Максим Цхай - Вышибая двери

— Мы не обманывали тебя. Дело в том… Выяснилось, что ты не прошел соответствующие курсы, необходимые для шефа охраны. Нам неловко было сообщить тебе об этом, так что неприятную обязанность сказать, что ты временно отстранен от должности, возложили на Керима. Но, раз так, обещаем, что восстановим тебя в должности в июле, как только ты пройдешь курсы. Мы их оплатим. А Керим будет шефом только на бумаге, один месяц, для вида. Вся власть над охранниками принадлежит тебе, и это я обязательно оговорю с Керимом.

— Знак остается у меня и на этот период.

— Э–э-э… хорошо.

— Посмотрим. Обманете — ищите другого такого же ненормального, как я.

— Хэй, Макс, довольно, у меня тоже есть яйца! Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне?!

Кладу трубку.

Авторитет мой заработан потом и кровью. И чихал я на всех. Ганс не может не понимать, что уволюсь я, и ему через неделю двери снесут. Иду к Гансу. Все‑таки без его поддержки мне будет сложно.

— Ганс, защити теперь ты меня. Надави на мое новое начальство. Ты их работодатель. Объясни им, как обстоят дела с охраной. Я тебе этого не забуду.

Ганс неуверенно улыбается, чуть кивает и снова таращится в компьютер.

Черт, мне жаль своей работы. Вход в «Ангар» — моя гордость. Известность «Ангара» как одного из самых спокойных и цивилизованных танцхаусов — моя заслуга. И все это… сдать? Какому‑то Кериму??? Да пропадите вы пропадом!

Через час Ганс вызывает меня к себе. Ох, у него уже болит голова от проблем с охраной… «Ах, какой ты, Макс, тщеславный… Ох, мне все равно, кто будет шефом, главное, чтобы в диско был порядок… Подожди, Макс, дай мне высказаться… Ох, да какая разница, вы ведь одна команда… а вы, как два быка, рогами уперлись… Это уже не мои проблемы… Я тебя не понимаю… Все‑таки у немцев и иностранцев разный менталитет — вот я бы никогда не пошел просить помощи…»

Больше всего мне хотелось сказать: «Ну ты и сука после этого». Но я промолчал. Как‑то жалко его стало. Урода. А может, я просто устал? Усмехнулся, успокоил его… Не надо никуда звонить, Ганс. Не надо ни с кем разговаривать. Все‑таки, наверное, я добрый парень. Впрочем, я ему всегда покровительствовал. Как младшему брату–дебилу.

Что вот теперь делать? Буду думать. Картинка мира не устает меняться. А я устал.

Спать пойду.

Слушал девочку, пытавшуюся петь блюз. Приятный голосок, правильно и вовремя попадает в ноты. Ну и всё.

Нет, подруга, ты сперва смени пару–тройку мужей, потерпи мужские попойки, отчаянье, вот тогда все получится. Что поделать, требование жанра! А если серьезно, то сколько раз я замечал, что о «большой, но чистой любви» лучше всего поют женщины, прошедшие Крым и Рым. И голосок у них может быть средненький, и песенка так себе, но впечатление от их пения потрясающее. Женщины объективно во многом лучше нас, мужчин, и когда их отколошматит жизнь вдоль и поперек, тяга к чистому, светлому у них все равно остается. Если не надежда на это, то тоска по несбыточному. И когда такая женщина берет в руки микрофон, тогда и рождается чудо, потому что всю печаль, всю невостребованную трепетность и тоску она вложит в пение. В этом заключается очарование уличной девчонки Эдит Пиаф. Таков секрет успеха оторвы Мадонны. Так держалась на вершине вульгарная Пугачиха. Так пела алкоголичка Марлен Дитрих.

Жаль, что Барбара не разрешила выложить запись с ее диска в Интернет. Там есть пара песен, они душу переворачивают. Немудрено.

Напали у дверей танцхауса. Тот самый босниец–психопат, что год назад ринулся на меня с железной трубой. Пришел с дружками, протянул руку для рукопожатия и… нанес удар. Как я отреагировать успел, не знаю. Увернулся. Принял стойку. Длинный, черт. Но драться не умеет. Сносящие, но слишком очевидные удары, попадет — быка завалит, только не попал ни разу. Дважды я легко подныривал под его кулак, и он не сумел коснуться меня даже вскользь. Я втащил оказавшегося рядом и оцепеневшего от ужаса посетителя дискотеки внутрь, захлопнул железную дверь перед ломаным носом придурка — и выматерил Ганса, который именно сегодня отключил аварийный замок. Обычно достаточно резко хлопнуть дверью, и ее тараном не откроешь. А тут я дверь к себе, а придурок к себе. Оторвал железную ручку! Хотел врезать этой полуметровой скобой мне по голове, но я снова успел прикрыться дверью. Народ с перепугу вызвал полицию, взяли показания у очевидцев. Нет, блин, если так дальше пойдет, разорюсь на бронежилет.

Сколько отморозков стало приходить… И откуда берутся только?

Несколько слов о том, стоит ли так рисковать «за Германию».

Во–первых, руководить охраной — это моя работа, за которую платят, и платят хорошо. А риск — неотъемлемая часть этой работы. Пожарник тоже рискует, рискует и электрик. Не думаю, что их риск более оправдан, чем мой.

Во–вторых, мне нравится эта страна. Нравятся ее законы, отношение к человеку, люди — среди них много таких, кого редко где встретишь.

Ну, например, однажды ночью заглох за десять километров до дома мой мотоцикл. Поминая недобрым словом судьбу, посадившую меня на капризного коня, я поволок его в гору. Мимо на огромной скорости, буквально в полуметре, проносились машины, было темно, меня совершенно не видно, свернуть некуда. Неожиданно одна машина, взвизгнув покрышками, резко остановилась, и из нее вышел парень лет двадцати трех, с виду самый обыкновенный немецкий студент.

Он сказал, что меня совершенно не видно на дороге, а это опасно, и предложил свою помощь. Когда выяснилось, что тросом мотоцикл к его машине не привяжешь, он вместе со мной шел не меньше километра, сигналя своей оранжевой, со специальными отражателями света курткой мчавшимся мимо автомобилям. Когда же я почти насильно отправил его обратно — парень явно ехал либо в ночной клуб, либо на дискотеку, и в его планы наверняка не входило десять километров топать в ночи, размахивая курткой, — так вот, он ушел только после того, как я согласился… взять у него куртку с отражателями! Причем мы оба были в такой запарке, что даже не спросили друг у друга ни адрес, ни телефон. Знаю только, что зовут его Томас.

Надо ли говорить, что оставшиеся девять километров я не прошел, а пролетел как на крыльях, вдохновленный верой в человечество? И всю зиму потом ездил в куртке этого парня, написав маркером огромными буквами на спине «Данке, Томас!». Может, увидит.

Или вот еще. Однажды во время большой драки — дюжина турок против нас, двоих охранников, — была вызвана полиция. Явились два малорослых, мне по плечо, светловолосых мальчика–ботаника. Парадоксальным образом наличие дубинок с пистолетами только отодвигало их по возрасту еще дальше — от школьников к детсадовцам. К этому моменту мы уже выволокли турок на улицу и они каруселились между собой. Вид у полицейских был такой, что я невольно матюкнулся: «Еще и этих прикрывать придется!»

Да, спустившись к орущим туркам, я грубо нарушил технику безопасности. Но я был в таком бешенстве, что если бы вся Турция вдруг погрузилась в пучину морскую, выпил бы на радостях. Выскочив на автостоянку, чтобы показать, чье слово последнее, я стал тыкать пальцем в турок по очереди, вынося приговоры: «Тебе запрет на вход навсегда… И тебе… Ты придешь через три месяца… Ты тоже… А ты ищи другую дискотеку…» В ответ турки с воодушевленным ревом снова бросились на меня. Так, наверное, бросается стадо быков на тореадора, по пьяни зашедшего в загон.

Мелькнула мысль, что главное — устоять на ногах, но тут неожиданно, как из‑под земли, прямо передо мной выросли фигурки «детсадовцев». Они закрыли меня собой, вытащили дубинки и детскими голосами, но достаточно громко закричали на турок: «Назад! Не приближаться к нему!» И своим уверенным видом, а прежде всего явной готовностью постоять за меня, совершенно незнакомого человека, до конца они заставили отхлынуть бешеную толпу.

В наступившей тишине я скользил взглядом по горящим ненавистью черным, как маслины, глазам, когда один из полицейских тихо сказал мне: «Вам лучше подняться обратно и запереть дверь. И если вас не затруднит, вызовите нам подкрепление…»

Да–ра–гой! Чтобы я да вас бросил!!! Впервые я готов был огрести, защищая ментовскую машину — с мигалками, с сиреной, все как положено. Взгляд мой упал на поднятую дубинку. И я заметил, что она нервно подрагивает в руке полицейского.

Но турки, как и все средиземноморцы, так же быстро гаснут, как и вспыхивают. Они уже, кто огрызаясь, а кто и подхихикивая, расходились… Полицейские вздохнули, убрали свои палочки и сели в машину. Один из них заговорил в оставленную там рацию, другой закурил. Я с чувством пожал ему руку. Что‑то было в этом необыкновенное, что‑то менялось и во мне. Наверное, с подобным чувством целуют руку священнику, не как человеку, зачастую и грешному, а как представителю «той» силы. Я пожал руку этому коротко стриженному мальчишке, показавшему, как бы это пафосно ни звучало, что мои права человека защищены и именно он как настоящий полицейский, представитель закона, готов и будет их отстаивать даже ценой собственного здоровья и жизни.