Георгий Задорожников - Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945)
Ну да ладно. Грядут другие первобытные удовольствия. Скоро Новый Год. Ёлка. Но ёлки нет, и ёлками не торгуют. А поэтому снаряжается экспедиция подальше в горы, в лес. Рано утром мы отправляемся на мотоцикле к Байдарским воротам. За рулем дядя Вася, отец сидит в коляске, я на заднем сидении. Наша цель – добыть ёлку, а может быть, и две или даже три. Ещё не родились будущие экологи, зеленые и вообще борцы за всё или против всего, лишь бы выгода была. Тем не менее, путешествие будет опасным. Если конкретно накроют, то запрессуют, и штраф корячится, сто пудов. Пардон. Этот сленг не нашего времени. Язык должен соответствовать обстоятельствам. И, тем не менее… Мы есть кто? Мы – севастопольцы! У нас как у Гарри Моргана (Хемингуэй) к внутреннему боку коляски в промасленной козлиной шкуре прикреплено бельгийское ружье «Зауэр» – три кольца, у нас немецкий штык в железных ножнах, на нас сапоги горных стрелков. Дикий Запад отдыхает!
Мотоцикл влетел под своды Байдарских ворот, и дробный стук двигателя превратился в длинную гулкую очередь скорострельного тяжелого пулемета. Южным отверстием короткий тоннель выстрелил нас в безоглядную синеву космоса. «Этот синий, синий цвет… в детстве мне он означал синеву других начал» (Бараташвили). Тишина заткнула уши. Море стало небом. Замерло сердце, и я оказался в другом измерении. Поразительный контраст. Только что перед воротами синяя холодная тень покрывала окрестность, лёд в лужах и снег на северных склонах холмов. И вдруг, солнце, море, небо, жара, теплый хвойный воздух. Потом я узнал – эта узкая полоска земли вдоль берега моря называется субтропики!
Да будет нам вечное прощение, мы срубили три ёлочки, плотно упаковали их в брезент и «спрятали» в коляске. Больше мы так никогда не поступали. Две ёлки были проданы, одна оставлена себе. Ёлочных игрушек не было. Цветные бумажные цепи, хлопушки, бомбаньерки клеили сами. А в лесу под ногами шишки, чем не игрушки? Мы набрали мешок. Дома несколько штук покрасили серебряной краской (алюминиевая пыль с ацетоном), повесили на нашу ёлку. Получилось красиво. Покрасили остальные, и бригада женщин вынесла их на базар. Ажиотаж непередаваемый. «Ах, черт возьми! Как же раньше не додумались?». А до Нового Года оставалось только три дня.
Заработал конвейер. Мотоцикл в лес и назад. Мне вбивать гвоздик в попку шишке. Мама привязывает к нему петлю из суровой нитки. Татьяна красит. После сушки бабушка несет игрушки на базар. Народное творчество. Милиция претензий не имеет. Набегает приличная сумма, чтобы по-человечески и «…весело, весело встретим Новый Год!» (детская песенка). На следующий год дело не пошло, появились фабричные игрушки, да и милиционер был уже не тот.
4. Новый, 1945 год
Праздники тогда гуляли в складчину и компаниями. Именно такие слова были в быту. Компанию составлял устоявшийся годами круг родственников, хороших давних друзей. Каждый приносил с собой к столу то, что мог, это и была складчина. Мало того, с собой приносили рюмки, тарелки, вилки и даже иногда стулья. Гуляли попеременно в разных домах. Решение, у кого собираемся, оговаривалось заранее. Наша семья предпочитала гулять у себя, с добавлением умеренного количества родственников со сторон. Так и предполагалось встретить новый, 1945 год, в новом доме. Людей чужих, но нужных не бывало никогда. Подобный деляческий подход отсутствовал в роду. И вот надо же, двоюродная сестра Надя, тогда директор крупного гастронома, притащила с собой прокурора (!) и своего очередного хахаля, пьяного Героя Советского Союза. Герой оказался простым хорошим парнем нашего круга, в дальнейшем желанным гостем на наших праздниках. Но прокурор! Мужчина в возрасте, в устрашающей ведомственной форме, в общем, прокурор с лицом прокурора. С ним, чрезвычайно молодая и красивая брюнетка, вся в красном и в золоте. Ну прямо красная свитка из «Сорочинской ярмарки».
По традиции, меня на 10 минут усаживали за общий стол встретить Новый год, затем отправляли в постель. В этот раз моим визави оказался прокурор. Тяжелым взглядом он уставился на мальчика, которому рано быть тут, так как потом за такой вольницей следует наказуемое законом деяние и тюрьма. А может быть, он думал: «Вот мальчик видит старого дядю и с ним молодую красивую тётю и не знает, что у дяди престарелая жена и малые дети. Но это ерунда, мальчик. Это законом не запрещено, а то, что не запрещено, то можно». Затем прокурор встал и провозгласил здравицу за товарища Сталина. А ведь по традиции полагалось сначала выпить за старый год. Но дяде прокурору было известно, что тов. И.В. Сталин не терпит двоеженства и наказывает за любые проступки всех одним сроком лишения свободы на 25 лет, так как другой цифры не знает. Поэтому гражданин прокурор надеялся, что его заздравие как-то дойдет до вождя в качестве своеобразной индульгенции. По его прокурорскому мнению, всегда и во всякой компании есть человек, который бдительно сообщит куда надо. Тут меня выперли из-за стола, и прокурор остался без наблюдателя. В том, что в тот вечер среди нас, просто по определению, как теперь говорят, не могло быть стукача, я абсолютно уверен.
Утром нового года я проснулся от переполоха, царившего в доме. Дело в том, что ярко-красная прокурорская брюнетка, женщина-флаг, перед началом традиционных танцев парами под радиолу сняла с себя золотые доспехи и положила их под зеркалом на комод. Под утро, когда стало затихать искусственно созданное веселье, прокурорская молодуха, накинув на себя дорогую шубку, которую прокурор, вы не поверите, выиграл по трёхпроцентному выигрышному государственному займу, не обнаружила своего золота на комоде. Начался шмон по всему дому. Как бы невзначай брюнетка кинула: «Может ваш мальчик?». Это вызвало тихое озлобление всей родни. Что же, обыскивать всех присутствующих? Решили, что украсть никто не мог. Следует всем успокоиться. При послепраздничной уборке все отыщется. Но золота не нашли. Прокурорская дама пик потребовала возмещения ущерба. «Раз в вашем доме, то вам и отвечать».
Что ж, пришлось по крупицам, на протяжении длительного времени моим дурашкам собирать дань для этой твари. Мне неизвестны подробности завершения этого дела. Меня не посвящали. Золото так и не нашли. Предположение, что кто-то из наших мог такое сотворить, категорически отвергалось. Я и теперь могу это клятвенно подтвердить. А вот к чужой тете в красном есть вопросы. Какую такую любовь могла испытывать эта лярва к прокурору? Неужели непонятен социальный статус особ такого толка и их принадлежность к племени авантюристов? И, наконец, зачем было снимать украшения? Если они неудобны и стесняют тебя, то твои ли они? А если твои, то зачем надевать, чтобы потом вскорости снимать? И ещё, господа присяжные, обратите внимание: украшения были оставлены в крайней комнате, где не было окон, и не включался свет. О местонахождении украшений знала только «потерпевшая». Требовалось мгновение, чтобы схватить это и сунуть за лифчик. «О. Коломбо, где ты?»
5. Базар
Севастопольский центральный базар приютился у излучены Артиллерийской бухты. На небольшой площадке с остатками асфальта протянулись два ряда дощатых, плохо оструганных, столов-прилавков. Над ними, треугольные навесы, не от чего не защищавшие. С этих столов шла небогатая личная торговля. Весов не было. Продукция отпускалась стопками, стаканами, банками, кучками, десятками. Торговали семечками, зерном, махоркой. Реже рыбой, фруктами, овощами, яйцами.
На стороне базара, обращенной к городу, прежде стоял одноэтажный пассаж. Теперь только обгорелые стены. В загончиках между стен устроились парикмахер, фотограф и тир. Однажды бабушка после удачной продажи чего-то решила увековечить внуков. Фотограф заявил, что фотографии выполняются только 6х9 или на паспорт. Дефицит материала. Мы решили сделать 6х9 и стали у забеленной стены со следами от осколков и пуль, как на расстрел. Неуверенный мастер навел на нас деревянную коробку, накрылся черным покрывалом и под ним постарался, установил себя в приличествующее торжественному событию положение. Из темноты покрывала он с трудом извлек руку, с ещё большим трудом отыскал крышечку на объективе и эффектным привычным движением сдернул её. Описав в воздухе круг, он начал многотрудный путь возврата крышки на объектив. Победил опыт. Выйдя из темноты, мастер неуверенно сказал: «Готово».
На другой день на фотоснимке величиной с детскую ладонь в клубящемся тумане мы смогли разглядеть три парящих над землей силуэта. Определиться, кто есть кто помогали метрические данные. В центре бабушка, та как она больше всех, по бакам, мальчики в матросках. Маленькая тень – меньший брат, большая – старший. Мастер художественной фотографии сегодня выглядел ещё неувереннее, чем вчера. Проще говоря, он был вне зоны доступа. Бабушка махнула рукой, что означало одновременно: ладно, Бог с тобой, мастер художественного литья, деньги завтра, и мальчики, домой. Фотография долго стояла на трюмо, потом пропала. А жаль, все же память 1944 года.
