Леонид Юзефович - Зимняя дорога. Генерал А. Н. Пепеляев и анархист И. Я. Строд в Якутии. 1922–1923
Туземные суеверия не волновали юного комиссара, но с одним из элементов якутского геометрического орнамента он позже столкнулся при невеселых обстоятельствах. Эту деталь традиционной резьбы по дереву и металлу Кропачев видел не на седле и не на кубке для кумыса, а на руке мертвого красноармейца, убитого в стычке с артемьевцами, а потом лежавшего в амбаре, пока Строд не распорядился похоронить его вместе с другими.
Экспедиций против Артемьева было две, Кропачев участвовал во второй. Тогда и нашли трупы тех, кто погиб в первой. На руке одного из них, между кистью и локтем, ножом вырезан был большой ромб.
В газете Кропачев упомянул об этом как о чем-то не требующем специальных пояснений. Очевидно, случай был заурядный. Ромб – знак женской вульвы, о чем, надо полагать, Кропачеву было известно, хотя вряд ли он знал, что это еще и древний символ плодородия. Судя по интонации, с какой он повествует о страшной находке, ему доводилось слышать, что такие ромбы попадаются иногда на убитых повстанцами красноармейцах, но для чего именно их вырезали, неясно. Толковать смысл этой посмертной меты можно по-разному – от вульгарной демонстрации презрения к уподобляемому женщине врагу до стремления магическим способом избежать мести покойного. Мир, в котором возможны подобные вещи, Попову, конечно, был ближе и понятнее, чем его гостю.
Кропачев, больше интересовавшийся текущим политическим моментом, чем якутской этнографией, выразил пожелание, чтобы Попов «в художественных образах дал картину бандитского движения».
Тот горячо одобрил эту идею: «Материал, безусловно, богатый. Обязательно напишу, – тут же родился у него сюжет будущего полотна, – как зимой, по морозу, голого человека со скрученными руками ведут на казнь».
Тем не менее что-то в его поведении Кропачеву не понравилось. Под конец рассказа он не удержался от осторожной колкости в адрес «свободного художника»: «Садясь на коня, я видел, как он прошмыгнул с градусником по двору и скрылся в огороде. Я подумал: табак побежал укрывать».
Голый человек на морозе не случайно оказался рядом с могущим пострадать от заморозков табаком[27].
Пять месяцев спустя Кропачев стал военкомом Сводного отряда. С этого дня в течение трех с лишним недель, которые окажутся самыми важными в его долгой жизни, он будет одним из помощников Строда, а в старости станет хранителем памяти о нем, автором предисловия к его книге. Как бывает с юными типографщиками, он, похоже, мечтал стать писателем или журналистом. Некоторые места в его юношеских очерках говорят о наблюдательности и словесном даре – например, описание лошади, убитой в бою с партизанами Артемьева: «Кровь громадным комом застыла у нее на животе, и кажется, что живот ей распороли и выпустили внутренности».
Или портрет впервые увиденного им Байкалова, беглый, но точный: «Серо-зеленая суконная гимнастерка сидит на нем по-простецки и по-простецки же кобур с наганом висит на ремне, без всяких ремней крест-накрест. Годы его немолодые, но голос жесток, и сам он верток, гибок, разворотист».
Кропачев, наверное, забыл обещание, данное ему Поповым, но тот его сдержал. Правда, не скоро. То ли так сложилась конъюнктура, то ли настали времена, когда любителю шаманов и покойников пришлось доказывать свою благонадежность, но в 1940 году, почти через двадцать лет после начала Якутского восстания, Попов все-таки написал картину «Зверства белобандитов», правда не на тот сюжет, о котором он говорил Кропачеву. Голые люди на ней были, но их, привязанных к конским хвостам, тащили за собой по снегу бешеные лошади.
2У Строда имелось двести восемьдесят два бойца, в том числе двадцать шесть конных для разведки. С ними 8 февраля 1923 года он выступил из Петропавловского к Амге, предварительно утопив в проруби на Алдане десять тысяч патронов, которые не мог увезти с собой, и раздав крестьянам тысячу пудов муки, двести – масла, сто – соли и сорок «мест кирпичного чая» с гарнизонных складов. Саней с лошадьми и упряжными быками хватило только на десятидневный запас продовольствия.
«Небо заволокло тучами, падал небольшой снежок, – вспоминал Строд. – Скоро весь отряд втянулся в лес. Некоторое время из деревни доносился лай потревоженных собак, но и он постепенно замер. Отряд остался одиноким, как затерянное в водных просторах океана судно».
Конкретного плана действий Строд не имел. Мысль схватиться со всей Сибирской дружиной, которая вместе с якутами-повстанцами втрое превосходила их силы, была настолько безумной, что строить планы не имело смысла. Оставалось полагаться на удачу и на судьбу.
На другой день разведка донесла, что ближайшее по пути к Амге селение Соордах занято неизвестными вооруженными людьми. Строд начал окружать эти три юрты, но «враг проскочил», оставив в одной из них двоих пленных красноармейцев, сказавших, что здесь заночевали партизаны-артемьевцы – сотня верховых якутов с тремя пепеляевскими офицерами в роли военспецов. Артемьев шел к Петропавловскому с задачей запереть там красных, а сейчас отступил в сторону Амги, чтобы засадами измотать Строда, отяготить его ранеными, задержать и тем самым обезопасить тылы Сибирской дружины.
Решено было двигаться к Амге по заброшенной старой дороге, но требовалось скрыть маневр от Артемьева, иначе тот легко перебросил бы туда своих всадников. Следовало внушить жителям Соордаха, будто бы красные, осознав невозможность борьбы с конными артемьевцами, возвращаются в Петропавловское для сбора лошадей, но не сообщать об этом напрямую, не то Артемьев заподозрил бы что-то неладное. Хозяева юрт сами должны были извлечь нужную информацию из якобы случайных разговоров бойцов между собой.
Чтобы выйти на старую дорогу, нужно было вернуться на семь верст назад, и когда утром красноармейцы покинули деревню, у соордахцев не возникло сомнений в том, что они уходят обратно в Петропавловское. Их путь можно было бы прочесть по следам, но Строду повезло – весь день и всю ночь валил густой снег.
Артемьев сутки напрасно просидел в засаде, затем отправил в Соордах разведчиков. Узнав от них, что красные повернули назад, он двинулся тем же маршрутом и только через день, в Петропавловском, понял, что Строд его обманул. Расстояние между ними составляло уже больше сотни верст, а на усталых лошадях, без фуража и провианта, сразу пуститься в погоню Артемьев не мог. Он послал Пепеляеву в Амгу гонца с донесением и этим ограничился.
Ночь на 13 февраля, как и предыдущие ночи, Сводный отряд провел в лесу, у костров. Дул сильный ветер, от разлетающихся искр у многих бойцов появились громадные дыры в обгорелых шинелях. На морозе это грозило им скорой гибелью.
Утром двинулись дальше. В тайге стали попадаться поляны, по-якутски – аласы. Завидев стоявшие на них стога сена, голодные лошади и быки норовили свернуть с дороги, опрокидывали сани и доставляли немало хлопот повозочным.
Наконец вышли на равнину. Строд увидел: «Вдали, на горизонте, высились в сизой дымке громады гор, похожие на причудливой формы облака. Покрытые выбеленной метелями чащей, они манили к себе человека. Хотелось легкой птицей улететь туда, взвиться на вершину самой высокой горы и взглядом охватить от края до края безбрежную тайгу, увидеть все скрытое от наших глаз».
Если бы его желание исполнилось, с высоты птичьего полета он мог увидеть, как из Амги навстречу ему движется пешая колонна в двести тридцать штыков под командой Вишневского.
Для последней перед Амгой ночевки проводник предложил одно из двух небольших селений – Абагу или Сасыл-Сысы. Под вечер Строд склонился ко второму варианту. Люди устали, а до Абаги было на шесть верст дальше.
Уже в темноте подошли к Сасыл-Сысы, что по-якутски значит «лисья поляна». В деревне было пять юрт, из труб «роем золотых пчел летели веселые искры». Разрешения у хозяев не спрашивали, в шуме и ругани каждый спешил поскорее попасть в тепло. Дмитриев с батальоном и обозом разместился в четырех находившихся рядом юртах, а Строд и пришедшие с ним из Амги восемьдесят два бойца – в пятой. Она стояла особняком, шагах в трехстах от остальных.
Ее хозяин, якут Алексей Карманов, хорошо понимал, чем грозит ему недостаточное радушие. «Он, – пишет Строд, – сварил целый котел мяса и отдал нам весь свой запас лепешек.
Когда выяснилось, что лепешек все же не хватило, хозяйка со старухой-матерью и двенадцатилетней дочерью быстро замесили пресное тесто из ячменной муки и напекли свежих лепешек. На столе сменилось несколько ведерных самоваров, опустел котел мяса пуда в полтора… Отяжелели желудки, отяжелели головы, захотелось спать. И немудрено – два часа ночи. Расположились на полу, вповалку, зажав в руках винтовки, поставив у дверей пулеметы. Я примостился в углу на лавке. Семья гостеприимного якута заночевала в хотоне – пристройке для скота».
