Игорь Милославский - Говорим правильно по смыслу или по форме?

Весьма близки к глаголу провоцировать сниженные подстрекать, подзуживать, а также подговаривать и инспирировать . Однако во всех этих последних случаях X действует более или менее явно. А неблагородство его поведения связано с тем, что он склоняет Y-а к чему-то объективно плохому. При этом обычно так или иначе направленному против третьих лиц (ср. науськивать, натравливать ), в чем сам Х участвовать не собирается. Разница по сравнению с провоцировать , где на первом месте «я ни причем», «это он сам», весьма существенная.

Несколько ближе, как это ни покажется странным, к провоцировать глагол намекать . Последний также предполагает не явное выражение своих мыслей, чувств и желаний, но апелляцию к догадке Y-а. Однако намекать можно на хорошее и на плохое, на соответствующее интересам Х-а и Y-а. При наличии некоторой «тайны» нет здесь явного эгоизма, неблагородства, коварства.

Отмечу, что в отличие от провоцировать во всех близких ему по значению глаголах нет предварительного условия «неприязненные, напряженные, плохие отношения». Склонять к плохому или неявно выражать свои желания можно в общении не только с потенциальным недругом. Однако именно фактор «предварительного условия» приводит к новейшим изменениям в значении слов провоцировать, провокационный . Имеются в виду такие, например, словосочетания, как провокационный доклад (выступление, статья, заголовок и т. п.). Таким образом часто теперь выражается отнюдь не скрытая злонамеренность Х-а по отношению Y-у. Речь идет о том, что Х стремится заинтересовать, заинтриговать, возбудить Y-а. На первый взгляд, перед нами обычный случай расширения значения слова. Однако, как кажется, дело обстоит значительно проще. Вся разница между провокацией в ее традиционном и «новом» значении обусловлена изменением «предварительных условий». В последнем случае отношение между Х-ом и Y-ом вовсе не враждебны, эти отношения – никакие. И Х стремится неявным, скрытым образом пробудить в Y-е интерес, внимание, заинтересованность к тому, что сам Х делает, думает, говорит. Иными словами, в действиях Х-а тот же эгоистический интерес. В соответствии с ним Х и хочет регулировать поведение Y-а. Однако вовсе не во вред Y-у, с которым у него нет вражды, но на пользу самому себе. Причем эта польза вовсе не отражает какие-либо «плохие» качества или устремления Х-а. Ему просто хочется привлечь к себе внимание равнодушного ко всему, и к Х-у в частности, Y-а, пробудить у него желание высказаться, поспорить, откликаясь на проявления Х-а.

Итак, в русском языке существует множество слов, отражающих ту ситуацию, когда один участник хочет добиться каких-то действий другого участника коммуникации. Причем выражает это свое желание явно или тайно. Хочет от другого действий «плохих» или нейтральных. А правильно комбинировать все эти возможные семантические характеристики можно лишь тогда, когда известны отношения между участниками, враждебные или нейтральные. Именно это последнее условие участники коммуникации не всегда соблюдают. Забывая о том, что самое важное часто формально никак не выражается, остается за кадром. Чтобы правильно понимать друг друга, собеседники непременно должны точно и одинаково понимать то, что остается невыраженным. А не только то, что получило формальное выражение в значениях слов и смыслах предложений.

Вредно или контрпродуктивно?

Не успели закончиться баталии по вопросу о том, как КОНТРОЛИРОВАТЬ знания и умения школьников, как начались баталии новые. Теперь уже из-за того, как ДЕЛИТЬ предметы, а следовательно, и отводимые на них часы занятий. И опять игнорируется самый главный вопрос, чем НАПОЛНИТЬ СОДЕРЖАНИЕ современного школьного образования. В частности, содержание школьного обучения русскому языку. Все помнят, что в школе изучали, например, омонимы, синонимы и антонимы. А зачем? Неужели только ради интереса?

Я не устаю повторять, что основным содержанием нынешнего школьного обучения родному, русскому языку является обучение правилам орфографии и пунктуации. Почти все школьные знания о русском языке, в конце концов, ориентированы на эту цель. При этом публично никто не спорит с утверждением, что цели школьного обучения русскому языку должны быть совсем другими. Это обучение точному и полному пониманию представленных текстов и обучение созданию текстов разного типа в зависимости от замысла автора, особенностей адресата, условий общения. Разумеется, с соблюдением, в частности, орфографических и пунктуационных правил, если речь идет о создании не устного, а письменного текста.

Сведения о существовании антонимов, слов с противоположным значением, в нынешней системе школьного обучения русскому языку выступают как некоторый непонятный довесок к правилам орфографии и пунктуации. А для обеспечения эффективных активных речевых действий – говорения и письма – этот раздел весьма важен.

Дело в том, что существование слов с противоположным значением, антонимов, позволяет обогащать нашу речь. Например, заменяя именование А на его антоним В с отрицанием: старый – немолодой, богатый – небедный, грешный – небезупречный, оставайтесь на нашем канале – не переключайтесь и т. п. В большинстве случаев такая замена, оставляя авторское утверждение столь же ясным, делает его менее категоричным. Когда мы, например, говорим хотеть не вредно , то это обозначает и то, что иногда «хотеть полезно», но чаще это «и невредно, и неполезно», а где-то в некотором пространстве между «вредом» и «пользой», хотя и никогда там, где «вредно».

Это сочетающаяся с ясностью смягченность представлена во многих русских фразеологизмах, характеризующих, например, человека алчного, корыстолюбивого: Своего не упустит, Мимо рта не проносит, Охулки на руку не положит, Себя не забывает. Тем же приемом пользуется и автор письма к гоголевскому Городничему в «Ревизоре»: « ты человек умный и не любишь пропускать того, что плывет в руки». Тот же механизм работает и во многих других случаях: мало не покажется – «много», не дурак – «умный», без дураков – «серьезно», не подарок — «создающий трудности» и т. п.

Таким образом, считая, например, некоторую идею разумной и полезной, можно назвать ее и эффективной , и продуктивной . Имея при этом в виду в обоих случаях ее плодотворность по отношению к результатам, которых мы хотим достигнуть. А как назвать идею, которая, по нашему мнению, не ведет к желаемым результатам? Здесь мы можем выбрать из ряда синонимов: неразумная, бесполезная, неполезная, неэффективная, непродуктивная, бесперспективная. Во всех этих случаях будет ясно, что от этой идеи не стоит ждать пользы.

А если говорящий/пишущий хочет сказать сильнее? А именно то, что обсуждаемая идея способна принести вред. Тогда можно и назвать ее вредной . Но не будет ли это слишком категоричным и обидным для авторов этой идеи? Здесь нам на помощь приходит уже не частица не или приставка без —, а элемент контр —, хорошо известный по таким словам, как контрреволюция, контратака, контрразведка и т. п. Этот элемент со значением «против», с одной стороны, не слово, поскольку не употребляется самостоятельно, а с другой стороны, и не приставка. Слишком легко и относительно свободно присоединяется он к другим словам. Это последнее свойство и позволяет решить нашу задачу – не обидно охарактеризовать какую-либо идею как приносящую отрицательный результат – контрпродуктивная .

Хочу в заключение добавить, что, по моим наблюдениям, первым начал активно употреблять это слово Евгений Максимович Примаков.

Не унижать и не возвышаться!

Культура русской речи не сводится только к проблемам ошибок при письме, правильному ударению при говорении или безошибочному склонению. Высокая речевая культура – это еще и непременное соблюдение норм поведения по отношению к адресату речи. К сожалению, именно эти нормы в наше время чаще всего и нарушаются.

При этом те, кто такое делает, над нарушениями обычно не задумываются. А может, надеясь на безнаказанность, они нарушают правила общения сознательно и с неблагородной целью? Давайте разберемся.

Любой автор речи обладает обычно достаточно широкой свободой выбора языковых средств для того, чтобы выразить свою мысль. Он может, например, сказать: Ничего не меняется. Застой. Стабильность. Ни фига не меняется. Все эти четыре возможности сообщают нам об отсутствии каких-либо значимых событий. Только это, и ничего более, сообщает первое предложение. Слово застой кроме этой информации заключает в себе и то, что это положение автору не нравится. А стабильность – что, наоборот, нравится. Последнее предложение за счет ни фига добавляет к безоценочной информации о положении дел что-то вроде подмигивания читателю/слушателю. За этим «подмигиванием» – желание автора не придерживаться в общении с адресатом нейтральных обычных форм, а стремление перейти на пониженное, не слишком уважительное общение. Строго говоря, употребивший ни фига (или нечто подобное) уже проявляет «вольность» по отношению к своему собеседнику. Интересно, позволил бы он себе такую инициативу, официально разговаривая со своим или иным высоким начальником? Подобного рода возможностей, реализующих желание одного из собеседников подчинить себе другого, возвыситься над ним, в русском языке довольно много.