Геннадий Андреев - Горькие воды

Непоседовское горение и беспокойство никому не вредили и были доказательством только его силы и здоровья. И вообще он, при случае любивший схитрить, слукавить, был цельным и бесхитростным человеком, с открытой и отзывчивой душой. Ближе узнав Непоседова, я убедился, что он и к партии относился своеобразно: он подчинялся распоряжениям райкома, исправно выполнял партийные нагрузки, а наедине со мной ворчал, что райком докучает ему «всякой ерундой» и «мешает работать». «Политики» он не любил. И хотя он был выдвинут партией и, казалось бы, должен был быть ей за это благодарным, никакой благодарности к партии он не питал: Непоседов словно подсознательно был убежден в том, что своего положения — он добился сам и что оно как раз по нему, но его силам. А порядок, благодаря которому он добился своего положения, Непоседов считал как бы само собой разумеющимся, созданным самой жизнью: об этом он никогда не задумывался.

В те первые полтора года работы с Непоседовым, признаться, мы много накрутили и накуролесили. Мы были еще неопытными в лесном деле людьми и попали-таки впросак.

Завод был старым, с изношенным оборудованием и работал ни шатко, ни валко. Но Непоседов сумел так модернизировать оборудование, что мы подняли производительность почти вдвое и годовой план выполнили меньше, чем в восемь месяцев. Этим все были довольны: Наркомат, областные и районные организации потому, что подведомственное предприятие работает отличными темпами; рабочие были довольны повысившейся зарплатой, а мы — успехом и премиями. Непоседов чувствовал сёбя именинником, ходил веселый и старался поднять производительность еще выше. Мы еще нажали, а потом заметили, что сырье у нас на исходе и что, пожалуй, никто его нам больше не даст. Так и случилось: Наркомат, считая наш завод маловажным, дефицитного сырья нам не дал и приказал завод законсервировать. Мы рассчитали рабочих, уплатив им положенное выходное пособие сами еще два месяца составляли ликвидационный отчет, потом тоже получили выходное пособие и должны были распрощаться с заводом и друг с другом. Чувствовали ямы себя неловко: не прояви мы такой прыти, завод работал бы еще по крайней мере полгода, а за это время нам, может быть, удалась бы достать сырье. Теперь же оставалось только казниться и давать себе зарок не зарываться в будущем.

Непоседова отозвали в Москву, в резерв работников Наркомата, а я решил переехать в областной город.

К тому времени я уже имел все необходимые документы: паспорт, трудовую книжку, военный и профсоюзный билеты. Я стал будто бы полноправным гражданином. Поэтому я мог рассчитывать, что теперь без труда найду работу. И я переехал в большой университетский город, с намерением поступить на вечерние курсы университета, чтобы продолжить прерванное когда-то арестом образование. Днем я буду работать, вечером учиться — в моем представлении всё складывалось хорошо.

Я снял комнатку тоже в рабочей семье — хозяин с женой помещались в другой комнате, немного побольше моей, а их сын спал у меня. Подросток, он был спокойным мальчуганом и мне не мешал.

Исполненный лучших намерений, я начал искать работу. И вот тут судьба снова обернулась злодейкой: четыре месяца я проходил в поисках работы и найти её не мог.

Я обошел сотни учреждений и предприятий. Везде происходила одинаковая история. Сначала я узнавал, нужны ли в этом учреждении работники моей специальности, — обычно оказывалось, что очень нужны, так как учреждениям всегда не хватает работников. Я предлагал свои услуги, — предложение встречалось охотно, во за этим следовал процесс рассматривания моих документов и обязательный вопрос: где я работал до завода, с которого недавно уволился? Приходилось опять показывать свою справку об освобождении из конц лагеря. Её читали так, как будто держали в руках готовую разорваться бомбу. Приветливый вид, с которым до этого разговаривали со мной, менялся на сухо-официальный и я слышал, что нет, они еще могут Обойтись без новых работников или что они подумают, взять им меня или кого-нибудь, другого. Как и в степном городке, никто мне не отказывал сразу и прямо, но никто и не принимал меня на работу.

Я мог нервничать, думать и делать всё, что угодно — ничто не могло помочь. Я понимал отказывавших мне: газеты начали наполняться воплями о бдительности, о шпионах, диверсантах, вредителях — каждый, узнав о том, что я сидел в концлагере за контрреволюцию, боялся принимать меня. Кому охота рисковать своим положением, а может быть и головой, принимая столь подозрительного и незнакомого человека, как я? Знакомых же в этом городе у меня не было, тогда как только — они могли помочь мне. Я еще из концлагеря помнил поговорку: «Блат — выше совнаркома»[2].

С университетом тоже ничего не вышло, да я и прекратил попытки поступить в него, так как учиться без работы всё равно не мог. Впоследствии мне удалось поступить лишь на заочное отделение недавно открытого в этом городе планово экономического института.

Скромная жизнь в городе, из которого я приехал, позволила мне сделать небольшие сбережения. Они и полученное при увольнении выходное пособие дали мне возможность прожить четыре месяца без работы. Но как я ни экономил, в конце концов средства иссякли. Можно было бы попытаться поступить куда-нибудь простым рабочим, но с моим прошлым и это было не легко. Скрыть его я никак не мог, а в таком случае устройство рабочим для будущего ничего не могло мне сулить. А я был еще слишком молод, чтобы не рассчитывать на будущее.

Бесконечные поиски работы утомили меня, перспективы никакой не было и я решил вернуться в степной городок, где меня уже знали. Но вдруг судьба сделала вновь неожиданный вольт.

Проходя однажды по улице, я увидел на двери объявление: «Срочно нужны счетные работники». Я поднял голову, на вывеске над подъездом прочитал: «Областная контора Союзрыбы». Машинально открыл дверь, нашел главного бухгалтера и предложил свои услуги. И тут произошло чудо: едва взглянув в мою трудовую книжку, главбух сказал, что ему немедленно нужны работники, на временную работу, с окладом в 300 рублей в месяц, и что если я согласен, то могу завтра же утром приходить на работу.

Всё это произошло в течение пяти; минут и немного ошеломило меня. Я вышел, еще не соображая, что случилось, и забыл обрадоваться наконец-то найденной работе.

Чудо раскрылось на другой день. Дело было просто: областная контора Союзрыбы окончательно запутала свои расчеты с контрагентами, за что получила жестокий нагоняй из Москвы и приказ немедленно устранить путаницу. Начальству конторы было не до того, чтобы интересоваться прошлым предлагающих свои услуги, тем более, что работа была временной, на три-четыре месяца, и оно взяло первых четырех подвернувшихся под руку людей. Для меня это было счастливым случаем.

Работа была нестерпимо скучной: два года липовые специалисты по расчетам товары, отправленные, например, в Москву, записывали на карточку Ярославля или Ростова, а отправленные в Ростов Тамбову или Пензе. Получение товаров записывалось таким же порядком. В области было более 30 районов — товары, отправленные 30 райторгам и 30 райпотребсоюзам, были так хитро перепутаны между собой, что можно было придти в отчаяние. Но удивляться было нечему: счетоводами работали молодые только что окончившие школу девушки, а у них ни знания работы, ни интереса к ней не было, да и вряд ли могло быть. Нужно было перевернуть гору документов, проверить каждую запись, сличить новые данные с контрагентами — на, всё это требовалась уйма времени. У контрагентов положение часто оказывалось не лучше нашего: у них тоже работали девушки, такие же, как и у нас.

Но на проверке междуконторных расчетов у меня еще в концлагере выработалось какое-то особое чутье к ошибкам и я удачно начал свою работу. Из свойственного людям стремления всюду вносить порядок, я систематизировал проверку, предложил её форсировать путем выезда к контрагентам. Начальство одобрило мою работу, немного повысило оклад и назначило «старшим бригады контролеров». А одобрение моей идеи поездок понравилось уже мне: чем сидеть в Союзрыбе, приятнее ездить по градам и весям, чувствуя себя почти вольной птицей.

Три месяца я проездил на поездах, пароходах, на автомашинах, побывал в нескольких больших городах и во многих районных селах. Иногда забирался в такую «глубинку», с которой не было никакого пассажирского сообщения. Тогда подсаживался на телегу к попутному колхознику или шел на ближайший большак и терпеливо ждал случайную машину. Показывалась машина, я «семафорил», шофер останавливался брал меня и мы неслись, вздымая тучи пыли.

Наши шоферы — потомки ямщиков. Многие из ник любят разухабистую вихревую езду. Однажды я думал, что не останусь в живых: шофер-девушка, богатырски сильная и до-черна загоревшая, перед этим, занятая срочной работой, не спала две ночи. Она дремала, склонившись на: руль, но машину гнала так, словно мы катили не по степной дороге, а на бесконечном утрамбованном плацу. Два раза мы въезжали в неглубокую придорожную канаву, несколько раз шаркали бортом о телеграфные столбы — то ли чудо выручало, то ли крепость самодельных бортов трехтонки, но аварии миновали вас. Шофер только встряхивала головой, отгоняя сон, таращила закрывающиеся глаза, ругала на чем свет стоит некстати подвернувшийся столб и неслась дальше, опять склоняя голову на руль.