Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг. - Дмитрий Юрьевич Пучков
Так сложилась знаменитая концепция Восточного барьера против Габсбургов – союза со Швецией, Польшей и Турцией, призванного защищать Францию от опасности со стороны Священной Римской империи германской нации.
«Дремучая» Московия в расчет не принималась. В 1648 г. во время заключения Вестфальского мира, положившего конец Тридцатилетней войне в Европе, подпись представителя русского царя стояла в договоре чуть ли не на последнем месте среди автографов представителей мелких германских княжеств.
Как известно, в начале XVIII в. ситуация на международной арене резко изменилась. Вместо безалаберной, слабой Московии в грохоте пушек и шуме раздутых ветром парусов линейных кораблей на востоке Европы встала по воле Петра могучая империя. Французский посол Кампредон докладывал своему правительству о силе этой обновленной монархии и о самом Петре: «При малейшей демонстрации его флота, при первом движении его войск ни шведская, ни датская, ни прусская, ни польская корона не осмелятся ни сделать враждебного ему движения, ни шевельнуть с места свои войска… Он один из всех северных государей в состоянии заставить уважать свой флаг»[13].
Даже смерть великого реформатора и правление его жалких, бесцветных наследников не изменили этот фактор: «Оставил нас, но не нищих и убогих, – провозгласил архиепископ Феофан Прокопович на церемонии погребения императора, – Россию… сделал добрым любимою, любима и будет, сделал врагам страшною, страшная и будет, сделал на весь мир славною, славная и быти не перестанет»[14].
Мощь новой державы совершенно не вписывалась в интересы Версальского двора. Ведь Россия по определению находилась во вражде как раз со всеми державами Восточного барьера. Она воевала и до Петра, и при Петре, и после него со шведами и турками, ну а военные конфликты с Польшей, как известно, в XVII в. вообще поставили Московию на грань катастрофы. Теперь Россия брала реванш в русско-польских отношениях и начала сама оказывать жесткое давление на своего западного соседа. Наконец, 6 августа 1726 г. Россия подписала союзный договор с Австрийской монархией, руководствуясь все теми же интересами борьбы со Швецией, Польшей и Турцией.
Само собой, что подобная ситуация предопределила и выбор Версаля, где вражда к Габсбургам буквально вошла в подкорку государственных мужей. На Россию смотрели с нескрываемым беспокойством и неприязнью. Даже активная поддержка французским послом трагикомичного переворота, который привел к власти в ноябрьскую ночь 1741 г. великую княжну Елизавету, объяснялась все теми же мотивами – неприязнью к силе новой Российской империи. А также надеждами на то, что «приверженица старины» (по мысли французов), новая императрица вернет свою страну в прошлое, к временам безобидной, получающей от всех оплеухи Московии. Однако этим упованиям не суждено было сбыться.
По меткому замечанию П. Черкасова, «Елизавета олицетворяла собой не старый, “московский”, а новый, “петербургский”, можно сказать, европеизированный национализм, у истоков которого стоял ее отец»[15].
Однако с середины XVIII в. отношения между Россией и Францией постепенно начинают меняться. Первой причиной этого был тот факт, что габсбургская угроза, о которой так беспокоились французские политики, постепенно уходила в прошлое. Более того, в 1756 г. в Европе произошла поистине революция в дипломатических отношениях, известная под названием «переворот союзов» (le renversement des alliances). Усиление Пруссии и ее сближение с Англией, ослабление Австрийской державы и умелые маневры ее дипломатов привели к тому, что создается франко-австро-русский союз, направленный против чрезмерных аппетитов прусского короля Фридриха II.
Несмотря на совместные действия против общего врага в ходе Семилетней войны, это потепление русско-французских отношений было лишь весьма относительным вплоть до смерти короля Людовика XV в 1774 г.
Смена главных фигур у власти во Франции сопровождалась и дальнейшими значительными сдвигами в расстановке сил в Европе. Австрийская опасность все более сходила на нет, с другой стороны, Швеция, когда-то верная союзница Французского королевства, все более попадала под английское влияние. Польша окончательно превращалась во второстепенное государство. В 1772 г. три державы, Россия, Австрия и Пруссия, оторвали от Речи Посполитой по жирному куску территории, совершив так называемый Первый раздел Польши, превратив это государство в пешку в их политической игре. Османская империя все больше погружалась во внутренний кризис. Впервые раздались голоса о том, что Турция – это «больной человек», который рано или поздно умрет, так что надо думать о разделе его наследства. Наконец, франко-английские противоречия становились все более очевидными.
Какими бы сиюминутными интересами ни руководствовались дипломаты, какие бы причудливые пируэты ни выписывали они в политической игре – объективно обстановка отныне благоприятствовала для сближения двух великих держав.
Не следует также забывать, что вся Европа жила под сильнейшим культурным влиянием Франции. Сама императрица Екатерина II читала, писала и, можно сказать, думала по-французски. Она активно поддерживала переписку со знаменитыми просветителями Дидро, Вольтером, Гриммом. Российская императрица одна из первых поняла растущую роль общественного мнения и умело выявила и заставила работать на себя тех, кто это мнение во Франции создавал. Изысканной лестью и щедрыми подарками она заставила тех, кто поносил свое правительство, стать пропагандистами достоинств, действительных или мнимых, Российской империи и, конечно же, ее правительницы.
Уже во время Русско-турецкой войны 1768–1774 гг. Вольтер полностью встал на сторону России, рассматривая войну с турками как борьбу с опасными варварами: «Мадам, Ваше Императорское Величество, Вы поистине возвращаете мне жизнь, убивая турок (!), – говорил он в своем послании Екатерине при известии о победах русских войск. – Письмо, которое Вы мне написали 22 сентября, заставило меня соскочить с моей постели, восклицая: Алла! Катарина!.. Я действительно, Мадам, на вершине счастья, я восхищен, я благодарю Вас»[16].
Вслед за Вольтером и изменением общей политической конъюнктуры изменилось и отношение французов к России: «Общественное мнение во Франции, которое было враждебно по отношению к России, внезапно стало крайне благоприятным. Ко всему русскому стали относиться с каким-то наивным восторгом. В театре ставились пьесы, сюжет которых был взят из русской истории: “Скифы” Вольтера, “Петр Великий” Дора, “Меншиков” Лагарпа… Повсюду в Париже возникали “Русские” гостиницы, “Северные кафе”. Торговец модными товарами открыл лавку под вывеской “У русского модника”».
Обоюдное сближение особенно стало заметно во время войны за независимость американских колоний, когда французы вступили в открытую войну с Англией. Отныне давние связи Версальского двора со Стамбулом явно отошли на второй, если не на третий, план. На повестке дня была морская война. Напрасно англичане старались склонить на свою сторону российскую императрицу. Она не только не приняла их предложение, но и, возмущенная наглыми действиями британцев, задерживавших под предлогом войны корабли под русским флагом, подписала
