Борис Яроцкий - На всех фронтах
— Спи, хороший мой, поправляйся. Наговориться успеем.
Оставшись один, Батов не чувствовал одиночества. В груди — умиротворяющая радость. Но он не спал вторые сутки и, положив удобнее больную руку, незаметно для себя уснул крепким, здоровым сном.
9
Было восемь часов, а Батов все не просыпался, но уже пребывал в том фантастическом состоянии, когда в сознание начинает прорываться все больше и больше сигналов из внешнего мира, и легкие сновидения чудесно перемешиваются с действительностью.
В распахнутое окно лезла празднично-белая кипень цветущих яблонь. Теплые лучи майского солнца, фильтруясь через зелень листвы, веселыми бликами пробивались в комнату, играли на гладком полу, на одеяле, на лице. Батов ощущал это тепло сквозь прикрытые веки. Во сне или наяву он видел прозрачную даль, облитую золотистым светом, слышал шелест листвы, щебетанье птиц, даже ощущал запахи цветов, несшиеся из сада, и пил бодрый, животворящий воздух весны. Он не чувствовал своего тела и, казалось, невесомо плыл чуть выше бесконечных цветущих садов, переполненный радостью жизни.
Неожиданно послышались всхлипывания, негромкий плач. Батов приоткрыл глаза — около кровати стояла Зина Белоногова и плакала.
Заметив, что Батов проснулся, Зина заплакала громче.
— Что? — встрепенулся он. — Что случилось?
— Война к-ко-он-чи-лась! — еле выговорила Зина сквозь слезы. — Всем радость, Алешенька, а Лени-то нет и многих нет. Не дожили они до этого дня… И осталась я…
Батов погрустнел, постарался успокоить Зину, но внутренняя радость не давала покоя. Ему надо было немедленно что-то делать, что-то предпринять, куда-то бежать, кричать, прыгать.
— Я иду в полк! — заявил он.
— Что-о? — Зина сразу перестала плакать и уставилась на него покрасневшими глазами. — Никуда ты не пойдешь! — отрезала она. — Иначе доложу командиру санроты. Что еще за вольности?
— Слушаюсь, Зиночка, слушаюсь, — с серьезным видом сказал Батов и смиренно полез под одеяло.
— Сейчас скажу, чтобы принесли умыться, — все так же строго распорядилась Зина. — И на завтрак. Без фокусов чтоб.
— С нетерпением жду воды и завтрака, — отрапортовал Батов, как вышколенный ученик, и спрятался под одеялом.
Зина вышла. Батов мгновенно бросился к шкафу, надел брюки. С сапогами получилось хуже — одной рукой скоро не обуешься. Гимнастерку пришлось захватить под руку — и в открытое окно. Потом через невысокую садовую ограду. Здесь он остановился, повесил на изгородь ремень и пилотку. Просунул в рукав забинтованную руку и неловко влез в гимнастерку. Привел себя в полный порядок и пошел было к лагерю, но каждый шаг отдавался болью. Заложив раненую руку за ремень портупеи, чтоб не раскачивалась, шел он не очень быстро, а за плечами словно росли крылья.
…В лагере все кипело.
На поляне появилась наскоро сколоченная трибуна, против нее уже стояли в строю несколько подразделений. Остальные бежали от «казарм» и тоже становились в строй. В стороне между соснами на опушке сооружались столы для всего полка.
— Братцы! — завидев Батова, крикнул Боже Мой. — Смотрите, лейтенант наш идет? Неуж вылечился?
Грохотало выровнял строй, скомандовал «смирно» и, когда подошел Батов, доложил по всей форме о состоянии роты. Батов поздоровался с солдатами, поздравил с окончанием войны, с победой, подал команду «вольно» и стал в строй.
Митинг продолжался не более часа. Уралов прочитал приказ о награждении полка орденом Кутузова, были вручены награды солдатам и офицерам. Получили наконец свои ордена Батов и Грохотало.
А потом весь полк перешел к столам. И первый тост был поднят за тех, кто не дожил до светлого дня, кто самой дорогой ценой заплатил за великую победу в честном бою. И посуровели солдатские лица — у каждого было что вспомнить, у каждого на большом пути до этого лагеря за Берлином осталось много боевых друзей.
Однако грусть скоро растворилась в наступившем всеобщем веселье. Кроме духового оркестра, вокруг которого собрались любители танцев, пошли в ход баяны и аккордеоны. В сторонке пела тальянка, а возле девятой роты заливался целый концерт губных гармошек. Образовались отдельные кружки, в них изощрялись ротные и взводные плясуны. По лесу разносились фронтовые и партизанские песни.
— Хорош командир роты, — покачала головой Зина Белоногова, подходя к Батову, — нечего сказать! Какого зайца сыграл — через окно!
— Видишь ли, Зиночка, меня никак не увлекала перспектива встречи в дверях с вашими церберами: пришлось играть зайца.
— Ладно уж, в честь такого праздника гуляй до вечера, но в семь часов чтоб на месте был… Попало мне за тебя от капитана. Сказала, что сама отпустила в полк.
Зину кто-то потянул в круг на вальс, а Батов, выбравшись из толпы, увидел на поляне что-то совсем необычное: люди с лопатами ходят, повозка стоит. Пошел туда. Оказывается, Михеич организовал добровольцев, привез саженцев и решил разбить сад. И совсем не важно, что сад этот занял всего метров двадцать в длину и еще меньше в ширину, важно, что он рождался здесь, недалеко от Эльбы, и в такое время, когда людям, казалось бы, не до него.
Солдаты копали ямки, а Михеич приглашал все новых и новых людей и просил каждого посадить своей рукой деревце.
— А что ж вы стоите, товарищ лейтенант? — обратился он к Батову. — А ну возьмите-ка вот этот крепенький корешок да вон в ту лунку на уголок посадите.
Батов принес маленький саженец, а Михеич, сопровождая его, сетовал:
— Надо б трошки пораньше. Но и теперь ничего. Еще примутся дерева.
— Что-то не пойму я, — сказал Батов, поставив в лунку саженец, — для чего все это?
— А чего тут понимать? — усмехнулся старый солдат, сгребая лопатой землю на корни деревца. — Они у нас жгли сады, вырубали, топтали. А мы вот возьмем да и посадим здесь сад в такой светлый день. Пусть знают, что он за человек — русский, которого фашисты за скота считали. Сломать да загубить и зверь может. А вот человеческое сделать только человек способен.
— Да не об этом я, — возразил Батов. — Уйдем же мы отсюда — ведь сад погибнет. Не труд жалко, хорошая затея пропадет.
— Э-э, нет, хлопчик, чи то… товарищ лейтенант, Михеич и это предусмотрел. Есть и среди немцев много добрых людей. Во-он, побачьте, кто там есть.
Батов посмотрел, куда показал Михеич, и заметил среди солдат старика немца. Тот, сняв пиджак и засучив рукава сорочки, ходил с лопатой около лунок и уже посаженных веточек и подравнивал землю под ними.
— Я ж его с утра нашел. И как рассказал про свою задумку — с переводчиком ходили, — так он целовать меня кинулся и сказал, что и саженцы найдутся, и за посадками следить будет.
10
День был с утра хмурый. Временами перепадал теплый мелкий дождь. Батов проснулся рано, но вставать не хотелось. Пожалуй, впервые он ощутил после сна такую разбитость и даже усталость.
— Вставай, Алеша, — негромко сказала Зина после приветствия. — Последнюю новость не слышал?
— Откуда мне слышать? — насторожился Батов.
— Наш полк расформировывается…
— Мне же надо быть непременно там! — воскликнул он, ошарашенный таким известием.
— Пойдешь, пойдешь, не волнуйся. Только, пожалуйста, не через окно и не сию минуту, а после умывания, завтрака и перевязки. Договорились? Никаких церберов на твоем пути не будет…
Когда Батов пришел в полк, недалеко от лагеря на дороге, прикрывшись плащ-палатками, строилась большая группа солдат и офицеров, в которой нашел он и комбата Котова, и его заместителя капитана Соколова, и своих командиров отделений Чадова и Оспина, там же стоял Усинский…
Навстречу Батову из строя выскочил Володя Грохотало. Они долго стояли, взявшись за руки, говорили, казалось, о самых незначительных вещах. Потом крепко, по-мужски поцеловались, разошлись. С солдатами Батов прощался уже на ходу: была подана команда к движению.
Провожающие остались на обочине дороги, потом по одному и группами потянулись в казармы. А колонна уходила дальше и дальше, серея и сливаясь с косой сеткой мелкого, ровного дождя. С крошечных листков саженцев падали крупные капли в сырую землю и исчезали в ней.
Выкупавшись вместе с этими людьми в горячей фронтовой купели, Батов сроднился с ними, привык и полюбил их. Теперь они навечно связаны невидимыми, но самыми прочными в мире нитями фронтового братства. И когда отдаляется от тебя товарищ — до звона, до щемящей боли натягиваются эти нити. Но не рвутся! Не могут они порваться…
РАССКАЗЫ
Юрий Заюнчковский
КОГДА СЕДЕЮТ МАЛЬЧИШКИ…
Посвящаю сыну — лейтенанту Сергею Заюнчковскому
