Наталия Лебина - Мужчина и женщина. Тело, мода, культура. СССР - оттепель
Подобные выступления были результатом не только природной женской зависти, но и следствием расширявшихся контактов представителей высокой моды СССР с зарубежными коллегами, а главное, появления в советской действительности уже довольно систематических поездок как обычных горожан, так и модельеров и манекенщиц за границу. Такое «внимание» перед каждым зарубежным турне ощущал на себе и Г.В. Васильев. Он вспоминал, как перед поездкой в Копенгаген в середине 1960-х годов его вызвали в КГБ и начали уговаривать стать ответственным за порядок в группе, а попросту – осведомителем. «Уговоры» продлились два с половиной часа. Васильев сумел отказаться от «почетной миссии», в частности благодаря тому, что ярко описал им трудности работы манекенщика-мужчины… например, необходимость в ходе показа надевать на себя сразу четыре пары носков. «Я же единственный мужчина-манекенщик в показе коллекции, мне нужно часто менять костюмы и ботинки. Переодевать носки, – заявил он, – я не успеваю, успеваю только снять одни, оставшись в других нужного цвета, надеть ботинки, натянуть брюки и… выбежать на подиум» (Васильев 2004: 52–53).
Действительно, в начале 1960-х годов проявлялась ограниченность оттепельного либерализма в организации системы высокой моды. В формулировках задач советских модельеров часто звучали до нелепости политизированные фразы, напоминавшие лозунги 1930-х годов. Невозможно без иронии относиться к строкам из доклада о мероприятиях по перестройке работы Ленинградского дома моделей в 1961 году. В документе звучал призыв «одеть ленинградцев, идущих в первых рядах строителей коммунизма, в добротную и красивую одежду!» (ЦГА СПб 2071, 8б: 19). Читатель вправе задуматься о том, какая одежда предназначалась для вторых рядов тех же строителей. Конечно, приведенная цитата может быть расценена как обыкновенный лексический стереотип, словосочетание-паразит, но в ней закодировано отношение власти к проблеме внешнего вида населения.
И все же, несмотря на выраженную специфику, система высокой моды в СССР, хоть и очень медленно, начала обретать прозападные черты. Советские манекенщицы 1960-х годов, выступавшие на подиумах Москвы, Ленинграда, Киева, Таллинна, Риги, становились секс-символами нового времени. Наиболее известные российские модельеры, среди которых были Вячеслав Зайцев, Александр Игманд и др., начали свое восхождение на модный Олимп именно в середине шестидесятых (подробнее см.: Балдано 2002; Игманд 2008).
Новые каноны высокой моды начали проникать в партийно-номенклатурную среду. Данные об этом можно обнаружить в художественной литературе, созданной в начале 1960-х годов. Даже в одиозном романе В.А. Кочетова «Секретарь обкома» (1961) передовые партийные работники, борцы за идеалы ХХ и ХХII съездов КПСС, одеты уже в однобортные пиджаки с узкими лацканами и в не слишком широкие брюки (Кочетов 1961а: 72). Ю.С. Семенов в известной детективной повести «Петровка, 38» (1963) писал: «Комиссар вычитал, что Гегель где-то утверждал, будто форма – это уже содержание. <…> Он очень любил красивых людей, красивую одежду, красивые зажигалки. Однажды он отчитал одного из опытнейших стариков сыщиков, когда тот, сердито кивая на молодых оперативников, одетых по последней моде, сказал: „Выглянешь в коридор – и не знаешь, то ли фарцовщик на допрос идет, то ли оперативник из новеньких…“ Комиссар тогда очень рассердился: „Хотите, чтобы все в черном и под одну гребенку? Все чтоб одинаково и привычно? Времена иные пришли“» (Семенов 1998: 38, 39).
Как отмечает английская исследовательница Дж. Бартлетт: «В начале 1960-х годов казалось, что внешний облик представителей советского среднего класса действительно неотличим от европейского. Во всяком случае, так обстояли дела в столице» (Бартлетт 2011: 215). Это в равной степени касалось и мужчин и женщин, хотя подобные изменения произошли не только благодаря усилиям от-кутюр по-хрущевски, но и вследствие активной позиции более демократических и доступных, нежели дома моделей, учреждений, а главное, самих советских людей, почувствовавших вкус к хорошей одежде.
ГЛАВА 8
«Марья-искусница»: выживание в условиях дефицита
«Высокая мода» в годы оттепели, все больше и больше проникавшаяся духом раскованности и лаконичности, намечала лишь основные контуры внешнего канона людей эпохи хрущевских реформ. Для формирования новых характеристик массового тела «строителей коммунизма» требовалась перестройка системы производства модной одежды широкого потребления. К началу 1950-х годов возрожденная экономика западных стран почти полностью сумела восстановить широко развитое еще до Второй мировой войны индустриально-фабричное производство одежды. Большинство населения на Западе в это время приобретали себе обновки в магазинах готового платья, так как индивидуальный пошив в европейской и американской традиции всегда считался и считается делом очень дорогим и доступным немногим. В СССР тоже существовали фабрики по пошиву одежды, однако ориентация советской экономической доктрины на приоритетное развитие тяжелой индустрии не позволяла поднять швейную промышленность на должный уровень. Шили на советских фабриках плохо, и это было следствием технологического отставания: отсутствия научно разработанных лекал, должного машинного оборудования и т.д. Неспешно менялась обстановка в этой сфере и после войны.
Приобрести готовую одежду в магазине в середине 1950-х годов было очень непросто. В Ленинграде, например, лишь к 1950 году удалось сшить столько же пальто, костюмов и платьев, сколько их шили до войны. И это было ничтожно мало. Кроме того, для хорошего промышленного шитья необходимо было полностью поменять технологическое оснащение швейных фабрик. Выпускать достаточно сложные по фасону изделия поточным методом на плохом оборудовании было просто невозможно. В середине 1950-х годов на фабриках шили не только мало, но и в основном примитивно. Газета «Ленинградская правда» писала в мае 1959 года: «Никто не хочет покупать дамское пальто „кимоно“ из драпа „велюр“, произведенное на фабрике „Большевичка“». Ровно через год в той же газете можно было прочитать такие строки: «В 94 магазинах [Ленинграда], торгующих швейными изделиями, много пальто, костюмов и платьев. Но охотников до них не так уж много. Пугает главным образом расцветка. Преобладают совсем невесенние, темные цвета. Нет в продаже модных, хорошо сшитых мужских и женских костюмов, демисезонных пальто из высококачественных тканей». Местные власти вынуждены были вмешиваться в этот процесс, принимая на своем уровне специальные постановления, например такие: «О мерах по расширению ассортимента, улучшению качества швейных изделий» (ЦГА СПб 2071, 8а: 85). В документах такого рода даже в начале 1960-х годов можно было найти прямые указания на необходимость разрабатывать «модели одежды на три типа сложения» (там же). Создавалось впечатление, что без таких нормативных указаний работники швейной промышленности не догадывались о существовании людей атлетического, нормостенического и гиперстенического типа. Швейная промышленность в условиях плановой экономики явно не справлялась со снабжением населения модной одеждой. В то же время тканей в СССР уже в середине 1950-х годов выпускали немало.
Власти, не надеясь на быструю перестройку работы промышленности, попытались решить проблему женской одежды с помощью расширения сети государственных пошивочных ателье. Конечно, они не были порождением хрущевских реформ. В конце 1930-х годов в стране действовала сеть элитарных, практически закрытых ателье. Но о широкой доступности услуг индивидуального пошива речи не шло. Так, даже в 1954 году в Ленинграде действовало всего 24 таких предприятия, тогда как в 1941 году – 46. Не отвечало запросам населения и качество выполнения заказов в ателье индпошива. В 1954 году Плановая комиссия Ленгорисполкома, обследовав трест «Ленинградодежда», выяснила следующее: «В связи с изменениями силуэта увеличились модели „Реглан“, „Кимоно“, солнцеобразный клеш и при их выполнении оказалось, что не все закройщики достаточно подготовлены». Не спасло и введение так называемого бригадного метода пошива индивидуальных вещей, когда один человек пришивал только карманы, другой рукава, а третий отвечал за заделку швов. Автоматически перенесенный из поточного фабричного производства, этот метод оказался неприменимым к вещам, предназначенным для конкретных людей. Одно платье шили в среднем 8–12 человек. В результате резко выросло количество переделок (ЦГА СПб 2076, 7: 24, 26).
Плановая комиссия Ленгорисполкома зафиксировала до боли знакомые всем советским людям явления, которые были постоянным объектом острот сатириков. Это ограниченное число заказов – ателье принимало 4–5 вещей в день, введение записи на пошив одежды, безумно длинные сроки изготовления вещей – минимум 2 месяца, взятки закройщиков. Положение менялось очень медленно. Весной 1955 года «Ленинградская правда» с возмущением писала о длинных очередях у ателье «Ленинградодежды», текстильно-швейно-трикотажного треста и мастерских промкооперации, о низком качестве пошива, о невыполнении решения городских властей открыть новые ателье. У многих женщин, в 1950–1960-х годах пользовавшихся услугами обычных государственных портных, остались от них очень неприятные впечатления. Культуролог О.Б. Вайнштейн в 1997 году провела опрос российских женщин разных поколений. Темой интервью было любимое платье и способ его обретения. В рассказах респонденток встречались резкие суждения о советских ателье: «Я однажды попала в ателье, и попытка заказать там платье оказалась совершенно плачевной. То, что мне сшили, носить было невозможно»; «Я бы никогда не стала шить в ателье. Как вспомню – эти мерзкие тетки, квитанции, пыльные портьеры…» (Вайнштейн 2003: 119).
