Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века
Понятно, что это описание Театральной площади относится к самому началу XX века. В 1904 году ее пересекли трамвайные линии, а в 1910—1911 годах вместо плац-парада были устроены два сквера и соответствующее мощение.
Сто лет назад начало весны в Москве называли «демисезоном» и даже писали это слово на французский манер, через дефис. Это было время, когда на смену зимним заботам приходили новые – свои у каждой группы москвичей, что в изображении фельетониста «Русского слова» Власа Дорошевича выглядело так:
«– Деми-сезон, – заявляет узколобый „пшют“[68] с сильными «аппетитами» и ветром в кармане, – это время, когда нужно нести в ломбард шубу и брать оттуда демисезонное пальто!
– Деми-сезон, – лепечет хорошенькая дама, – это очаровательное время! В это время следует ежедневно покупать в пассажах весенние материи и вообще все nouveautes[69] наступающего сезона... Ах! Это прелестное время!
– Деми-сезон... будь он проклят! – мрачно говорит «муж своей жены», – это самое скверное время... Если бы я был законодателем, я в это время приказал бы закрыть все модные магазины и пассажи... чистейший грабеж!
– Деми-сезон, – меланхолически заявляет провинциальный актер, – это путешествие по пустыне Сахаре без провианта, черт возьми! В особенности когда этот деми-сезон совпадает с Великим постом...
– Деми-сезон – это довольно хорошее время... – оживленно потирая руки, говорит эскулап. – Знаете, за это время всякие этакие бациллы, микробы и микрококки, мирно дремавшие под снегом, выходят на свет Божий... Инфлюэнцы, грипп, бронхит и... гонорар...
– Деми-сезон, – ухмыляясь, говорит «дачный мужик», – время для нас самое развеселое! Потому дачник начинает наклевываться... Тут его, значит, и лови...
– Деми-сезон, – сердито говорят содержатели загородных ресторанов, – это время, когда нам приходится класть зубы на полку, – никого калачом не заманишь...
– Деми-сезон, – мечтает «дама от Максима», – это... это значит, скоро откроют летние сады...»
Если же говорить серьезно, то главным в жизни москвичей было то, что на весну приходились Великий пост и один из самых радостных праздников – Пасха.
«Москва постилась... – вспоминал И. И. Шнейдер об этом периоде. – Окна булочных были завалены длинными рядами слепившихся „постных жаворонков“ с запекшимися острыми и ломкими носиками и с криво посаженными изюминками вместо глаз. В кондитерских продавали разноцветный „постный сахар“».
По свидетельству мемуариста, среди его знакомых отношение к посту было разное: одни строго придерживались в течение семи недель всех суровых требований церковных канонов, другие постились лишь последнюю неделю, чтобы с легкой душой разговеться на Пасху. Находились и такие, кто постился дома, зато в ресторанах наверстывал упущенное.
Строгое следование правилам особенно было распространено в купеческих семьях, где полностью отказывались от «скоромного». Даже в кофе добавляли не натуральное молоко, а «миндальное» – приготовленное из орехов, а вместо сахара на стол подавали мед.
Начетническое отношение к соблюдению поста высмеивалось юмористами. Например, один из авторов журнала «Искры» («Муха») вложил в уста своего героя-купца такие слова: «Я на пост весьма сурьезно смотрю. По-моему, пост – первое дело. Не блюдешь поста, значит, ты вовсе негодный человек, потому в посте что? Плоти воздержание, очищение души и тела... Я насчет поста строг... Известное дело – человек и немощи человеческие имею, слаб телом и духом, но пост блюду...»
А далее купец, посетовав, что накануне знакомый ввел его в грех – не предупредив, накормил сухариками, пожаренными на сливочном масле, вступал с владельцем продовольственного магазина в предметный разговор:
– Таа-а-к... икра хороша?
– Отменная-с...
– Не хуже масленичной?
– Лучше-с... Что свежая, что паюсная – жемчуг, а не икра-с...
– Ладно. По бочоночку маленькому, фунтов этак на пять, и той и другой...
– Слушаю-с...
– А балык?.. Ты мне и осетровый, и бело-рыбий покажи...
– Вот-с...
– Ага!.. Ну, что – ничего, добросовестный балык... Вот осетровый как будто не ян-тарист, а?
– Сохрани Бог! Прозрачней стекла-с, а это только сверху, – действительно затуманился. Воздух комнатный – потеет-с, опять же и ножом тронут...
– Давай и балыка... да и семги, – семга у тебя хороша. Ты мне ее вот этак, по хребту... понимаешь?
– Извольте-с...
– Ну, а капуста?.. Как у тебя в этом году насчет капусты?
– Похвастаться, Маркел Маркелыч, могу – на удивленье капуста – что кочанная на яблоках, что шинкованная салатная – редкостная. Опять же огурцы...
– Какие огурцы-то?
– Всякие-с... В дынях, арбузные, на черемуховом и дубовом листу...
– С чесночком?
– Всенепременно-с... И корнишоны-с нежинские на виноградном уксусе...
– Не штурмовские?
– Разве возможно-с! Разве могу я штурмовские любителю предлагать? У Штурма, можно сказать, фабричный препарат– с, а тут гастрономия. Прикажете-с?
– Пришли... капустки, пришли огурчиков и корнишонов твоих хваленых...
Хозяин придвигается к покупателю и переходит чуть не на шепот.
– Есть у меня для вас, Маркел Маркелыч, новинка-с...
– Какая?
– Чудесная-с... Персики соленые и ананасы маринованные...
– И хороши?
– Тают-с...
– Давай... это ты мне давай – и персиков давай, и ананасов. Ежели хороши, то это, братец, чудеснейшая вещь. А много у тебя?
– Не то чтобы очень много, но порядочно...
– Так ты того – попридержи. Очень-то не разбрасывай...
– Слушаю-с...
– Ну, а мелочь как? Маслины там, оливки, каперцы, шарлотка?..
– Первый сорт-с...
– Масла прованского не забудь.
– Как можно-с... У меня для вас, Маркел Маркелыч, да для генерала Знобишина осо-бое-с, специально выдержанное... А рыбы соль прикажете?
– Разве есть?
– Постарался...
– Молодец... Это ты молодец, рыбку соль я, братец, уважаю – с понятием рыбка, тонкая... А счет ты того – в контору...
– Слушаю-с...
– Ну, вот... прощай покуда... Да ты строго пост блюди, сохраняйся... Теперь ведь разврат этот всюду пошел...»
Среди важнейших событий в жизни Москвы в период Великого поста следует отметить Вербный базар – продажу разных вещей, доход от которой поступал в пользу благотворительных организаций. Обычно в число его устроителей входили представители дворянской и купеческой знати, а сам он проходил в Благородном собрании.
«Через Дмитровку перекинута вывеска базара, – описывала его газета „Голос Москвы“ в 1910 году. – Фасад и крыша собрания также увешены вывесками. Лестница убрана тропическими растениями и гирляндами хвои. У входной двери в вестибюле – павильоны с продажей в пользу об-ва детолюбивого и благотворительного, в пользу реформатской церкви.
Вестибюль обращен в русскую палату. Живопись декораций, убранство и освещение очень выдержаны. За чайным буфетом служат барышни в русских костюмах. При приеме пакетов для рассылки на дома служат мальчики, одетые в боярские костюмы. Здесь – оркестр гудошников и механическое пианино. Соймоновский и Гагаринский залы заняты киосками.
В угловом зале расположена итальянская таверна, устроенная попечительством Тверской части. В другом углу – изящный киоск «Под душистой веткой сирени», устроенный благотворительным обществом 1837 г. [...]
Над большим залом парит громадный аэроплан, представляющий точную копию аэроплана Фармана. В центре зала эстрада, где продаются вещи, пожертвованные Великой Княгиней Елизаветой Федоровной, – цветы, фрукты и т.д. Здесь же – кадки с сюрпризами.
Рогожское попечительство выстроило в зале обсерваторию в средневековом стиле. Нажатием кнопки разрешается загадка – на северном или южном полюсе должна появиться комета. Если играющий угадает, то комета действительно появляется и угадавший получает премию. Если же угадать не удалось, то в окошечке появляется юмористическая надпись. Здесь же устроена юмористическая фотография. Здесь же в обсерватории находится кабинет хиромантки.
В одном из углов зала – царство Шантеклера[70]. Здесь в кафе прислуживают дамы и барышни в костюмах Шантеклер. На эстраде устроена игра Шантеклер. При удачном выпадении шарика петух ярко освещается электричеством, а выигравший получает приз.
В другом углу белые медведи; здесь на ледяных глыбах сверкает шампанское.
В малом зале будет даваться детская комедия «Снежная королева», а вечером разнообразное кабаре. В курительной комнате устроен синематограф, в круглой гостиной – моментальная фотография».
Главной приманкой публики на Вербный базар служила «грандиозная лотерея-аллегри», т.е. «мгновенная» – с немедленным получением выигрышей. В указанный год в фонд лотереи поступило от благотворителей более четырех тысяч предметов. В их числе было около трех десятков крупных вещей большой ценности: вазы и ковры, пожертвованные императрицей Александрой Федоровной и ее сестрой великой княгиней Елизаветой Федоровной, а также «два ящика с серебром, две громадные картины известных художников, две швейные машины, пианино, золотая дамская цепь и т.п.».
