Жан-Поль Креспель - Повседневная жизнь Монпарнаса в Великую эпоху. 1903-1930 гг.
Хотя она и жила на самой окраине Монпарнаса, она ни разу не удостоила визитом перекресток Вавен, ведь ей пришлось бы заткнуть себе нос, проходя мимо кабацкого сброда. Она вела замкнутую жизнь, полную скрытых драм; случайно просочившиеся подробности заставили безгрешного Хемингуэя в ужасе бежать от этих дверей: речь идет о той своеобразной любви, которую даже трудно себе представить у такой женщины.
Из французских писателей она мало кого принимала. Гертруда Стайн бесконечно презирала французскую литературу и утверждала, что не читает произведений французских авторов, потому что боится испортить оригинальность своего стиля. Если вдуматься, это выдавало в ней комплекс неполноценности. Виделась она лишь с Кокто, Максом Жакобом, которого знала еще до 14-го года, и Рене Кревелем, его любовником. Последний встретил у нее американца Эжена Мак Крауна, чье расположение он оспаривал у одного бывшего полковника Индийской колониальной армии. Эжена Жола раздражало такое непомерное тщеславие, и он попытался свалить Гертруду Стайн с пьедестала. В 1935 году он попросил перевести на французский ее статьи, посвященные Пикассо, Браку, Грису, Сальмону, и дал их почитать всем названным господам. Не владея английским, они и не подозревали о ее язвительных суждениях на свой счет. Как и следовало ожидать, их гневу не было предела, и они, в свою очередь, осмелились обнародовать некоторые пикантные сведения о той, кого именовали «матушка Ойе Монпарнаса». Хитроумному Жола осталось лишь перевести их высказывания на английский и опубликовать в своем журнале. Конечно, эта уловка не имела целью нанести смертельный удар, и Гертруда продолжала свою «вредительскую» деятельность; однако репутация ее все же пострадала, и с годами эта женщина утратила прежнюю безграничную власть. Чтобы как-то выплеснуть переполнявшую ее досаду, она ходила по городу и твердила, что ее протеже стали знаменитыми благодаря тому, что украли ее идеи. Естественно, что Хемингуэй в своих воспоминаниях это полностью отрицает. Она плохо кончила, вернее, позорно, ибо ей пришлось заигрывать с коллаборационистами во время Второй мировой войны. Можно предположить, что только поэтому она осталась единственной из всех коллекционеров еврейской национальности, кого не ограбили немцы или их приспешники из Виши.
Амазонки, поэты и «синие чулки»
Мисс Барни, бывшая любовница Реми де Гурмона, была более привлекательной и более легкомысленной особой. Обворожительная блондинка, типичная «роковая красавица» начала века, Барни жила в окружении эскадрона «наездниц», одетых в гусарские или жокейские наряды, их нарочитая мужеподобность изумительно подчеркивала ее воздушную женственность. Расположившись на улице Жакоб в неоклассическом здании «Храма Дружбы» (принадлежащем сегодня Мишелю Дебре), она превратила его в храм Сафо и собирала у себя всю гомосексуальную братию. Она не ограничилась ролью вдохновительницы лесбийских наслаждений, но также оказала воздействие на англо-американскую интеллектуальную богему, причем одновременно и более тонкое, и более глубокое, чем Гертруда Стайн. Кстати, у нее, по совету Эзры Паунда, состоявшего при ней кем-то вроде директора по культурной части, вновь был исполнен «Механический балет» Жоржа Антея. Небольшое уточнение: эту музыку не стоит путать с одноименным фильмом Фернана Леже, где в движение приводятся механические элементы. Эзра Паунд развил бурную деятельность на Монпарнасе. Он осел в Париже в 1920 году, покинув Англию, где поначалу собирался жить, «потому что, - говорил он, - этот остров так быстро погружается в море, что существует угроза в одно прекрасное утро проснуться с плавниками». Не имея славы Джойса, он, тем не менее, казался молодым писателям одной ил наиболее выдающихся фигур американской литературы. Многие считали его величайшим поэтом после Уолта Уитмена.
Паунд представлял собой великолепный образец эстета конца прошлого столетия - мушкетерская выправка, бант и баскский берет. Этот выдающийся вдохновитель интеллектуальной деятельности старался быть приветливым, а тем, кому симпатизировал, иногда мог и предоставить помощь, в том числе денежную. Умиление окружающих вызывало его неожиданное хобби: автор «Песен» увлекался столярными работами и весьма гордился тем, что большая часть мебели в мастерской - его рук дело.
В 1924 году, поддавшись обаянию Муссолини, он превратился в пламенного проповедника итальянского фашизма и, чтобы быть поближе к своему идолу, перебрался в Италию. Во время войны он вел передачи на итальянском радио, и они снискали ему особую славу, достойную сочувствия, - славу единственного американского военного преступника. При освобождении он был арестован и отправлен в Соединенные Штаты, где его поступок вызвал у всех сильное замешательство, настолько немыслимым казался тот факт, что американский гражданин мог предавать идеалы своей родины, да еще с таким рвением. Вместо того чтобы осудить и казнить, его предпочли признать сумасшедшим, и двенадцать лет он проторчал в доме для умалишенных. Освободившись, он поспешил в дорогую Италию, язвительно заявив по приезде в Неаполь, что «Америка - это сумасшедший дом». Естественно! И наконец, дамы с улицы Одеон «снимали сливки» англо-американской литературы. Сильвия Бич, американка, дочь пастора из Принстона, и Адриен Монье, ее французская подруга, жили на улице Одеон: одна - в доме 12, другая - в доме 7, в плодотворном соседстве, в коем многие усматривали некий эротический мотив. «Шекспир энд Ко», книжная лавка Сильвии Бич, являлась чем-то вроде «Америкэн экспресс» для путешествующей литературной богемы. Писатели, оказывавшиеся в Париже проездом, заходили туда узнать о местонахождении своих друзей, за почтой, приходившей на оставленный ими адрес, или получить рекомендательные письма - к Гертруде Стайн, Джойсу, Паунду. Сильвия была простой, обаятельной и скромной женщиной. Посвятив ей один из сборников, Валери написал: «Сильвии Бич, непорочной хрупкой шатенке, миронтон, миронтон, миронтен[42]». Располагая незначительными деньгами, с помощью Эзры Паунда и Робера Мак-Альмона она затеяла неподъемное дело, увенчавшееся успехом, - издать «Улисс» Джеймса Джойса на английском языке. Поистине исполинский труд - выпустить в свет столь объемное произведение, но продать его было немыслимо из-за цены. Бернард Шоу, когда его попросили подписаться на один экземпляр, ответил Сильвии Бич, что она «очень плохо знает ирландцев, если думает, что кто-либо из них способен потратить на книгу сто пятьдесят франков».
Сильвия не сдавалась, и ей даже удалось уговорить Адриен Монье опубликовать французский перевод романа: еще одно колоссальное дело, волновавшее литературный мир в течение многих лет. Еще большая поклонница литературы, а в целом настоящий «синий чулок», Адриен Монье могла гордиться дружбой с Полем Валери, Валери Ларбо, Андре Жидом, Кокто, Андре Бретоном. Они часто приходили к ней в гости и читали свои новые произведения. Эти чтения привлекали много народу; например, во время некоторых чтений Жида в комнатках, прилегавших к ее лавке, набивалось до двухсот человек. На этих собраниях царила благоговейная атмосфера, словно в церкви, и Робер Мак-Альмон рассказывал, как заслужил пощечину от Эдуара Дюжардена, организатора «Встреч в Понтии», за неосторожное движение на стуле! Две вышеназванные женщины заняли важное место во французской и американской литературе в период между двумя мировыми войнами и заслужили те уважение и любовь, какие испытывали к ним писатели Хемингуэй и Мак-Альмон.
Два художника
По сравнению с писателями американским художникам на Монпарнасе принадлежала более скромная роль: правда, и их творчество тоже неравноценно. Некоторые, например Колдер и Мэн Рей, добились международного признания и занимают почетное место среди новаторов нашего времени, но совершенно немыслимо рассматривать Хайлера Хилера и Джо Дэвидсона, столь популярных в американском Париже, иначе как художников второго порядка, хотя Хилер, оформивший некоторые кабаре («Жокей», «Жонгль», «Коллеж Ин»), стал одним из первых художников поп-арта, прежде чем по совету своего психоаналитика обратился к абстрактному искусству, а Джо Дэвидсон создал портреты большинства парижских американцев. Друг Гертруды Стайн, почитаемый ею, но совершенно посредственный скульптор, Дэвидсон умудрялся «выдавать» бюст за два сеанса. Тем не менее, его самой большой заслугой остается спасение дома Бальзака в Саше.
Мэн Рей, бывший чертежник, приобщенный к фотоделу Артуром Штиглицем, в Нью-Йорке участвовал в выставке вместе с Марселем Дюшаном, а затем дадаисты переманили его в Париж. Дюшан оказался близок ему по духу; Мэн Рей так же, как и он, представил на суд зрителей «ready made» - то, что теперь именуется инсталляцией, - а именно - утюг, ощерившийся натыканными в него гвоздями. В Париже он сразу же попал под опеку Марселя Дюшана и Пикабии и оказался среди дадаистов и будущих сюрреалистов. Этот невысокий еврей, находчивый и изворотливый, не разделял богемной склонности к скверной пище. Привезя с собой достаточно денег, чтобы прожить без забот пару месяцев, он решил потратить большую часть своего капитала на приобретение огромного студийного фотоаппарата из красного дерева и меди и начал снимать им картины Пикассо, Брака и Руо за счет последних. Обладая организаторским талантом, он оборудовал свою гостиничную комнату на улице Деламбр под корабельную каюту, изыскав место даже для крошечной лаборатории. Впрочем, очень скоро у него появилась настоящая студия, успех не заставил себя ждать. Без малейших видимых усилий ему удавалось добиваться не просто великолепных снимков, но передавать в них индивидуальный характер личности.
