал в Петроград, чтобы представить министру юстиции свою объяснительную записку пред слушанием дела в сенате, и был у меня с просьбой сказать за него несколько слов А. А. Макарову, для чего даже и оставил один экземпляр записки, то он имел в виду передать через Распутина экземпляр и государю, но, как мне говорил Адрианов, Распутин отказался его принять. Когда я, при встрече, спросил Распутина, почему он не захотел повидаться с ген. Адриановым, то он ответил, что ген. Адрианов хотя и дал другое показание, но все-таки ему нужно было в свое время, когда он был градоначальником, посмотреть, что такое полиция о нем писала ген. Джунковскому.
Уйдя из министерства внутренних дел, я, хотя и был назначен с некоторыми затруднениями в сенат, тем не менее остро чувствовал обиду на ген. Джунковского за то, главным образом, что я, не будучи предупрежден, мог бы, если бы меня заранее не осведомили мои друзья, прочитать через 3 дня в «Правительственном Вестнике» о своем назначении, согласно прошению, олонецким губернатором с правом оставления за мною мундира III кл. по старой должности. Это чувство осталось у меня и по назначении моем на должность товарища министра. В промежуток этого времени я не прерывал своих отношений с кн. Андрониковым, хорошо установившихся со времен министерства А. А. Макарова, когда я впервые с ним познакомился. Я часто бывал у него, он также вечером заезжал ко мне, и от него я слышал всегда много интересного из новостей придворных и министерских сфер, так как он, имея широкий круг влиятельных знакомцев и бывая у гр. Фредерикса, Воейкова, у большинства министров, у председателя совета Горемыкина, имел знакомых при великокняжеских дворах, знал многих директоров департаментов почти всех министерств и других чинов из министерств, которые, считаясь с его влиянием у министров, боялись вооружать его чем-либо, поддерживали с ним лучшие отношения и старались исполнить его просьбы, предпочитая его иметь лучше своим хорошим знакомым, чем сильным и опасным врагом. Он в этот период был занят доведенной им затем до конца крупной финансовой операцией по покупке при содействии военного министра Сухомлинова на акционерных началах в Бухаре и Хиве больших земельных площадей, прилегающих к речным артериям. Ко мне он был в ту пору искренно расположен, так как во времена моего директорства у него никаких дел в департаменте полиции не было, и он только пользовался бесплатными проездными билетами на предъявителя. При ген. Джунковском, которого кн. Андроников знал по пажескому корпусу, в силу отрицательного отношения к Андроникову Н. А. Маклакова, и под влиянием просьб к Маклакову со стороны военного министра Сухомлинова, с которым в ту пору, после продолжительной и неразрывной дружбы, кн. Андроников разошелся и повел упомянутую борьбу, последовало увольнение кн. Андроникова от должности причисленного к министерству внутренних дел чиновника, дававшей ему, некоторым образом, официальное положение. Это его задело сильно, и хотя он и был устроен, путем всеподданнейшего доклада обер-прокурора Саблера, на должность чиновника особых поручений при святейшем синоде, но этой обиды он не мог забыть Н. А. Маклакову и, где мог, старался подорвать к нему доверие.
В своих записках к гр. Фредериксу для высоких сфер он давал очерк деятельности министров, сообщал те или другие о них сведения, давал обрисовку событий, волновавших Петроград, и т. д. Записки эти были стильно написаны, в большинстве отличным французским языком, иногда зло обрисовывали какие-либо факты из деятельности или жизни тех высших сановников, против коих что-либо имел князь, и прочитывались им тем, кто был противником этих мер. За этот период времени князь несколько раз писал обо мне, как о человеке, который не был в достаточном отношении использован. Взамен этого я помог ему в выпуске изящно им изданной к 50-летнему юбилею брошюры — о государственных заслугах И. Л. Горемыкина и в составлении ему адреса, подписи на котором были собраны кн. Андрониковым.
В конце апреля 1915 года скончался у меня старший сын, смерть которого меня сильно поразила. По возвращении в Петроград, осенью, кн. Андроников, узнав о моем прибытии, первый позвонил ко мне, прося зайти. Когда я пришел к нему, то от него я узнал, что за время моего отсутствия он близко сошелся с Распутиным, проник через него в особое доверие к А. А. Вырубовой, вошел в наилучшие отношения с статс-дамой Нарышкиной и что в составе кабинета предстоят большие перемены, которые могут повлечь за собою обратное мое возвращение к активной работе, к чему почва достаточным образом подготовлена, так как им сделано многое в мою пользу. Он ставил условием в будущем действовать с ним солидарно. Когда же я ему сказал, что Распутин, который был в это время на родине у себя, может потом пойти против меня под влиянием недоверия ко мне за прошлое, и так как при оставлении должности моей, когда мне передавали о его желании со мной познакомиться, я тогда, по просьбе жены, от этого уклонился, то он меня успокоил тем, что все уже предусмотрено. Я охотно согласился. Здесь же я познакомился с тобольским епископом Варнавой, который был у князя во время своей борьбы с Самариным по поводу канонизации мощей св. Иоанна тобольского[*]. Сойдясь с ним близко, я помог ему, пользуясь своим знакомством с сотрудниками газет, в сличении статей, освещавших это дело. Узнав затем поближе владыку и поняв многие стороны его души и характера, я искренно относился к нему и все время поддерживал с ним сердечную связь. Мне впоследствии приходилось видеть лиц, предубежденных против него за его связь с Распутиным, которые, познакомившись с ним ближе, резко переменили свое к нему отношение. Я не хочу этим сказать, что он не имел своих недостатков, но они поглощались очень многими хорошими его качествами. Выйдя из простой среды, не получив не только, скажем, особого, но даже и среднего образования, он обладал от природы пытливым умом, наблюдательностью, и, подобно старообрядческому начетчику, был хорошо ознакомлен со священным писанием и догмою; он не потерял связи с народом, знал, что нужно его пастве, и его образные собеседования с народом влекли к нему сердца. Его незлобие и отношение к иноверцам создали ему на месте его служения глубокое к нему почитание со стороны последних. Его народный говор, уснащенный народными поговорками и умело примененными текстами св. писания и примерами из жизни святых, придавал особый интерес собеседованию с ним. Я на это указываю, чтобы объяснить его умиротворяющее влияние и в высоких сферах, где он тонко, дипломатично парализовал, не задевая Распутина, влияние последнего, что однако чувствовал Распутин. Вследствие этого при мне уже можно было наблюдать, что приезды еп. Варнавы нервировали Распутина, он подозрительно относился к нему, старался причинять ему затруднения в приемах в высоких сферах и всячески противодействовал сильному стремлению Варнавы уйти из тобольской епархии на север. Но не могу умолчать, что, сделавши ту или другую неприятность владыке, Распутин через некоторое время старался чем-либо исправить ее. Так, например, даваемое обычно при открытии мощей в епархии архиепископство было заменено очередной звездой, но через промежуток времени, по настойчивым просьбам Распутина, владыке, без его о том напоминания, было пожаловано архиепископство. Отличительною чертою владыки было то, что во время приездов своих в Петроград, он посещал всех своих знакомых и бывших в милости и впавших в немилость, относясь так же к последним, как и тогда, когда они были в силе, что учитывал и не забывал Распутин в своей борьбе с ним. По совету моему, Самарина и кн. Андроникова владыка, в интересах своего дела, в исполнение воли синода, не представился государю, выехал из Петрограда, так как, по сведениям кн. Андроникова, коему Самарин к тому времени предложил официально подать прошение об увольнении, Самарин был в числе лиц, кои должны были уйти из кабинета И. Л. Горемыкина. Но владыка уехал не в свою епархию, а сперва на родину — в одну из северных губерний, а затем в Москву, где и остался, поддерживая сношения с кн. Андрониковым через своего близкого человека, архимандрита Леонида (много, между прочим, вредившего ему в деле управления епархией), в ожидании нового назначения обер-прокурора и скорого приезда Распутина из Покровского, зная, что в данном деле этот последний ему поможет, так как назначение Самарина обер-прокурором состоялось неожиданно для Распутина. Самарина он не знал, но знал, что последний к нему относился отрицательно и что священник Востоков, публично выступавший против Распутина, состоял воспитателем по закону божию детей Самарина.
