Томас Кейтли - Тамплиеры и другие тайные общества Средневековья
Во время правления Лотаря I, сына Людовика Благочестивого, одного дворянина из Бретани по имени Фротмонд, который убил своего дядю и младшего брата, начали мучить угрызения совести за совершенные преступления. Приняв вид кающегося грешника, он предстал перед монархом и собранием прелатов и признался в содеянном. Король и епископы сразу заковали его в железные цепи, а затем приказали во искупление своей вины отправиться на Восток и посетить все святые места одетым в грубые одежды и с помеченным пеплом лбом. В сопровождении своих слуг и соучастников преступления бретонский феодал направился в Палестину, куда он благополучно и добрался. Во исполнение предписаний своего суверена и церкви посетив все святые места, он пересек Аравийскую пустыню, которая была местом скитаний израильтян, и вступил в Египет. После этого он прошел часть Африки и добрался аж до Карфагена, откуда поплыл в Рим. Там, проконсультировавшись, папа посоветовал ему совершить второе паломничество, чтобы завершить процесс очищения и получить надлежащее отпущение всех его грехов. Фротмонд вновь отправился в путь и, исполнив все необходимые действия в священном городе, продолжил путешествие к берегу Красного моря и там на три года поселился на Синайской горе. По прошествии этого времени он совершил путешествие в Армению, посетив гору, на которой покоился Ноев ковчег. Теперь, когда его грехи были искуплены, в соответствии с представлениями то го времени, он вернулся на родину, где был встречен как святой и своим жилищем избрал Редонский монастырь. Там он провел оставшиеся дни и умер, оплакиваемый своими братьями[68].
Фульк де Нерра, граф Анжуйский, пролил немало невинной крови. Свою первую жену он сжег заживо, а вторая его жена была вынуждена искать спасения от варварской жестокости мужа в Святой земле. Фулька преследовала ненависть окружающих, и наконец пробудившаяся совесть вызвала в его взбудораженном воображении образы погибших от его рук, которые встали из могил, проклиная его за преступления. Возжелав избавиться от своих невидимых мучителей, граф облачился пилигримом и двинулся в Палестину. Бури, с которыми он столкнулся в сирийских морях, показались его грешной душе инструментом Божественного возмездия и усилили его рвение к покаянию. Благополучно добравшись до Иерусалима, он рьяно занялся искуплением своих грехов. Он бродил по улицам священного города с веревкой на шее и избиваемый розгами своими слугами, повторяя следующие слова: «Боже, сжалься над неверующим, клятвопреступившим христианином, над грешником, странствующим вдали от своего дома». В течение своего пребывания в Иерусалиме он раздавал щедрые подаяния, помогая нуждающимся пилигримам и оставляя многочисленные следы собственной набожности и необычайной щедрости.
Каким бы глубоким ни было раскаяние графа, оно не помешало ему совершить небольшой благой обман. Изобретательным способом он обвел вокруг пальца нечестивых, озлобленных, богохульных сарацин, пытавшихся заставить его осквернить Гроб Господень. Как рассказывается в летописях, когда он лежал распростертый перед священной могилой, ему удалось отколоть от нее драгоценный камень, который он привез с собой назад на Запад. Вернувшись в свое герцогство, в замке Лошез он построил церковь по подобию храма Воскресения Господня в Иерусалиме, в которой ежедневно со слезами вымаливал Божественное прощение. Но спокойствия он все еще не находил. Его продолжали преследовать все те же ужасные видения, и герцог еще раз посетил Святую землю и показал пример верующим строгостью епитимьи. Возвращаясь через Италию, он избавил верховного понтифика от опасного врага, разграблявшего его владения, и благодарный папа римский взамен даровал ему полное отпущение грехов. Фульк привез с собой в Анжу огромное множество реликвий, которыми он украсил церкви Лошеза и Анжера. А его главным занятием с этого момента стало строительство крепостей и монастырей, из-за чего он получил прозвище Великого Строителя. Его вассалы, которые возносили хвалу небесам за произошедшие с ним перемены, почитали и любили герцога. Ответственность за грехи была устранена средством, которое, как тогда полагалось, обладало высшей силой действия. Тем не менее надзиратель, помещенный Богом в человеческое сердце и заставить замолчать которого ничто не в силах у человека в здравом рассудке, не унимался. Святая земля в третий раз увидела герцога Анжуйского поливающим Гроб Господень своими слезами и сызнова страдающим из-за своих проступков. Он в последний раз выехал из Иерусалима, поручив душу молитвам своих набожных собратьев, в чьи обязанности входило принимать пилигримов, и обратил свои стопы к дому. Но Анжу он никогда более не увидел. Смерть внезапно настигла его в Меце. Его тело было перенесено в Лошез и захоронено в церкви Гроба Господня.
Этих примеров, думаю, достаточно, чтобы показать, каково было мнение о действенности и полезности паломничества в Святую землю во времена, которые здесь описываются. Здесь имеются убедительные доказательства того, что даже в умах правителей и прелатов, высшей и наиболее просвещенной прослойки общества, существовало твердое убеждение в том, что это помогало освободиться от вины за самые тяжкие преступления, включая даже убийство. И никто не будет оспаривать, что духовенство извлекало выгоду из невежества людей, делая паломничество инструментом расширения собственной власти и влияния. Доказательством тому послужило бы невежество людской натуры в целом, а также нравов и поведения романских церковных иерархов в тот, а можно даже сказать и в любой период своего существования. Насколько бы распутной жизнь многих из священнослужителей ни была, они никогда не ставили под вопрос истинность догматов своей религии. Даже великий и дерзкий Григорий VII в разгар, как нам представляется, своих самонадеянных и где-то даже неблагочестивых инициатив ни на секунду не усомнился в том, что проводимый им курс является единственно верным и имеющим одобрение Небес. Духовенство, как и светские люди, было твердо убеждено в пользе паломничества. И у тех и у других уверенность в этом сама собою укреплялась пропорционально степени невежества верующего. Тогда можно было видеть огромные толпы людей всех сословий, обоих полов, священников и мирян, ежегодно направляющихся к могиле Христа.
Необходимо разъяснить, каково было основание появления идеи, что существует право, и это будет справедливым, вернуть терпимым сарацинам Святую землю, которая теперь была в руках фанатичных турок. Этим основанием был, как уже говорилось выше, дух феодализма, то есть дух того времени, а не его проявление, получившее название «рыцарство».
Религия, какими бы ни были ее истинные природа и особенности, всегда примет окрас и настроения тех, кто ее исповедует. Ничто не может проиллюстрировать верность данного постулата сильнее, чем история христианской религии. Любой, кто откроет Священное Писание и прочитает его непредвзято и без предрассудков, сразу же обнаружит рассудительную и пылкую набожность, активную добродетельность, высокую нравственность, возвышенное пренебрежение к препятствиям мирской жизни, подкрепленное ревностным отношением к исполнению всех социальных обязанностей, что внушается на каждой его странице. Тем не менее на Востоке эта религия переродилась в малодушные самоуничижительные суеверия и метафизические мелкие споры, которые велись с невероятной ожесточенностью религиозной нетерпимости, в то время как на Западе она приняла вид ярого фанатизма и посчитала меч более весомым инструментом обращения, чем увещевания и убеждение. Эта разница, на первый взгляд столь странная, возникла из-за отличия социального положения и политического устройства народов Востока и Запада во времена, когда они приняли христианство.
Дух свободы покинул пределы Греции задолго до того, как первые христианские миссионеры начали проповедовать свою веру среди ее жителей. Однако присущие грекам особенности характера были еще живы, а способность рассуждать сильна. Более того, они все еще имели склонность к практичной и приземленной религии, которая была свойственна им. Усиливающийся имперский деспотизм с каждым днем подавлял и ослаблял все больше и больше воинственный дух, который они демонстрировали во времена своей свободы. Для них не осталось никакой сферы деятельности, кроме философии и религии. Первую, которая для них всегда являлась предметом восхищения, греки ухитрились развить почти до совершенно невразумительного мистицизма. В этой форме он быстро распространил свое пагубное влияние на новую веру, которая, помимо этого, сама еще больше подверглась метаморфозам и сменила свой внешний вид под воздействием дуалистической системы Персии. Тем временем пришедший с Востока дух аскетизма, сопровождавшийся робостью, порожденной давлением деспотизма, заставил греков исказить смысл Библии и превратить христианство в трусливо раболепствующее суеверие. Когда император Никифор Фока пытался вселить в своих подданных воинственность и фанатизм и поднять их на энергичные действия против сарацин, епископы ответили на его призывы, процитировав канон святого Василия, который велел тем, кто убил врага в битве, воздерживаться в течение трех лет от участия в таинстве причастия. Священник небольшого городка в Силише как-то читал проповедь, когда ворвалась банда сарацин и начала грабить дома. Не теряя времени на то, чтобы снять с себя облачение священника, он схватил топор, который в церквах на Востоке часто заменял колокол, и, бегая среди нехристей, так усердно работал своим оружием, что заставил их спешно обратиться в бегство, чем и спас город. Какова же была награда этому отважному священнику? Он был осужден своей епархией, ему запретили исполнять свою духовную миссию и настолько дурно обращались с ним в других отношениях, что он сбросил свою рясу и ушел к сарацинам, чьи воинственные и деятельные качества лучше сочетались с его человеческой натурой. Когда участники Первого крестового похода начали прибывать в невероятных количествах в Константинополь, греческий император и его подданные были не в состоянии заставить себя поверить в возможность того, что именно религия привела в действие столь удивительные перемещения. Просто в их умах религия и использование оружия были малосочетаемыми вещами.
