Илья Альтман - Неизвестная «Черная книга»

Смотрите, вот, мол, какие мы милостливые!.. Все это было ловко устроено.

Все пережитое кажется мне теперь каким-то кошмарным сном…

Вспоминаю бараки, конюшни, крики, стоны, выстрелы. Вскоре румыны разрешили евреев, способных работать, брать в колхозы. Староста Доманевского колхоза «Радянск» сжалился над нами и принял нас. Это было редкое счастье!

Мы стали работать в колхозе, жили в двух сырых комнатушках, грязные, вшивые, голодные. Мы находились как раз напротив лагеря «Горки». Нас было пятьдесят человек, половина – умерла. Несколько раз румыны и полицейские хотели нас расстрелять. Болели тифом, дизентерией, но остались живы. Все тело – в чесотке, в нарывах. Кроме всякой работы заставляли нас хоронить погибших, возить трупы.

Помню, как мы с телегой подъезжали к баракам. Я вел коня под уздцы, мама толкала телегу сзади. Мы брали трупы за ноги, за руки, взваливали на телегу, когда наполним телегу, везли свой груз к яме и сбрасывали вниз…

Всех заставляли носить шестиконечные звезды на шапке, на груди и на спине.

Однажды меня до полусмерти избили за то, что нашли у меня стихи Пушкина. Хотели убить – не убили. Этот случай я описываю в поэме «Изгнание».

Изгнание – вот горестей корона,Убийственное слово, страшный яд!Мы были каторжане вне закона,И жизнь людская превратилась в ад.Лишенный прав людских, всего лишенный,Становится игрушкой человек,А слово «жид» звучит, как «прокаженный»,И жизнь тогда ничтожный, жалкий чек.В свирепый час жестокого гоненьяПознал лишь я свое происхождение…

Но я сказал очень мало. О всем пережитом рассказать невозможно.

Борьба и свобода

Два с половиной года находились мы в лапах фашистов. Два с половиной года мы жили под страхом смерти в адских условиях. На наших глазах жуткой смертью гибли тысячи людей. Но сдаваться не хотелось. Хотелось хоть чем-нибудь бороться. И я боролся. Оружием борьбы я избрал свое единственное средство – слово. В этой обстановке я писал. Вы спросите: «Как? Как мне это удавалось?» Об этом я рассказал в поэме «В изгнании». Мы работали на полевых работах. Это мне помогло. С большим трудом, раздобыв огрызок карандаша, на дощечке, на фанере, на оберточной и любой найденной бумаге – я писал, часто притаившись в траве. В большинстве приходилось писать и запоминать в уме. Конечно, это грозило мне смертью. Я написал много очерков, зарисовок, стихов и песен. Две антифашистские песни, «Раскинулось небо высоко» и «Нина» (памяти женщины, сошедшей с ума), были распространены в народе. Я еще раз убедился, какую огромную роль в любой обстановке играет свободное, живучее слово. Меня вдохновляло только одно слово «свобода». Часто, когда удавалось, я читал свои стихи товарищам по несчастью. Как мне было приятно, когда сквозь стоны и слезы люди пели песни, читали мои стихи! Но этого казалось мне мало. Я решил написать большое произведение, которое отображало бы все ужасы, виденные нами.

Я написал поэму «В изгнании». Бесспорно, что в ней много недостатков в художественном отношении, но каждая строка написана кровью, каждая строка пышет пламенным гневом к убийцам.

Красная Армия подходила все ближе к нам. Боязливые мамалыжники, слыша глухие удары орудий, стали отходить. Моментально все евреи из концлагерей и колхозов разбежались – кто куда… Отступили немцы.

Две недели мы прятались, ходили от села к селу. Дождались. Пришли наши. Ура! Свобода!

Сейчас я могу свободно ходить по улице без всяких отличительных знаков. Я могу свободно писать, учиться, работать. Я хочу, чтобы мои слабые строки стали вечным клеймом фашистским палачам. Я хочу, я буду рассказывать всем, всему миру, что такое фашизм.

Лагерь в Богдановке

Свидетельства Филиппа Борисовича Клинова, Павла Ивановича Стоноги, Карпа Корнеевича Шеремета, Веры Павловны Кабанец

[129]

Клинов Филипп Борисович, 1912 года рождения, уроженец м. Голованевск того же района Одесской области, служащий, еврей, последнее место жительства город Одесса,

показал:

23 октября 1941 года на основании приказа губернатора Транснистрии профессора Алексяну была направлена колонна еврейского населения в 25 тысяч человек, в том числе старики и дети, из Одессы в Дальник, якобы для регистрации.

Однако в Дальнике никакой регистрации не было, и отсюда, под конвоем румынских солдат, по Бугу нас направили в деревню Богдановка. По пути следования много было расстреляно отстающих от колонны, остальные ограблены этими же конвоирами. 10 ноября наша колонна в составе около 10 тысяч человек, из числа 25 тысяч, прибыла в село Богдановку, где были переданы местной жандармерии, руководимой плотонером[130] Мелинеску и поселены в свинарниках свиносовхоза «Богдановка». В свинарниках нас держали под охраной с запрещением выходить куда-либо за территорию лагеря, пищи никакой не выдавали. С 10 по 21 декабря прибывали под охраной новые колонны еврейского населения, от 900 до 5 тысяч человек из Одесской, Винницкой областей и Молдавской АССР.

На 21 декабря 1941 года в лагере числилось 54 тысячи человек, согласно записям старосты лагеря Шойхета Копыля. Примерно 13–14 декабря 1941 года в село Богдановку приехал уездный префект города Голты подполковник Ионеску Модест, который приказал населению печь хлеб, который впоследствии продавал в лагере ценой по пяти рублей золотом за полкилограмма. После чего золото и ценности он увез с собой. Где раньше помещалось двести свиней, находились около 2 тысяч человек. Вместо подстилки для свиней осталась только прелая солома, на которой лежали люди, а значительная часть людей, в том числе старики и дети, находились во дворе под открытым небом. Пробравшиеся случайно ночью или же днем за территорию лагеря в деревню за продуктами избивались или же расстреливались.

17 или 18 декабря 1941 года полиция по чьему-то указанию подожгла два барака, в которых было более 2 тысяч человек. Все они сгорели, только незначительной части удалось спастись. Примерно за два дня до расстрелов лагерникам было запрещено выходить брать воду из реки Буг для питья. 21 декабря 1941 года на рассвете был окружен один из бараков, откуда выводились парами, примерно по пятьдесят человек, и под конвоем направлялись к опушке лесопосадки совхоза, там их раздевали догола, а затем направляли к оврагу за лесопосадкой, ставили по 10–15 человек на колени и с расстояния 15 метров расстреливали.

Расстрелянные и часто только раненые падали в овраг, потом рабочая бригада, образованная из тех же лагерников, складывала тела в кресты и поджигала. Так происходило ежедневно по 24 декабря, затем был сделан перерыв на три дня ввиду рождественских праздников. Карательный отряд уехал в Голту. С 28 декабря и по 10 января в таком же порядке начались массовые расстрелы, к этому времени последовал лицемерный приказ голтинского префекта о прекращении массовых расстрелов. Таким образом, на 10–15 января 1942 года были расстреляны около 52 тысяч человек, а спустя две недели умерли от холода и истощения около двух тысяч человек. Всего было уничтожено не менее 54 тысяч человек.

Имущество убитых разделили между собою полицаи и румынские жандармы, а часть его была отвезена префекту в Голту. Я лично сам выводился тринадцать раз к оврагу на расстрел. В овраг падал преждевременно и вечером с рабочей бригадой уходил. Шесть человек моей семьи были расстреляны на моих глазах, я же попал в рабочую бригаду в составе 127 человек, которые остались в живых. Другая рабочая бригада была образована из женщин в 50 человек. Таким образом, из всех заключенных, находившихся в лагере, осталось в живых 177 человек.

Показания записаны с моих слов правильно.

Стонога Павел Иванович, 1882 года рождения, уроженец и проживает в с. Богдановка Доманевского р-на Одесской области, член колхоза «Путь Ленина»,

показал:

В 1941 году в лагерь, организованный румынами в совхозе «Богдановка» для еврейского населения, примерно с сентября месяца начали приводить под конвоем большие колонны еврейского населения, их помещали в свинарниках совхоза. В первые дни им разрешалось ходить по деревне и менять себе продукты, но спустя некоторое время им было строго запрещено выходить за пределы лагеря. Пытавшихся проникнуть за территорию лагеря расстреливали на месте. Я вспоминаю случай, когда однажды днем ко мне в дом зашла женщина-еврейка попросить хлеба. Я ей дал хлеба, и она вышла на улицу, навстречу ей ехала автомашина с румынскими солдатами, один из которых соскочил с машины и здесь же на улице из револьвера застрелил эту гражданку. Рас-