Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны
Продавцы могли выслать «Фортуну» и в действующую армию, но благоразумно выдвигали условие – «по получению всей стоимости». Кроме оплаты, покупателю требовалось указать свой рост (высокий, средний, низкий) и объем груди.
Благотворителям, занявшимся организацией в Москве госпиталей, торговцы были готовы предоставить все необходимое. Купец из Охотного ряда Николай Трофилов «специально для лазаретов» предлагал мясо, дичь и другие мясные продукты. Под той же маркой продавало кровати, эмалированную посуду и самовары торгово-промышленное товарищество М. Слиозберг. Виноторговец Христофоров рекомендовал покупать для госпиталей и лазаретов «Захарьинское опорто № 31».
Заботясь о фронтовиках, фирма Коркунова разработала особый продукт – напиток быстрого приготовления. Участвовавший в его создании известный московский врач профессор В. Ф. Снегирев рассказал о пользе новинки:
«В недавнее время я получил от одного очень уважаемого лица, человека практических сведений, письмо, в котором он говорит, что ввиду прекращения продажи спиртных напитков люди, торгующие на открытом воздухе, зябнут и что чай недостаточно согревает прозябших и располагает их к простуде. Вспоминая прошедшие наблюдения, он думает, что хорошо было бы людям согреваться старинным напитком – сбитнем. Кто не помнит, как в старые годы в Москве продавцы, сидящие в холодных лавках, во время морозов пили для согревания сбитень, и старые люди говорят, что питье этого приятного, надолго согревающего напитка не располагало к простуде. (…)
Фирма Коркунова изготовила сбитень в форме небольших сухих плиток, рассчитанных так, что каждая плитка, брошенная в стакан горячей воды, дает стакан вполне готового ароматического сбитня. Стоимость каждой плитки – 1 1/3 коп. Каждый солдат, получив портативный маленький пакет с 15 плитками, обеспечен на неделю теплым полезным напитком».
Реалии военного времени повлияли на характер рекламы. Например, на рекламном рисунке бутылку «Боржома» поместили на пушечный лафет и снабдили надписью: «Испытанное орудие для борьбы с катаром желудка». Откликаясь на введение «сухого закона», фирма Шустова рекламировала «современную новинку» – вишневую наливку «Шпанку Шустова без алкоголя».
Реклама военного времени
Известный автор рекламных виршей «Дядя Михей» продолжал воспевать папиросы фабрики Шапошникова, но уже как бы от лица фронтовиков:
«Из действующей армии. Команда 1-го автом. санитар. транспорта.
Уважаемый дядя Михей!Ваш подарок куря “Тары-Бары” 20 шт. 6 к.Вся команда, усевшись на нары,Обсуждала последствия боя,Славя дивного Р…ку героя.Взводный к нашей компании прилипДа шофер молодчага, Архип.Угостить чтоб начальственный мир.Распечатал тут же “Каир”, 20 шт. 7 к.Мы Архипушке “Бабочку” дали, 20 шт. 6 к.С ним фельдфебелю пачку послали,Вся команда железных конейГоворила: «Спасибо, Михей!!»В благодарность письмо написали,Первой почтою Вам отослали.А за бывших при этом пановРасписался шофер Иванов.P.S. «Фирма “Шапошников” в славеЕй сказать мы это вправе»!!»
Деликатностью намека на печальные обстоятельства, связанные с войной, заслуживает внимания такое рекламное объявление: «Теперь не время тратить много на наряды, а купить недорого и практично можно только у фабриканта А. Н. Иванова. Москва, Тверская, Тверской пассаж.
P.S. Особенное внимание на черные и серые материи».
Один из московских бытописателей не смог пройти мимо торговли аксессуарами скорби, чтобы не отобразить увиденное в фельетоне:
«Траур; только траур; ничего, кроме траура.
В громадной витрине магазина, по которой идет выпуклая, с длинным росчерком, золотая надпись с именем владелицы, выставлены манекены.
Обычные восковые лица, стеклянные глаза и яркие губы, и все эти манекены в траурных костюмах. Цветущий воск лиц и эти застывшие улыбки, обязательные для манекенов, глупые и двусмысленные, кажутся невыносимыми в волнах крепа.
Нужна ли, допустима ли выставка такого рода?
Увы, магазин торгует бойко. Это, пожалуй, крупнейшее предприятие в Москве.
В дверях красуется швейцар, обшитый галунами; дверь открывается, и вы в траурном капище… Вы в самом обыкновенном модном магазине.
Продавщицы бегут вам навстречу, звеня ножницами, которые прикреплены у них к поясу на длинных шнурах. И продавщицы эти тоже самые обыкновенные, очень модные, стриженные, как это теперь полагается, завитые барашком. Цветные кофточки.
Подбежала и остановилась, глядя вопросительно:
– Мадам?
Возле кассы сама владелица, женщина с острым и ласковым взглядом. Она тоже подалась вперед и произносит певучим голосом:
– Мадам… Кто-нибудь рекомендовал вам мою фирму? Елена Павловна? А! Это наша постоянная заказчица.
Тараторит с быстротой невероятной.
Только траур, ничего, кроме траура, но какое количество разновидностей! Глубже и глубже. Масса всяческих фасонов, последние «креасьоны», оглушительные крики… Мода не дремлет, и каждый день появляется что-нибудь новое в этой, столь необходимой теперь области.
– Не хотите ли теперь выбрать по картинке, мадам? Тут есть прехорошенькие фасоны. Я вам советую не торопиться. Конечно, можно и готовое подобрать, но у него не будет и половины того вида, как на заказ. Я понимаю ваше горе, но все-таки посоветую не торопиться…
На прилавке лежит целая кипа крайне изящных журналов. Все они посвящены трауру; траурная литература. Листы в этих журналах такие же, как и во всех вообще модных изданиях, – гладкие, меловые, ослепительные.
И на их ослепительной поверхности ложатся тени от склоненных голов. Впереди – заказчица, и за нею – продавщица, которая от времени до времени вытягивает палец с острым отточенным ногтем и осторожно почтительно указывает на траурной картинке ту или другую любопытную подробность.
А хозяйка поет:
– Вам траур будет к лицу; вы блондинка и самой природой созданы для глубокого траура. Только не опускайте вуаль на лицо, пусть она будет откинута назад…
Листы разворачиваются с тихим шуршанием. Их то начинают перелистывать быстро-быстро, как будто стремящийся каскад, то останавливаются на какой-нибудь отдельной картине.
– Это надо в красках посмотреть.
– Какие же краски? Траур…
– Ах, мадам, но ведь траур так гибок! Вы не можете себе представить, какая масса у него бывает оттенков. Едва уловимые нюансы. В них вся суть… Я могу одеть в траур любую клиентку так, что это будет красиво, и нюансы траурных материй должны соответствовать нюансам скорби. Все это так тонко, так тонко… Проявляя свою печаль, вы должны позаботиться о том, чтобы она не опечалила тех, с кем вам приходится встречаться.
Наконец картинки исследованы, и выбран надлежащий оттенок скорби… Снимают мерку…
Восковые фигуры в окнах продолжают улыбаться в своих крепах, таинственно и многозначительно…»
А вот у москвичей поводов для улыбок становилось все меньше и меньше. В августе 1915 года вдруг разразилась так называемая «монетная неурядица». Словно в одночасье обезумев, горожане вдруг бросились менять бумажные деньги на серебро и медь.
«Вчера с разменной монетой дело вновь ухудшилось, – писала газета “Утро России” 25 августа. – В общем всего было выдано из кассы московской конторы Государственного банка медной и серебряной мелкой монеты на сумму до 300 000 руб. Выдача производилась с утра из 4 касс, а после полудня к выдаче были привлечены еще 2 кассы. Толпа публики, желавшая обменять кредитные билеты на монету, временами доходила до тысячи человек и около конторы Государственного банка запрудила Неглинный проезд.
В 1915 г. вместо исчезающей разменной монеты царское правительство пустило в оборот специальные почтовые марки
Длинные хвосты терпеливо ждали по нескольку часов, несмотря на дождь. В 4 часа дня ворота конторы Государственного банка были закрыты, и доступ публики в банк был прекращен. Выдача же монеты в банке продолжалась до позднего вечера.
Недостаток монеты наблюдался так же, как и в прошлые дни, в мелочной торговле и на базарах. Несмотря на то что размен кредитных билетов был открыт в ближайших участках, разменной монеты все же не хватало.
В некоторых ресторанах и столовых стали от посетителей требовать денег вперед, опасаясь, что потом спросят сдачи. За наличные (обязательно мелкие) деньги выдают им марки по цене заказанных кушаний. Иначе посетителей выпроваживают голодными. Более сговорчивые из нахлебников соглашаются купить марок сразу на стоимость бумажки, какая имеется (1 р., 3 р., и т. д.), абонируясь таким образом против воли на обеды или завтраки на несколько дней вперед. Малоимущая публика особенно ропщет на такое насилие. А теперь столовые как раз битком набиты студенчеством да беженцами. Канитель с разменом денег принимает безобразные формы. (…)
