Джон Террейн - Великая война. Первая мировая – предпосылки и развитие
Четыре дивизии канадского корпуса «перемахнули через вершину» в 5.30 утра 9 апреля, прикрытые огнем 983 орудий и минометов, которые успели обрушить на цель около миллиона снарядов. К середине утра канадцы были на своем третьем объекте. Внезапный разрыв облаков ненадолго позволил выглянуть солнцу, показавшему обеим сторонам реальную ситуацию: «Немцы увидели, что высота потеряна, канадцы поняли, что они выиграли». К началу дня они стояли на гребне, глядя сверху на равнину Дуэ – первые солдаты союзников, которые смогли это сделать после далеких дней 1915 года, когда французы в течение нескольких часов удерживали самую северную часть высоты. Это была необыкновенная картина: позади них лежало пространство развороченной грязи, впереди была полностью опустошенная территория… Дальше, на немецкой стороне, лежала мирная сельская местность с деревеньками, которые на расстоянии казались не тронутыми войной. Это был один из наиболее драматичных моментов войны. Только после 4 часов дня была сделана попытка направить вперед кавалерию, но из-за воронок на поле она не удалась. Все же результат усилий канадцев был реальным и прочным. «В предыдущих действиях, – говорит канадская официальная история, – объекты брались дорогой ценой, и потом они были вновь потеряны из-за неумения эффективно противостоять контратакам противника. Вими стал новым стандартом. Формирования союзников доказали свою способность переходить без задержки от быстрого нападения к активной совместной обороне».
Значение того, что сделали канадцы, полностью не было оценено до следующего года, когда гряда Вими стала основой британской системы обороны в ходе крупного германского наступления в марте 1918 года. Полученный 9 апреля эффект был внушительным: канадцы захватили 4 тысячи пленных и 54 орудия, что стоило им 10,5 тысячи человек. На юге 3-я армия Алленби также захватила в плен свыше 7 тысяч человек и 112 орудий. Немецкое высшее командование было глубоко потрясено. «Последствия крупного прорыва шириной от 12 до 15 километров и глубиной 6 километров и более нетрудно оценить, – писал Людендорф, – чтобы восполнить причиненный ущерб, необходимы огромные усилия». Принц Рупрехт Баварский, командующий группой армий, отметил в дневнике: «Возникает дальнейший вопрос. Есть ли какая-либо польза продолжать войну при таких условиях? Только если быстро будет заключен мир с Россией. Если же нет, тогда мы должны признать себя побежденными».
Но у британцев также были свои слабости: Хейг и Алленби ощущали беспокойство в связи с тем, что многие из командиров, столкнувшись с внезапным выдвижением, были в затруднении. Учитывая прошлый опыт, зная состояние поля боя со всеми препятствиями после артиллерийского обстрела, это было неудивительно. Попытки использовать кавалерию были безнадежными. Танков было немного, и они еще были слабыми. Немцы спешно организовывали новую линию обороны, укомплектованную свежими силами и подкрепленную новыми дальнобойными орудиями усовершенствованных систем. Британское продвижение доставалось все более дорогой ценой; название деревни Бюллекур, места «отвлекающего маневра» 5-й армии, стало горьким моментом истории Австралии. Если бы наступление было прервано вовремя, то достигнутый успех стал бы значительной тактической победой, в противном случае плата за успех могла стать несоизмеримой с потерями. Эта дилемма, которую не мог решить Хейг; ответ зависел бы от Нивелля.
Нивелль, заметил генерал Робертсон 13 апреля, «будет сражаться и с петлей на шее». Это было правдой, причем петля была завязана им самим: французы не пытались сохранить секретность. Правда, их громоздкие приготовления с участием более 50 дивизий и 5 тысяч орудий делали это практически невозможным. Но следствием стало то, что немцы смогли усилить пехоту и артиллерию, а также разработать новую тактику «глубокой обороны», чтобы затруднить французам штурм. Удачно проведенная атака, предпринятая немцами 4–5 апреля, принесла им неожиданную удачу: в ее ходе был захвачен документ, в котором содержались точные детали и график проведения операции Нивелля. Ко времени начала наступления, которое после нескольких отсрочек было назначено на 16 апреля, вера в его успех у многих офицеров серьезно уменьшилась. Все же эти сомнения не проникли в солдатские массы, которые поддерживало заявление Нивелля о том, что нет ничего лучше, чем быстрый конец войны. «Солдаты настроены прекрасно», – писал Манжен 15 апреля.
С трудом можно представить какой-либо момент в течение всей войны, в который все достоинства французских солдат проявились бы ярче, чем в злосчастном апрельском сражении при Шмэн-де-Дам. Вся французская армия, казалось, была охвачена духом официального приказа, который заканчивался словами: «Мы разыгрываем последнюю карту. От всех требуется еще большая храбрость, чем проявленная раньше». Погода была убийственная, струи холодного дождя чередовались со снежными зарядами. «Но, – говорит Спирс, бывший свидетелем наступления, – вся вода в мире не могла затушить пыла французских войск». По мере наступления решительного часа волнение огромных масс, заполнивших долину Эны, росло вместе с нарастающим крещендо орудий. Потом, без двух минут шесть, на поле боя внезапно упала тишина. Ровно в шесть часов огневая завеса была перенесена вглубь, и пехота двинулась на свои ориентиры. Драматический натиск французских дивизий был безошибочен; но крупные колониальные контингенты из Африки уже были наполовину побеждены суровой европейской зимой. Сенегальцы «придерживали свои винтовки локтями, словно зонтики, стараясь спрятать обмороженные пальцы в складки шинелей. Какой долгий путь проделали они до того, как немецкие пулеметы повергли их на землю!»
Повторилась старая, мучительно знакомая история. Еще раз пережили пулеметный обстрел: пулеметы, разбросанные в глубине и тщательно замаскированные, косили передовую французскую пехоту. Из воспоминаний участника: «Это был праздник их дьявольского оружия, они разбрызгивали смерть беспрепятственно, как струи из душа. Никогда прежде их не было сразу так много». Французы для поддержки наступления использовали 80 танков, но они подошли поздно, пробираясь по земле, изрытой снарядами, найдя свою пехоту измученной. Участник событий вспоминал, что им приходилось нелегко: «Каждый танк, будучи обнаруженным противником, тотчас окутывался огнем и дымом, вокруг него взрывался залп за залпом, и если он еще мог двигаться, то шел вперед в частоколе взрывов». Их потери были очень высокими. Французским воздушным силам также не удалось утвердить свое господство в воздухе. Артиллерия после первой стадии боя ослепла и часто стреляла по собственной пехоте. Неудачу усугубила нехватка осветительных и сигнальных ракет. Серьезно ощущалась нехватка оружия, например гранат. Потери пехоты неуклонно росли, становились частными ужасные инциденты, когда целые волны ее попадали под перекрестный огонь пулеметов или заградительный огонь. Стало очевидно, что на фоне масштабных французских приготовлений самонадеянность стала причиной непростительной небрежности, многие детали не были учтены, возможные многочисленные трудности легкомысленно отбрасывались в сторону. Нигде это не проявилось так трагически, как в медицинских войсках: им было приказано подготовиться к поступлению 10 тысяч раненых, по собственной инициативе они подготовили места еще для 5 тысяч – на самом деле их оказалось 90 тысяч. Сразу после полудня немцы начали контратаку, к вечеру французы уже потеряли большую часть территории, завоеванной с таким трудом.
События показали, что войну нельзя выиграть за сорок восемь часов. Теперь возник вопрос: можно ли прервать сражение (как обещал Нивелль), если его результат окажется сомнительным? Ответ был неизменным, как в Вердене, при Аррасе, как позднее при Пасшанделе, – нет, нельзя. Большие наступления порождали ответные, контратаки превращали небольшие бои в сражения. Они переходили, в свою очередь, в затяжные действия. Манжен старался утешить себя такими размышлениями: «Возможно, это сражение позволит нам избежать другое, в 15 или 20 километрах дальше». Упрямый Манжен – пройдет еще много времени, прежде чем его надежды станут реальностью. Другой французский командующий, беседуя со Спирсом, высказал другое мнение: «Просматривая сообщения и депеши, лежавшие перед ним на хрупком столике в блиндаже, он сказал, что немцы индустриализировали войну и приспособили свою систему массового производства к организации обороны». Эта истина была скрыта под обильной болтовней о «глубокой обороне». Это была система, которая спасала немцев как здесь, так и в других местах. «Глубокая оборона» была названием, придуманным для определенной тактической ситуации, когда оборона приносит победу; если же она терпит неудачу, то та же ситуация обозначается термином «проникновение противника в тыл».
