Андрей Елпатьевский - Голубая Дивизия, военнопленные и интернированные испанцы в СССР
Араса пишет, что в 1951–1952 гг. испанцы-антикоммунисты держали голодовки (С. 289).
«Перед нами, антифашистами, возникла дилемма, будем ли мы продолжать сотрудничать или нет, потому что мы также дошли до точки кипения. Однако мы снова вернулись к тому, чтобы противостоять антисоветскому давлению тех, кого считали своими врагами», – говорит Астор. Вначале советские ничего не делали, чтобы помешать голодной забастовке, и испанцы, уже сильно ослабевшие, проводили целую неделю, лежа на койках; но когда прошло десять дней после начала протеста, прибыло много русских солдат, и хотя они пришли без оружия, силой заставили испанцев есть. Астор уточняет, что когда происходила эта голодная забастовка, Паласиоса и других испанских офицеров и солдат-антикоммунистов уже не было в лагере в Боровичах, но что и раньше они были инициаторами саботажа – поощряли испанцев, которые не работали, причиняли вред. Они были осуждены и заключены в тюрьму.
Наиболее многочисленное ядро испанских военнопленных или дезертиров было отправлено в новый лагерь, расположенный в районе Дарницы, в Киеве, откуда некоторые были перемещены в Дон Бас, конечный пункт их жизни в плену. Оттуда одни выехали в 1954 г. в Испанию, а другие остались в СССР, хотя многие из тех, кто сперва не вернулся в Испанию на «Семирамисе», сделали это два или три года спустя в составе других экспедиций (С. 338).
После общего взгляда на события глазами Сесара Астора Д. Араса переходит к рассмотрению жизни военнопленных с противоположной точки зрения. В частности, используя данные капитана Паласиоса, в которых собраны и другие источники, как просоветские, так и франкистские.
Первые допросы военнопленных, согласно Паласиосу, разочаровали, потому что многие испанские солдаты боялись отвечать. Когда их спрашивали, например, об их вероисповедании, один отвечал, что был масоном, а другие говорили о приверженности к коммунизму. Ввиду такой ситуации офицеры обратились к солдатам с твердым заявлением о том, чтобы они, несмотря на создавшееся положение, оставили всякие попытки переметнуться. Некоторые из просоветски настроенных свидетелей – согласно версии, которую дает Хосе Хуарес, который был переводчиком на этих допросах, – говорили, что ни в момент, когда Паласиос попал в плен, ни на допросе позиция последнего не была такой героической, как он сам описывает. Он был захвачен в плен в бункере, в котором находились раненые, и некоторые считали это уловкой, чтобы не оказаться в окопе в момент (С. 339) русской атаки на позиции его роты. Они утверждают, что сначала он отказывался отвечать и даже вел себя вызывающе, но после хорошей пощечины от одного советского офицера стал отвечать, когда его спрашивали. Но все сходятся в том, что Паласиос отказался говорить по громкоговорителю, когда ему это предложили советские, а также отказался обратиться к своей семье. Понятно, что слова некоторых из своих явных противников умерший уже Паласиос опровергнуть не может. Стоит добавить, что некоторые военнопленные, включая и офицеров, всегда выражавшие ясные антикоммунистические взгляды, не были полностью согласны с тем, что описывает капитан Паласиос в книге Лука де Тена.
Кому же принадлежат призывы по громкоговорителю и радио, приглашавшие испанских дивизионеров переходить во вражеский лагерь, так как они были якобы покинуты и преданы своим командованием? Это был человек, которого Паласиос называет «прапорщик Х», не указывая его имени, хотя прямо его обвиняя. Речь идет о прапорщике Хосе Наварро. Вот кем он был, по версии Астора:
«Он был республиканцем по убеждениям, но никогда не был коммунистом. Как многих других, его можно было отнести к лагерю умеренных социалистов. Его семья была в Кордобе, но по окончании гражданской войны он оказался в Сарагосе и из этого города отправился в СССР, записавшись в Дивизию. На момент, когда он попал в плен у Красного Бора, он еще очень мало был на фронте. В советских лагерях он объединился с офицерами-антифашистами, поддерживая интенсивные контакты с итальянцами, общение с которыми облегчалось сходством языков».
Наварро входил в Антифашистский комитет, в котором Астор был председателем или активистом, а Наварро ответственным за культурную работу. Третьим членом этого Комитета был Мигель Латре, тоже военнопленный, а не дезертир. Согласно Астору, это был офицер, который хоть прямо и не сотрудничал с ними, но не был по отношению к ним враждебен. Он упоминает о лейтенанте Мартине, который поддерживал дружеские отношения с Наварро, в то время как остальные испанские офицеры прекратили с ним все контакты. Отдельно существовал и капитан авиации Андрес Асенси Альварес-Аренас, попавший в плен в декабре 1942 г. (С. 291, 293).
Испанцы, захваченные русскими на Ленинградском фронте, были сначала помещены в лагерь в Череповце. Как уже говорилось, большая часть пленных была захвачена в Красном Бору и должна была пройти через замерзшую Ладогу – путешествие, в котором некоторые солдаты пострадали от обморожения, что впоследствии привело к ампутациям. Многие испанцы умерли в этом лагере. Среди них, согласно Паласиосу, были: Франсиско Доменеч, Анхель Арамбуэна, Феликс Гаскон, Бенигно Гомес, Хосе Иглесиас (С. 340), Франсиско Марчена, Бартоломе Оливер, Кармело Сантафе, Мануэль Кабальеро, Рамиро Эрнандес, Бенито Рохо, Висенте Берналь, Элиас Баррера, Франсиско Барранко, Хоакин Баррето, Хуан Карлес, Паскуаль Клос, Акасио Фернандес, Эрмеландо Фустер, Кайо Гутьеррес, Мануэль Гутьеррес, Хосе Эрнандес, Хуан Иниеста, Хуан Элисаррага, Рафаэль Лопес, Хоакин Майора, Карлос Монтехо, Хуан Морено, Франсиско Падилья, Висенте Паскуаль, Виктор Перес, Анхель Осуна, Эстебан Рамирес, Мануэль Санчес Понсе, Леопольдо Сантъяго, Кресенсио Састре, Мигель Торре, Хосе Васкес Пас и один человек по фамилии Виньюэлас. Все они умерли от болезней или истощения. Хоан Лавин погиб, будучи застреленным часовым, а Педро Дуро Ревуэльто – в шахте, где работал. В лагерь в Череповец 22 февраля 1943 г. прибыло всего 250 испанцев, которые попали в плен при атаке 10 февраля в Красном Бору.
«Иногда испанцы страдали от ударов, нанесенных не советскими, а другими испанцами», – говорит Астор. Некоторые утверждают, что одним из тех, кто в суровой и оскорбительной форме обходился с военнопленными из Голубой Дивизии, был Фелипе Пульгар, один из руководителей КПИ, который часто допрашивал пленных и вел с ними политическую работу. Немного лучшие впечатления оставил о себе лейтенант Севил, выполнявший те же функции.
Из лагеря в Череповце они были перемещены в лагерь № 27 у Москвы, где обращение было несравненно лучше и питание было хорошим. Оттуда их перевели в лагерь в Суздаль (№ 160), примерно за 300 километров к востоку от Москвы, во Владимирской области, на берегах Ламенки. Их разместили в старом монастыре, где военнопленные итальянцы открыли чудесные фрески, покрытые другими слоями живописи, которые они реставрировали (С. 341). Питание снова стало плохим и недостаточным, как и в первых лагерях. В этом лагере к ним присоединился другой пленный офицер, капитан Херардо Орокета, который, несмотря на то что был пленен в тот же день, что и остальные, попал в Суздаль другим путем. Получив ранение в ключицу в Красном Бору, Орокета был интернирован в советский госпиталь и затем передан в руки НКВД в Ленинграде, где его допрашивали.
В каком-то из этих мест он потерял свои сильные очки и затем в течение многих лет искал подходящие стекла.
Орокета присоединился к группе испанских офицеров, которые отказывались работать и сотрудничать в чем-либо с русскими. Образовалась группа полностью антисоветская из следующих офицеров: Паласиос, Орокета, Малеро, Альтура и Кастильо, позже к ним присоединился лейтенант Росалени, с которым они встретились в другом лагере. В противоположном отряде, антифашистском, был прапорщик Наварро. Относительно независимая позиция была у лейтенанта Мартина, который не сотрудничал с русскими, но продолжал поддерживать дружбу с Наварро. Кроме того, в некоторых лагерях им встречался другой испанский офицер Асенси, из авиации, который, несмотря на твердость своих антикоммунистических взглядов, все же был гибче других, по утверждению Астора[85].
Названные испанские офицеры-антикоммунисты отказались снять свои знаки отличия с окончанием войны. Советские приказывали им сделать это, поскольку немецкая армия исчезла, но Паласиос ответил, что Испанская Армия продолжает существовать, и его примеру последовала часть пленного немецкого офицерства. Паласиос уверяет, и это подтверждают и другие, что большинство немцев вели себя в плену весьма не слишком достойно, хотя на поле боя было иначе.
В июле 1946 г. они были переведены в лагерь Оранки, в районе Горького, где встретились с лейтенантом Росалени. Позже они были в лагере в Потьме, в уже названном № 58 в Республике Мордовии, и в январе 1947 г. в Харькове. В лагере № 160 в Суздале испанские военнопленные встретились с испанским гражданским населением, перемещенным из Берлина в 1945 (С. 342).
