Наталия Лебина - Мужчина и женщина. Тело, мода, культура. СССР - оттепель
Несмотря на то что советское общество развивалось по мужскому варианту, в стране не уделяли должного внимания изготовлению одежды, а тем более белья для сильного пола. В 1963 году обыкновенные мужские трусы из синего или черного сатина оказались в числе особо дефицитных товаров. Способы разрешения «трусовой» проблемы рассматривались на достаточно высоком государственном уровне. Так, в октябре 1963 года на очередной сессии Ленгорисполкома в ходе прений по отчетному докладу тогдашнего первого лица правительства города В.Я. Исаева высказывались критические замечания по организации производства мужского белья. «Дело доходит до того, – с возмущением говорили выступающие, – что из-за отказа швейных фабрик принять на летнее время заказ на обыкновенные трусы, торгующие организации разместили этот заказ из своего материала в Евпатории». Еще курьезнее выглядели оправдания начальника управления швейной промышленностью Ленинграда. Он утверждал, что «на складах фабрик скопилось более 100 тыс. трусов, не выбираемых торговыми организациями», а их «увлечение… размещением трусов на берегу Черного моря» связано с желанием иметь туда постоянные командировки (ЦГА СПб 7384, 42: 41, 92). Аналогичные дебаты, скорее всего, проходили во всех городах СССР: мужских трусов не только удобных, трикотажных, но обычных семейных, не хватало повсеместно. Потому-то советские мужчины с середины 1960-х годов стали носить под узкие брюки спортивные плавки. Правда, и эта деталь мужской интимной одежды часто превращалась в дефицит. И тогда на помощь приходили практики подмены, свидетельствующие о разнообразии стратегий выживания советских людей. Д.В. Бобышев надолго запомнил совет одного из своих друзей: «На лето – в качестве купального костюма купи за 12 копеек детские трикотажные трусики, и на твоих взрослых чреслах они обретут тугую элегантность!» (Бобышев 2003: 116–117).
Для тех, кто хотел хорошо одеться, в 1950–1960-х годах особую роль играли фарцовщики, искусство которых заключалось в умении достать нужную модную вещь в первую очередь иностранного производства. За счет этого гардероб не столько принципиально обновлялся, сколько приобретал некий западный шик. Люди, к которым прикреплялся ярлык «фарцовщика», занимались спекуляцией. Перепродажа с целью получения прибыли – обязательный элемент рыночной экономики. В советском же обществе это занятие всегда считалось и противоправным, и осуждаемым. Сколько блестящих актеров было задействовано в 1950–1960-х годах для создания в кино отрицательных образов спекулянтов: Валентина Токарская в «Деле № 306» (1956), Валентина Телегина в фильме «Дело было в Пенькове» (1957), Татьяна Окуневская в «Ночном патруле» (1957). Особенно ярким образ получился у Фаины Раневской в «Легкой жизни» (1964). Судя по репликам ее героини – королевы Марго (в реальности Маргариты Ивановны), – спекулянтка торговала всем подряд: «кремом для омоложения морщин», «безразмерным бюстгальтером из Калифорнии» и т.д. (Кожевников 2001: 479, 480).
Действительно, при социализме с его хроническим дефицитом обычный человек существовать без спекулянтов не мог. В СССР до войны существовали толкучки, затем появились барахолки, довольно развитой была сеть скупок и комиссионных магазинов. Хрущевские преобразования затронули и эту сферу. Незадолго до официального провозглашения задачи построения коммунизма в ближайшие 20 лет в Ленинграде, в частности, решено было закрыть последнюю крупную барахолку на Митрофаньевском шоссе. Ленгорисполком в январе 1961 года принял следующее постановление: «Рынок по продаже держанных вещей, как показали неоднократные проверки, превратился для лиц, не имеющих определенных занятий, и других тунеядцев в место спекуляции и обмана населения» (ЦГА СПб 7384, 41: 16).
Однако власти боялись не столько самого факта купли и перепродажи. Ведь сеть комиссионных магазинов ликвидирована не была. В 1962 году в Ленинграде, например, работало 60 таких торговых точек. Барахолки могли стать прибежищем нового вида спекулянтов – людей, добывавших предметы перекупки у иностранцев. Это по советским меркам представляло особую опасность. Так в системе хрущевских антимиров появилась фигура «фарцовщика».
Рождение фарцовки во многом спровоцировано подъемом «железного занавеса» и притоком иностранных туристов в СССР. В.А. Тихоненко, один из первых ленинградских фарцовщиков, датирует ее появление осенью 1956 года, но особый размах она получила после Всемирного фестиваля молодежи и студентов 1957 года (Тарзан в своем отечестве 1997: 26). Судя по материалам МВД СССР, в дни фестиваля Москва превратилась в «большой базар». Гости столицы торговали «обувью, капроновыми и нейлоновыми чулками, мужскими брюками, женскими кофточками, нейлоновыми блузками, костюмами, галстуками, рубашками, сорочками, женскими гарнитурами, мужскими шерстяными свитерами, вязаными шапочками, плащами из пластика» (цит. по: Захарова 2007: 71). Судя по перечню вещей, и мужчины и женщины могли удовлетворить свои гардеробные амбиции у начинающих фарцовщиков. В конце 1950-х годов иностранные туристы, а следовательно, и фарцовщики стали появляться в других городах и в первую очередь в Ленинграде, куда приезжали на автобусах жители соседней Финляндии. Питерский композитор А.В. Кальварский вспоминал: «Мир фарцовки расцвел, когда начали приезжать финны. Год, наверное, пятьдесят восьмой – пятьдесят девятый. У них за бутылку водки можно было что-то купить. Они привозили много таких вещей, которые сегодня именуются „секонд-хенд“, и вещи с удовольствием покупали» (Литвинов 2009: 145). Фарцовщики были объектом усиленного внимания дружинников, тоже молодых, не слишком хорошо одетых людей. Неслучайно, у многих, например у И.А. Бродского, осталось впечатление, что в конце 1950-х годов отобранное у «фарцы» дружинники брали себе, ограничиваясь внушением (Волков 1998: 64).
В начале 1960-х годов о фарцовщиках уже открыто писали газеты. Сотрудница одного из районных отделов милиции Ленинграда, рассказывая на страницах «Ленинградской правды» в январе 1961 года о спекулянтах, торгующих из-под полы коврами, мотоциклами, автомашинами, выделяла среди этих правонарушителей особую группу лиц, скупающих «заграничное тряпье» у иностранцев и перепродающих его советским гражданам (Ленинградская правда 1961а). Кроме того, в лексике 1960-х годов лингвисты зафиксировали четыре слова с корнем «фарц». Это существительные «фарцовка» – «покупка или обмен у иностранцев вещей и спекуляция ими» и «фарцовщик» – «тот, кто занимается фарцовкой», глагол «фарцевать» – «заниматься фарцовкой» и прилагательное «фарцованный» – «приобретенный фарцовкой» (Новые слова и значения 1971: 504–505).
Конечно, следует согласиться с утверждением исследователей П.В. Романова и Е.Р. Ярской-Смирновой о том, что расцветом фарцовки стали 1970-е годы (подробнее см.: Романов, Ярская-Смирнова 2005). Однако временем ее рождения, безусловно, были годы хрущевских реформ. Более того, добывание у иностранцев вещей путем продажи и обмена в бытовом дискурсе этого времени даже окрашено в романтические тона. Уже неоднократно упоминавшийся В.А. Тихоненко отмечал: «Я об этом периоде жизни вспоминаю с восхищением. Фарцовщики, я думаю, были самые яркие ребята в городе. Никто не хулиганил, не было ни одной кражи, пока мы там были. <…> Все фарцовщики были талантливые люди. <…> Но в 1961 г. я полностью от фарцовки отошел. Это был уже не элитарный слой, пошла волна народа, пошел обман» (Тарзан в своем отечестве 1997: 24, 25, 26).
Плановая экономика, не изменившая своей сути в условиях оттепели, способствовала расширению слоя фарцовщиков. В условиях нарастающего дефицита они становились незаменимыми поставщиками необходимых вещей. А.Г. Найман вспоминал, что только у фарцовщиков можно было достать модные в 1960-е годы импортные плащи «болонья», белые нейлоновые рубашки, остроносые ботинки, «безразмерные» носки (Найман 1999: 174–175). Е.Б. Рейн умудрился сохранить в своей памяти имена благодетелей, дававших возможность советским людям не отставать от моды. «Я помню, – пишет он, – знаменитого фарцовщика по кличке Седой, он мог достать абсолютно все» (Рейн 1997: 274). Не менее известен был и некто Бакаютов, снабжавший многих ленинградцев модной одеждой. Своеобразной первоначально была и система реализации «фарцованных» предметов. Е.Б. Рейн вспоминал: «Участок Невского проспекта от угла Садовой до Московского вокзала, где располагались тогда кинотеатры „Аврора“, „Титан“, „Художественный“, молодежь называла тогда „Брод“. С семи вечера начиналось всеобщее фланирование по „Броду“. Там как раз прогуливалась фарца, демонстрируя наряды. Можно было купить одежду прямо с фарцовщика или просто договориться с ним. Обычно в сквериках на Невском сидела фарцовая прислуга, охраняя сумки с барахлом» (там же).
Общая тенденция либерализации общественного и бытового уклада жизни в СССР, характерная для эпохи оттепели, отразилась не только на развитии высокой моды, но и на практиках повседневности. Во многом они были следствием реформ 1950–1960-х годов, связанных с общемировыми тенденциями модернизации, в частности с посильной стандартизацией и механизацией производственных процессов (пошив полуфабрикатов). Советская система не смогла обеспечить достаточный уровень производства предметов широкого потребления. Особенно ощутимо это проявилось в массовом производстве готовой одежды. Однако в данном случае власть создала некий советский симулякр – систему ателье. В 1960-е годы не только элитные слои населения, но и все желающие были приобщены к институту, во многом жалкого, но индивидуального пошива. Однако общая вестернизация советской повседневности способствовала появлению новых потребительских ориентиров – модных вещей, изготовленных в условиях фабричного производства. Это в свою очередь в советских условиях породило экстремальную практику выживания – обращение к услугам фарцовщиков. Существовала и некоторая гендерная специфика отношения людей эпохи 1960-х годов к системе индпошива и ширпотреба, но в целом для советских людей и в годы хрущевских реформ незыблемой оказалась такая практика выживания, как использование услуг частных мастеров. Все они – портнихи, сапожники, белошвейки и даже в некоторой мере фарцовщики – могут быть причислены к «клану Марьи-искусницы», позволявшему гражданам СССР в условиях дефицита приближаться к внешним канонам западного стиля.
