Тамара Заверткина - Мои Турки
С адресом профессора Термицкого я поехала на обследование в Москву: так больше терпеть боли было уже нельзя.
— Я не знаю, какие диагнозы выносили ваши уральские доктора, — сказал профессор после обследования, — но мое мнение — болят нервы. Я не бог, но думаю, что не ошибусь: либо вы перенесли стресс, либо длительное нервное или физическое перенапряжение.
Получив лекарства по его рецептам, я успокоилась. Подумаешь, нервы! Значит, практически я здорова. Но уж коли я в Москве, почему бы не посетить платную поликлинику? О диагнозе Термицкого я, разумеется, не заикнулась. У меня, мол, болит грудь. Но и там я услышала почти то же самое:
— Лечить нужно нервы и длительно.
А наутро в Москву приехал Рэмир. Он привез в институт документы студентов-первокурсников на утверждение.
Рэмир усомнился в диагнозе. Мы, молодые, под словом «нервы» подразумевали, что человек нервничает, но не страдает от физической боли. Он посоветовал мне не спешить с возвращением в Орск, а помог через институт и Министерство высшего образования прикрепиться на обследование к особой поликлинике, где лечат ученых.
Эти несколько дней во время его командировки были прекрасными. Во-первых, в какой-то мере врачам я верила, что органы грудной клетки здоровы, и настроение поднялось. И в Рэмире я вновь увидела товарища:
— Все будет хорошо, — успокаивал он.
За время его командировки мы успели погулять по столице, сходить на ВДНХ. А вечерами гуляли в Сокольниках, расположенных рядом с общежитием, где я проживала временно в Москве, любовались красотой парка, плавающими в озере лебедями.
Рэмир восхйтдался красотой и говорил:
— А на будущее лето непременно приедем сюда с детьми.
И я была счастлива.
Он уехал, а мои обследования затягивались, каждый узкий специалист, изучая анализы вновь и вновь, обследовал, кажется, все, от пяток до головы. У эндокринолога аппаратура показала зоб второй степени, но врач сказала, что при этом люди боли не чувствуют. Лишь только невропатолог, профессор Калинина, твердо стояла на своем диагнозе, название которого мне было непонятно.
— Объясню проще, — сказала врач. — Нервы, идущие от позвоночника через дыхательные пути, воспалены. На простонародный язык можно перевести так: «Невралгия дыхательных нервов».
Спросила, не переносила ли я тяжелого нервного потрясения, стресса, ушибов. Я ответила отрицательно, хотя в раннем детстве я падала с трамплина на копчик и изредка чувствовала боли в крестце, но не в груди. А стресс? Да вся моя жизнь с тех пор, как Елена Петровна задумала переехать к нам, превратилась в непрерывный стресс, страх за детей и страдание от одиночества, будучи замужней.
При этой поликлинике мне назначили лечение: уколы, питье и физиотерапию, а также режим: отдых, не читать перед сном, а гулять на воздухе, ходить в театр, воздерживаться от стрессов и не ложиться поздно спать.
В институт на защиту диплома приехала моя подруга по комсомолу и работе в тресте Нина Попова. Вместе с ней мы стали ходить в театр им. Моссовета, где играла моя любимая киноактриса Любовь Орлова. Покупая на цветочном рынке букеты цветов, мы спешили в театр и замирали от восторга. Очень понравился спектакль «Нора», но еще больше «Лизи Мак-Кей». Побывали и на «Бахчисарайском фонтане» во Дворце съездов.
Начался сентябрь. В последнем письме Люда писала о том, что в Турках им живется хорошо, она следит за Игорьком. Он, мол, не любит вот нарядную вышитую рубашечку из-за того, что она быстро пачкается, но она разрешает ему пачкаться как угодно, стирает ее и гладит ежедневно, а все считают, что он не пачкается. Теперь Люда в Орске, она начала учебный год, а Игорек дожидается меня в Турках. Курс лечения приближался к концу. Скоро вся наша семья соберется вместе. И будет все хорошо. На Рэмира обижаться не стоит. Он был таким внимательным в Москве, заботливым. Мы все время не расставались, бродили не только по Москве, но побывали и у его друга Гусельникова в гостях. Правда, радость моя по поводу выздоровления была преждевременной: боли то притуплялись, то обострялись. Лечиться надо было раньше, так как впервые эти приступы в груди я почувствовала в 1957 году, когда приехала в Орск Елена Петровна, отношения Рэмира ко мне круто изменились, и каждый день я дрожала от неизвестности: сохранится семья завтра или развалится.
В последний раз сходила в театр им. Моссовета на спектакль «Ли-зи Мак-Кей». По окончании прошла за кулисы и приоткрыла дверь уборной Орловой. Она вышла, и мы сели на жесткий диванчик. Я выразила восхищение ее талантом, ее молодостью, поблагодарила за то удовольствие, которое она доставляет зрителям.
— Это не молодость, а непередаваемый и неустанный труд: гимнастика, массаж, репетиции. Не верьте, что все просто и легко.
Я встала, чтоб уйти. Но она пригласила меня в свою уборную, достала программу спектакля «Нора», расписалась на ней и пригласила на спектакль.
Сентябрь был сначала жаркий. А с двадцатых чисел неожиданно похолодало. В поезде я здорово продрогла.
Добравшись до Турков, долго отогревалась на печке. Милый до слез деревенский мой домик! Все знакомо с пеленок. И легко дышится. Мама уговаривала на день-два задержаться, отдохнуть, а мне не терпелось в Орск к дочери и мужу. Права была мама Наташа, говоря: «В гостях хорошо, а дома лучше». Я чувствовала себя вполне счастливой и без умолку распевала «Ой, ты рожь» и «Рула, ты Рула», популярные в то время песни. И не могла насмотреться на своего хорошенького сыночка.
И вот мы с Игорьком в Орске. Поезд замедляет ход, промелькнуло здание вокзала «Никель», а вон на платформе и Рэмир. Как же, оказывается, я соскучилась о доме! И вдруг уже тут, на вокзале, я почувствовала неладное: Рэмир взял сына на руки, подхватил чемодан и, не говоря мне ни слова, пошел к трамваю, будто меня здесь вовсе и не было.
В трамвае я пыталась что-то рассказать, о чем-то спросить, но в ответ были скупые ответы «да» или «нет». Замолчала и я, решив, что все станет ясно, когда приедем.
Дома он говорил непоследовательные вещи: сначала о том, что собирается поехать за границу, чтоб пожить отдельно от семьи и взвесить наши отношения.
Вот оно и пришло, то страшное, что не позволяло мне расслабляться и держало грудь как в тисках годы. Я стояла как в шоке.
— Но пока я не приступила к работе, чем же я буду кормить детей?
— Ну, может быть, я поеду и не за границу, а в какой-нибудь другой город. Мне надо время, чтоб разобраться, понять, как жить дальше.
Но ведь только недавно все было иначе. Я настаивала на объяснении. Он молчал.
Решила хоть что-то узнать у Елены Петровны. Там неожиданно увидела Лильку, метнувшуюся от меня с испуганным лицом в другую комнату. Узнала лишь, что в Орск приезжала мать Лильки, тетя Тося.
За своими вещами, остававшимися у нас, на другой день Лилька с запиской прислала подругу. Сама же меня явно избегала.
— Так что же все-таки произошло? — вновь спрашивала я у Рэмира. — Может быть, у тебя кто-то есть?
— Никого нет. Но женщина была, только она не могла выйти за меня замуж.
И он продолжал:
— Вот ты все боялась туберкулеза моей матери. А так ли? Я не тянул твою сестру за язык. У вас вообще вся семья была больная.
Я задохнулась от возмущения. Кроме Лиды, зараженной врачами же и умершей еще до войны в 1939 году, не болел никто и никогда.
— Да и вообще… — он махнул рукой. — Мне стало известно и то, сколько раз твоя мать выходила замуж! Вот я и думаю, стоит мне захлопнуть дверь, ты тоже, как и твоя мать, приведешь на другой день какого-нибудь нового мужа.
Нет, у одной Лильки, в общем-то недалекой, не хватит куриных мозгов, чтоб ударить по больному месту, коснуться моих страхов, связанных с болезнью свекрови, а также так тонко и зло опорочить мою мать. Тут поработала завистливая и злобная тетя Тося, любимая дочка которой потеряла личное счастье.
Рэмиру, искренне поверившему их словам и еще больше обидевшемуся за мать, хватило этой искры, чтоб вспыхнуло жаркое пламя.
Книга 3. ПОТОМКИ
Глава 1. Отъезд Рэмира
Нельзя научиться любить живых, если не умеем хранить память о мертвых».
К. К. Рокоссовский.
«Беспамятство к своим предкам безнравственно».
И. Д. Виноградов.
В глубине души я понимала, что тетя Тося с Лилькой подлили лишь масла в огонь. Жена моего дяди Коли по своему характеру была женщиной завистливой, страдающей за судьбу своей одинокой дочери. Лилька поделилась с ней о том, что тема о туберкулезе в нашей с Рэмиром жизни — тема больная. По ней и ударили.
Как же я убеждала Рэмира пожалеть детей, не делать опрометчивого шага!
И вновь вспомнилась та ночь без сна, когда наш брак держался на волоске, когда Люде было лишь три года. Тогда моя память провожала в последний путь вереницу умерших от туберкулеза людей: соседей, нашу Лиду. Еще в тот миг я приняла твердое решение: лучше остаться одинокой, чем заразить детей. Твердая в своем решении, утром пошла в магазин купить дочери самую дорогую игрушку, полагая, что без мужа я из-за материальных недостатков не смогу доставить ребенку радость. Я купила преогромного плюшевого медведя. Он был очень красив, блестящий плюш переливался на нем. Да к тому же этот мишка умел реветь при наклоне его вправо, влево, вперед и назад. Но сердечку Люды что-то словно бы передалось: она невзлюбила этого медведя. Позже в него играл Игорь, а доигрывал внук Саша.
