Александр Лепехин - На Дедиловском направлении. Великая Отечественная война на территории Киреевского района
Наш уроженец полковник Грецов взял 17 танков, вышел в тыл к немцам и ударил. Немцы перепугались и бросились бежать и бежали от Мордвеса до Сталиногорска не останавливались. В Сталиногорске был бой, но так как они уже были деморализованы, то быстро побежали до Дедилова. В Дедилове из 1009 домов сожгли 965 домов.
413 дивизия прибыла сюда с Дальнего востока. 2 ноября высадилась в Узловой, выдвинулась к Шиворони нашей. От Епишево, Аким-Ильинки и до нас. Фронт 50 км. Одна дивизия 3 полка. Что они могли сделать против Гудариана. Вышла из окружения 299 дивизия, командир полковник Серёгин, его вынесли на носилках, в боях под Дедилово они потеряли знамя дивизии. И их должны были расформировать, его лишить воинских званий. Но так как он был ранен его вынесли на носилках, оставили в Медвенке у одного деда, который выдал его за больного родственника. 32 танковая бригада Лещука. Была придана нашей 413 СД.
Была образована и действовала в Тульской области комиссия по расследованию зверств фашистских оккупантов, в нее входили писатель Алексей Толстой, Заместитель патриарха Всея Руси Сергий, Много людей из Москвы и из области. Немцы пробыли у нас 26 дней, беды натворили много. 32 человека убили в Дедиловском районе не за что ни про что и сожгли все село. 34 административных здания было уничтожено в Дедиловском районе, только школьных зданий 6 штук.
Немцы Дедилово сожгли, а Киреевку не успели, наша кавалерия шла у них по пятам. Так как в Киреевке остались дома и она меньше пострадала, органы власти разместились в Киреевке, ну так и пошло. А тут ещё начали активно добывать руду, у Киреевки было построено 4 рудных шахты. Война, наша руда позарез нужна была. Горняков даже из армии демобилизовывали и отправляли на шахты.
В 1939 году меня призвали в армию. Я встретил войну на самой границе. Я был политруком роты, 1 мая мы были в Риге на параде. Вернулись в казармы, легли спать, а нас подняли по тревоге, погрузили в ж/д вагоны, а вагоны телячьи тогда были, соломы накидали и всё. Куда едем? Все молчат, потом в штабной вагон вызвали и говорят, едем делать очень важное дело. Настройте солдат так. Чтобы никто не бежал, чтобы никто не ныл. Выгрузили нас на берегу Балтийского моря за Ригой, ближе к Литве, местечко Незарбе, построили батальон и сказали, товарищи мы присланы сюда строить укреп. район. Всё говорят, что мы к войне готовились. Война во всю в Европе, а мы только приехали укрепления строить. Не успели начал, как нас опять по тревоге поднимают, грузят в вагоны и гонят из Латвии в Литву. Шауляй проехали, на надувных лодках переправились на другой берег. У нас винтовки есть, а патронов нет, у меня в пистолете 1 патрон, лопаты есть, вилы есть. Пришли мы в город Данковышск, до границы 12 км. Переночевали, ещё ближе к границе подошли, 4 км до границы оставалось, разбили лагерь начали копать окопы. И вдруг ночью в 4 часа на нас как посыпались сверху бомбы и немцы на нас как поперли. Нас всего батальон, где-то ещё батальон в 2-х км от нас, нам стрелять нечем, в штыковую атаку. Пришел какой-то полковник и приказал нам потихоньку отступать до Шауляя, переправиться через речку и там занимать оборону. Мы бродили, вели бои. С нам отступали пограничники, они нас снабжали патронами. Кому пару, кому 5. И вот 28 июля во время боя меня ранило в голову, потерял сознание, очнулся уже в плену. И больше половина нашего батальона в плену. Потом нас привезли в Каунасскую крепость, в 9 форт. Крепость настоящая. Глянули, а там командир полка наш в плену, всё начальство нашего полка в плену. Фельдшер Бударин фамилия, откуда-то с Дальнего Востока, щипцами вырвал у меня из головы осколок, я аш сознание потерял, потом нас погрузили в эшелон и увезли в Германию, в Кёнинсберг. Там нас разбили по лагерям небольшим, нас всего 100 человек было, все скрывали свои звания, кто, откуда. Врали бог знает что, меня никто не выдал, хотя 2 человека были из моего батальона. Мы грузили в вагоны песок, Пригель река, берега песчаные, вот с этого Пригеля грузили песок в вагоны. Затем его везли на завод, недалеко и там из этого песка делали трубы водопроводные, мы железные кладём, а они бетонные. К нам стали приезжать Власовские офицеры и агитировать в свои ряды, во Власовскую армию. Я написал несколько листовок против Власова. К нам за трубами приезжали из многих имений. Рядом с нашим лагерем были ещё лагерь французских и лагерь Итальянских пленных. Мы с ними общались. Итальянцам меньше, а французам в месяц 2 раза присылали посылки, им разрешалось, а нам хрен, никто ничего. Вот французы шоколад и сигареты из своей посылки возьмут себе, а нам остальное отдавали, еда какая. Через проволоку перебросят, «Ребят ешьте». Научились говорить помаленьку мы их понимали, они нас понимали. Рана на голове плохо зарастает и меня отправляют в госпиталь военнопленных и нас там лечили пленные французы врачи офицеры и среди них был один врач русский, по фамилии Гришин. Он меня начал расспрашивать, что я из себя представляю, там много русских было. Ну видит, я кое-что соображаю, по немецки кое-что лопочу. Я не стал скрывать, что я политрук. Он мне сказал, что будешь работать в нашей Советской разведке, она называлась ОКТ 48 (Отдел конспиративного труда 48), этот отдел входил в состав Прибалтийского военного округа и капитан Воронин действовал тайно и командовал разведкой этого гигантского округа. Каждый из нас имел конкретные задания. Одни организовывали аварии, другие агитировали против поступления во Власовскую армию. Я писал листовки и написал воззвание против Власова. Из Берлина приехали на машине за трубами, приехали французы, а с ними и наши русские. Мы порасспросили как они там живут, травят ли их голодом. Они ответили, что везде одинаково голодом травят. Ну какие там слухи ходят, а они говорят, что появились листовки с призывами не вступать в армию Власова. Я им ничего не сказал, что это наших рук дело, а наша разведка знала об этом. Когда наши в 44 году прорвали фронт, мы организовали побег, 6 человек бежали и попался нам железный сарай с сеном, мы заперлись внутри, жрать ни у кого ничего нет. Ну думаем, до конца будем терпеть, бой идёт совсем рядом жуткий, над нашим лагерем начали летать наши самолёты. Мы на крыше сарая натянули простынь, мол не бомбите свои, ну правда не бомбили. Так мы просидели дня 3 или 4, потом слышим на нашем языке кто-то говорит: «Выходите, немцы уничтожены». Мы вышли. Наш лагерь весь построили в две шеренги, строй был километра на полтора. Слышим в мегафон кричат: «Полковники – 5 шагов вперёд», – выходит человек 35, потом «Подполковники – 4 шага вперед», – выходят тоже, политруков прокричали я вышел. Полно офицеров было. Просто нас врасплох захватили и всё. Брат Плиева был с нами вместе старший лейтенант, как звали его я не помню, когда наш командир ОКТ48 дал списки членов отдела 15 человек. Нас начали проверять, всех по одному к КГБешникам таскать. Вызывают меня «Куприн, вот сюда проходите», – прохожу, «Садитесь», «Как фамилия, имя, отчество, с какого времени в армии, ранения есть?». «Есть», – показываю, «Биография какая?», – я рассказываю, «Как попал в плен и чем в плену занимался», – я рассказываю. Организовывал побеги, писал воззвания и листовки, «Так, хорошо. Звание какое у вас?», – «Политрук», а он мне «Не говори. Не говори, ради бога», – я ему «Почему?», а он мне «Есть Приказ № 27 подписанный Сталиным, что офицеры попавшие в плен, мало того что их репрессируют самих, но выселяют их родителей и семьи из домов и отправляют бог знает куда. Мы всё равно тебя на фронт пошлём, что политруком будешь убьют, что солдатом будешь убьют, но зато родителей твоих не тронут.» Ну я согласился, меня отправили на фронт рядовым и после этого я ещё был дважды ранен, под Кёнинсбергом, в штыковую атаку ходил и он у меня выбил, отбил мой удар. У нас штык колет, а у них режет, ну он отбил мой удар и концом зацепил мне левую руку. А потом я в атаку, всех офицеров перебили, остались мы вдвоём. Остался, значит, зам. Командира батальона Нестеров Николай, а я в это время командовал взводом управления батальона, в моём подчинении старосты были, сейчас Старшины, писаря, ездовые, связисты, и так далее и так далее, взвод большой был. От батальона осталось четвёртая часть от личного состава (150 чел.). Нестеров мне говорит: «Так, нас двое осталось. Куприн, я тебя назначаю начальником штаба», – «Слушаюсь». Присылают 44 молдованина, пополнение, распределили мы их по окопам, устроили окопы, гнёзда. Вдруг с дивизии звонят и говорят «Немедленно наступать на Кёнинсберг». Нестером мне говорить: «Куприн, приказываю поднять батальон в атаку». Я, значит, из окопчика вскочил и кричу «За мной, в атаку». Отбежал метров 40 глянул, ни один не поднялся. И меня разрывной пулей как махнули по ноге, вот по этой (правой), 8 осколков достали, а один до сих пор там сидит. Я Нестерову кричу: «Я ранен», – а он мне кричит из своего гнезда: «Ползи на меня. Ни влево, ни вправо, ни вкось и по диагонали, а прямо на меня. А то тебя убьют». Я приполз, он мне говорит: «Потихоньку ползи в тыл». Что делать, я ползком, ползком, по грязи метров 400, 18 марта дело было, день Парижской коммуны, приполз к шоссе каменное, не асфальтовое, каменное. С другой стороны, от боя на склоне насыпи можно было укрыться от пуль и осколков, а там уже нашей братвы раненой лежит незнам сколько. Я нашёл местечко, лёг, Огляделся, политрук рядом со мной лежит, в живот ранен. Из под себя пьёт воду, а вода с кровью пополам и бог знает с чем, я ему говорю: «Слушай. Ради бога не пей, ну потерпи, ты от этого умрёшь раньше, чем помощь придёт», – но он не слушал, так часа через 2 он и умер. А меня подняли уже часа в два ночи нашли. Привезли в госпиталь один, сделали крестообразное рассечение, осколки вынимали. Забинтовали, отнесли наверх положили в немецкий дом, приносит сестра кружку белого чего-то, я её «Это что?», – а она: «Пей, потом узнаешь». А это немного разбавленный спирт. Я его как хлопнул, не ел, да ранение, да операция была, я сразу потерял сознание. Очнулся, что-то мне горячо, я руку под себя, глянул вся в крови, бинты промокли кровь из раны через них сочится, подошёл врач, спросил: «Ты чего?», я показал, он позвал сестёр и они на мою повязку давай ещё бинтов накручивать, и йодом поливать, пока кровь просачиваться перестала. Так я в госпитале пролечился 8 месяцев. Когда я поднялся и начал ходить на костылях, знали что я политрук и меня назначили политруком отделения. Мне приносили газеты, я по ним готовился и проводил политинформацию. А потом вышел Указ Верховного Совета СССР, учителей и горняков, война ещё шла, демобилизовать немедленно. Я домой пишу письмо так и так, пришлите справку, что я был учителем. Присылают справку, документы, меня демобилизуют и отправляют домой.
