Александр Сладков - Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс
– Я хочу правды. Чтоб нас все слышали и понимали, что мы не просто так взяли оружие, что мы не бандиты и не хотим воевать. Мы хотим, чтоб нас услышали. У нас тоже есть свое мнение, не только у Западной Украины. Дайте нам жить. Мы же не накинулись ни на кого! Мы у себя дома, вы же к нам пришли с оружием! Мы будем стоять.
Выезжаем в Карловку. Смешное название. Там, говорят, немец когда-то жил, Карл. Так и назвали. Сейчас Карловка на острие. Там идут бои. Мы договорились, нам помогут их снять.
Сначала нас привозят в Макеевку, в штаб одного из отрядов. Это бывшая станция техобслуживания. Мы в накуренном помещении. Попиваем чай, беседуем с ополченцами, ждем, когда в Карловку поедет смена бойцов, чтоб отправиться вместе с ними. Приходит известие: украинские самолеты бомбят шахту № 21. Штабные дружно хватаются за телефоны.
– Наташа! Детей никуда не отпускай. Какая школа?! И сама никуда не ходи.
– Юль, где малая? В саду? Забирай. Забирай, потом все объясню.
Вокруг одни шахты, а шахтеров среди ополченцев раз-два и обчелся. Почему? Деньги за уголек им платят, и неплохие. Они все в кредитах, надо отдавать. Пропал работник на пару дней – все, уволен. В правлении революция никого не волнует. Ополченцы попытались было не пускать шахтеров в забой. Бросили это дело, опасно. В 89‑м здесь, на Донбассе, возникли волнения. Из-за нищеты. Поднялась лишь часть горняков, всего двести тысяч. Требования сразу выполнили. Я так думаю, и сейчас опасно их трогать. Если им мешать зарабатывать, они выйдут из шахт и сметут все к чертовой матери. И Киев, и революцию. Хотя… Есть же сугубо шахтерская дивизия на Донбассе, «Кальмиус». И по телевизору идут регулярные объявления о наборе в нее добровольцев. Вот только народу в «Кальмиусе» едва батальон.
Ополченцы строятся. Экипировка у них не ахти. Но у всех автоматы, есть пулеметы. А лица знаете какие? Как из хроники Великой Отечественной. Я видел и другие лица, на том же Кавказе. Особенно это касалось командированных из Москвы милиционеров. Они сидели в горах месяц, два, три. И не брились, и сурово сводили брови перед объективами камер. Но… Все равно, проступала сквозь наносную брутальность столичная нега. Обросшие щетиной щечки никак не хотели впадать, оставались пухлыми. Крутые перчатки, «винторез» в руках и кроссовки вместо сапог мужественности не добавляли.
А здесь я не видел смеющихся, дурачащихся ополченцев. Везде, где я был, на всякой войне солдаты улыбались при виде камеры. Однажды, в августе 96‑го мы снимали уходящих в Грозный контрактников. Они знали, что им предстоит таранить позиции боевиков и через пять минут многих из них убьют. Но даже они улыбались и поднимали вверх большие пальцы. Ополченцы Донбасса хмуры всегда. Они все там, за Рубиконом. У них какие-то свои жизненные измерения…
– Давайте ребята, поехали. Держитесь вот за тем джипом.
Двигаем. Полчаса по Донецку, мимо аэропорта, а затем выезжаем в область. На шоссе набираем скорость. Проскакиваем населенный пункт Пески. Не знаю почему, но не Пески́, а Пе́ски, с ударением на первый слог. По бокам пустота. Впереди очередной блок-пост. Вернее, кафешка с большим скоплением вооруженных людей. Рядом БРДМ, расписанный граффити. Эти ополченцы в основном в масках. Зовут друг друга по позывным: Горностай, Север, Скиф и так далее.
– Вот командир, Скорпион, с ним пойдете. Он как раз местный.
Скорпион. Лицо обветренное, бойцовское. Камуфляж какой-то нестандартный, зелено-желтый, разгрузка набита магазинами и гранатами, новый АК на профессиональном тактическом ремне, черные кожаные перчатки с обрезанными пальцами. Видно, что парень со стажем. Скорпион вздыхает и натягивает на голову черную балаклаву. Для него возня с журналистами – это, видать, общественная нагрузка.
– Ну что, в Карловы Вары?
– В смысле?
– В смысле, в Карловку едем?
– Да. Кстати, я бывал в Чехии, в Карловых Варах.
– Я всю жизнь в них живу.
Мчим, как можем, но за джипом Скорпиона всё равно не поспеваем. Шоссе открытое, мы – мишень. Ощущения, мягко говоря, неприятные. Проскакиваем желтый отель с вывеской «Карловы Вары», подлетаем к дамбе, справа оставляем разбитый храм из красного кирпича. Вот и Скорпион. Мы сворачиваем следом за ним в разбитый снарядами двор частного дома, хватаем камеры и начинаем снимать. А вокруг тишина. Даже саранча не стрекочет. Вот тебе и самое опасное место.
– Давайте быстрее, там в зеленке у них снайпер сидит!
Трусим за Скорпионом к неработающей бензоколонке. Площадка перед ней местами вспучена взрывами. Свежий щебень вывалился наружу и белеет на недавно положенном черном асфальте. Мы лавируем меж воронок, надо сказать довольно лениво. Дзиньк! Оба-на!
– Снайпер! Блин, у меня прямо рядом с ногой прошло! Пуля!
Теперь никаких слов не надо, и наши пятки мелькают. Скорее всего, это был никакой не снайпер, так, дежурный стрелок. Профессионалы шансов не оставляют. Если снайпер, открылся бы сейчас у нашего донецкого продюсера Андрюхи Руденко во лбу третий глаз. С первого выстрела. А так он живой, дышит вон полной грудью и картинно вращает глазами, прижавшись спиной к бензоколонке. Интересно, пробил бы стрелок его шлем или нет? Это я ему его подарил. Впереди у него написано «TV», а на затылке «I like it!». Каску эту я привез из Ирака, а надпись означает мою преданность репортерскому ремеслу.
Командир Скорпион начинает рассказывать нам о том, что за дамбой, совсем рядом, украинские батальоны «Донбасс» и «Днепр». И еще польский отряд «Каскад».
– Хорошо поляки воюют?
– Лучше, чем украинцы.
Карловка, дачный поселок. Сил у ополченцев мало, сплошной обороны нет. Каждый день их отдельным группам приходится прочесывать брошенные дома в поисках диверсантов. А за Карловкой украинские минометы, танки и артиллерия. Скорпион говорит, что противник стреляет из пушек, ходит в атаки.
– А чего так тихо сегодня?
– Не знаю, так давно уже не было.
Оператор Серега из-за угла снимает ту сторону. А что там? Кусты и кусты. Мы молчим. Что-то Скорпион не заводит ставшую модной в последнее время тему российской подмоги. Видать, гордость не позволяет. Мол, сами справимся. А вот Стрелков Игорь Иванович, министр обороны Донбасса, каждый день заявляет, что без Москвы революция пропадет. Не знаю… Я и сам часто размышляю об этом. Как-то в Славянске, пару месяцев назад, обратился ко мне местный житель. Мужичок лет шестидесяти. Его интересовало, сколько времени понадобится русским десантникам, чтоб высадиться здесь, в городе. А я ел, и у меня бутерброд чуть изо рта не выпал.
– А зачем здесь нужны наши десантники? Почему мой сын должен здесь погибать? И другие ребята, из Тулы, Пскова, Рязани? Почему? Вон сколько у вас мужиков без оружия бродит! Чем они занимаются? Почему не на баррикадах? Почему шахтеры сидят в своих норах? Опять мы должны кого-то спасать. То болгар, то сербов, то всю Европу от фашистов, а теперь вас?
У мужика аж затряслись губы. Он поправил очочки и отошел. Обиделся. Пускай. Хотя Россию на Донбассе действительно ждут. Есть какая-то святая вера, что подмога придет. Российский флаг – это прям оберег какой-то. В Енакиеве вон был случай. Пошел народ штурмом на шахтоуправление. Только лавина людская подкатила, а охрана: стоп! Все назад! И встала толпа. А тут вперед протиснулся репортер «Вестей» с раскрашенной в триколор поролоновой микрофонной бобышкой. Пару слов захотел сказать в кадре и решил выйти на передний план. Толпа как увидела этот «флаг» – давай скандировать: «Рос‑си‑я! Рос‑си‑я!». А потом поперла вперед, смела управление.
Мы снимаем Карловку. Разрушенные дома, детали украинских снарядов от установки «Град». И вдруг Скорпион напрягается, как охотничий пес, он становится в стойку. И рация его молчала, и не кричал никто. Вот так, на флюидах. Он оглядывается по сторонам, потом резко машет рукой, приказывая нам оставаться на месте. А сам, пригнувшись, семенит к дамбе. Вот он уже беседует с вышедшим из укрытия другим ополченцем. Напряжение. Минута, две. И тут через дамбу на нашу сторону медленно переваливает большой черный джип. С большим белым флагом. Ага, вот оно что. Вот тебе и разгадка сегодняшней тишины. Парламентеры. Их ждали. Поэтому никаких артналетов и перестрелок. Вернувшийся Скорпион уточняет:
– Это по обмену пленными. Из Киева едут, договариваться с нашими.
Мы возвращаемся в Донецк тем же маршрутом. Я вглядываюсь в мелькающий за окном привычный пейзаж, размышляю. Ведь у каждой войны свои символы, свои имена. Афганистан – это Панджшер, Кандагар и Саланг. Приднестровье – Бендеры, мост через Днестр. Балканы – Мостар, Сараево, Вуковар. Кавказ – это, конечно, Грозный, Ведено, Шатой и так далее. Когда я слышу какое-нибудь из этих названий, в душе холодеет по старой памяти. А у войны на Донбассе какие символы? Здесь все имена свои, теплые и радушные: Горловка, Андреевка, Семеновка, Макеевка, Мариуполь. Каждая буква родная. Вот это и мешает настроиться на боевой лад, включить механизм предчувствия опасности. На войне ведь как – если боец ходит не пригибаясь, если подолгу сидит и курит на бруствере, то все, его надо отправлять в тыл. А то убьют. А тут и руины вокруг, и убитые мирные жители, а мне все кажется, что войну на Украине я вижу во сне. В кошмарном сне.
