Г. Замысловский - Умученные от жидов
Еще до оговора, хотя и незадолго, у Берлинского был произведен обыск (в апреле 1853 г., а оговор в мае) по другому делу, хотя и довольно сходному: «о сманивании мальчика Никифорова». Среди отобранных по обыску предметов оказался кусок синей клетчатой сарпинки в аршин длины и в пол–аршина ширины.
Отец Шерстобитова заявил, что лоскут этот от той рубашки, в которой пропал его сын. В доказательство он предъявил свою рубашку — такого же узора и доброты. Это же подтвердили его жена, брат и сосед.
Берлинские — муж и жена — сначала не могли объяснить, откуда взялся у них лоскуток, и лишь через некоторое время Ицка Берлинский заявил, что это остаток от сношенной уже им рубашки, которую четыре или пять лет тому назад сшила ему Фрейда Фогельфельд — жена того рядового–еврея, который также был оговорен Богдановым и, будучи взят под стражу, удавился в тюрьме.
Фрейда Фогельфельд в подтверждение слов Ицки Берлинского заявила, что у ней даже остался лоскуток той же сарпинки, вшитый в большое одеяло. По осмотре одеяла оказалось, что туда вшит, действительно, кусок такой же сарпинки, но совершенно новый и даже не мытый.
Кроме дела о неудавшейся попытке сманить мальчика Никифорова, где девятилетний Иван Никифоров прямо признал в сманивателе Ицку Берлинского, сулившего ему моток ниток, весьма интересны показания мальчиков Александра Андреева и Алексея Константинова.
Они удостоверили, что в том же Саратове, зимою 1852–1853 года, шли из училищ домой обедать. Им встретился незнакомый солдат, говоривший «с жидовским выговором», и стал их зазывать к себе, обещая по колоде карт и аспидной доске. Они согласились и пошли, но так как солдат стал их заводить слишком далеко, то побоялись и вернулись.
Наконец, мальчик Константин Крохин рассказал, что тою же зимою хозяин послал его в лавку, на верхний базар. По дороге какой–то незнакомый человек в дубленом тулупе начал звать его с собою, суля гривенник, но Крохин отказался. На третий день он видел на улице этого человека в компании с каким–то солдатом и с Янкелем Юшкевичером, которого знал раньше.
До мальчиков этих, однако, так же как и до многих других улик, следствие добралось не сразу и опознать тех, кто их сманивал, Андреев, Константинов и Крохин уже не могли.
ГЛАВА IV
Из повинной, принесенной Богдановым, видно достаточно ясно, зачем понадобилось евреям участие его в преступлении. Богданов был нанят и несомненно, за довольно крупные деньги, чтобы выбросить на Волгу трупы христианских мальчиков после убийства. Не говоря об опасности, о риске, сопряженном с таким выбрасыванием, оно — и это, я полагаю, главное оскверняло еврея с точки зрения его верований, а потому, раз из побуждений религиозного изуверства было совершено само убийство, то, естественно, для выполнения этой последней части преступленья тот же фанатизм требовал, чтобы еврей, не оскверняя себя, нанял христианина. Правда, среди евреев был перекрест — Юрлов, но не подлежит сомненью, что в то время он только числился православным, а исповедовал иудейство. Под влиянием каких обстоятельств Юрлов крестился — в деле нет указаний. Может быть и связь с Гороховой была тому причиной. Возможно что он принял крещение против воли родичей, решив отдалиться от них, но во всяком случае, если даже крещение Юрлова вызвало сначала с их стороны остуду, раздраженье, ссору — то ко времени убийств мы застаем Юрлова в прекрасных отношениях с отцом и с другими евреями, а потому: нет сомненья, что сии последние к этому периоду времени смотрели на него опять как на иудея, а не как на христианина и, конечно, взгляд их был в существе своем правильным.
Впрочем, когда понадобилось помочь тащившему труп Богданову, то сделал это именно Юрлов, а не другие его спутники.
Благодаря его помощи с первой жертвой, Шерстобитовым, дело довели до конца и затащили мертвое тело на остров, в тальник.
Но с трупом Маслова вышло иначе. Богданов, по его словам, на крутом взвозе сорвался с саней, везших мертвое тело, вернулся в город и оставил, таким образом, евреев без своей помощи.
Им оставалось одно из двух: или выбрасывать труп самим, или, на этот раз вовсе отказаться от выбрасывания, отложить его
Здесь–то и приходится вернуться к тому несовершеннолетнему бродяге, Авксентию Локоткову, о котором упоминалось в самом начале изложения.
Там было сказано, что 5 марта (на другой день после обнаружения трупа Маслова) Локотков явился в полицию, и «учинил в убийстве сознание», которому не придали значения как потому, что оно показалось невероятным, так и потому, что на другой же день Локотков от него отказался.
Однако, когда за следствие взялся Дурново, на сидевшего под стражей за бродяжничество Локоткова было обращено более серьезное внимание, он был снова допрошен и рассказал следующее: с шарманщиком Юрловым к цирюльником Михелем (Шлиферманом) знаком довольно давно — с 1851 г., когда был сидельцем в кабаке, куда они приходили неоднократно. Затем Локоткова, как просрочившего паспорт, выслали из Саратова в Пензенскую губернию. Оттуда он опять самовольно вернулся в Саратов перед масленицей 1853 года, несколько ночей ночевал в ночлежном дому, а затем, оставшись окончательно без денег, присмотрел еще с утра для ночевки старый, заброшенный каменный амбар, стоявший на берегу Волги, как раз около взвоза. Локотков влез туда через окно — единственное отверстие — и увидел на куче сора и щепы труп мальчика. Локотков вылез из амбара и через некоторое время, стоя невдалеке, обнаружил, что туда подошел Михель Шлиферман, однако не в солдатской одежде, а в штатской. Заметил ли Шлиферман, что его выследили или нет, но только когда Локотков, не подавая вида, пошел в сторону, «цирюльник Михель» догнал его и позвал угостить в столбовскую гостиницу, куда вскоре явился Юрлов. Из гостиницы они отправились в соседний кабак, оттуда опять в гостиницу и, когда к вечеру Локотков достаточно наугощался и опьянел, предложили ему вытащить труп из лабаза на Волгу, посулив 15 рублей. Локотков согласился, пошел вместе с Юрловым к лабазу, влез туда и, обхватив труп поперек, высунул его в окно, головой вперед, а Юрлов принял. Затем они взяли тело за голову и да ноги, снесли на Волгу и бросили под дощаник.
Когда через некоторое время труп мальчика Маслова был неожиданно найден под дощаником и в городе пошло волнение, Шлиферман с Юрловым снова зазвали Локоткова в гостиницу и, угостив, стали уговаривать, чтобы он пошел в полицию и принял все преступление на себя, ибо, хотя доказать и ничего нельзя, по городу ходят слухи, что убийство совершено жидами. Если Локотков сознается, то Юрлов и Шлиферман обещали немедленно принести ему в полицию же сто рублей. Убеждая, они говорили, что Локоткову, как беспаспортному бродяге, тюрьмы все равно не миновать, судить же его за убийство станут, как несовершеннолетнего, в совестном суде, и ничего не будет, а деньги останутся.
Локотков соблазнился, пошел на другой день в полицию и заявил, что убил Маслова, но потом «одумался» ч взял заявление обратно.
Для такого «одумыванья» были, по–видимому, соображения не только духовного, но и материального порядка.
Следствием установлено, что, после сознания Локотков был отправлен из первой полицейской части в третью. Ночью туда явился доставивший Локоткова полицейский стражник, пьяный, и настаивал, чтобы ему сдали Локоткова обратно и тогда, через несколько времени, он снова его приведет из первой части в третью уже с надлежащей бумагой. Однако, дежурный на это не согласился и Локоткова не отпустил.
Было замечено, что стражника дожидаются внизу у крыльца два солдата, про которых у него даже в части спросили, и он ответил, что это его знакомые. Квартальный надзиратель Минервин категорически, под присягой, удостоверил, что в этих солдатах он тогда же узнал известных ему Федора Юрлова и Михеля Шлифермана.
Нужно ли добавлять, что Юрлов и Шлиферман учинили и здесь полное запирательство, отвергая не только свои сношения с Локотковым, но и установленный ничем не заподозренным свидетелем приход свой в полицейскую часть.
ГЛАВА V
В мае 1853 г., когда уже расследование дела находилось в руках Дурново, к нему явился мелкий чиновник, коллежский регистратор Вырыпаев и сообщил, что ему, Вырыпаеву, и писцу Кудрявцеву их знакомый, отставной губернский секретарь Крюгер сообщал очень важные по делу сведения, но сам он объявить о них следственной власти не решается, боясь ответственности.
Узнав, о чем Крюгер рассказывал Вырыпаеву и Кудрявцеву, Дурново через этих лиц добился того, что Крюгер все это подтвердил и ему, следователю.
Таким путем удалось выяснить, что Иван Крюгер уже давно питал склонность к иудеям и иудаизму, учился еврейскому языку, интересовался иудейской верой.
Он находился в любовной связи с некоею Олимпиадою Белошапченковой, проживавшей в том же дому, где жил Эздра Зайдман — один из солдат–евреев, принимавших, согласно показанию Богданова, участие в убийстве мальчиков.
