Юрген Торвальд - Разгром на востоке. Поражение фашистской Германии. 1944-1945
Мы проехали через аэродром; там не было ничего, кроме нескольких потрепанных машин. Русские самолеты прилетали несколько раз, но не стреляли. Затем мы добрались до порта. Не было никаких судов. Люди сказали, что все морские эвакуационные суда теперь приплывали из Гдыни. Имелось только несколько маленьких частных катеров, которые каким-то образом избежали конфискации. Перед кабинетом командующего портом люди стояли в длинных очередях. Он посмотрел на нас печально и сказал:
– У меня нет больше судов для вас. Там, в бараках, уже тысячи ожидающих. – Затем мрачно улыбнулся и добавил: – Несколько катеров все еще имеется. Но я боюсь, что вы не можете позволить себе нанять их. Они запрашивают тысячу марок за человека.
У мамы оставалось восемьсот марок для нас троих.
– Все, что я могу посоветовать вам, – сказал командующий портом, – ждите здесь в лагере. Возможно, вы получите шанс… возможно…
Мы пошли в лагерь, открыли дверь одного из деревянных бараков. Облако зловония встретило нас. Сотни людей сидели и лежали там на грязных соломенных кучах. Выстиранное белье свисало с веревок, натянутых поперек помещения. Женщины переодевали своих детей. Другие натирали голые ноги какой-то вонючей мазью от мороза. Брат потянул мать за полу пальто и сказал: «Пожалуйста, мама, пойдем отсюда подальше». Но мы были рады найти место на куче соломы рядом со старым одноруким мужчиной из Восточной Пруссии, который пришел сюда по Фрише-Нерунгу.
Около меня лежала очень молодая женщина, голову которой подстригли почти до кожи и чье лицо было покрыто уродливыми ранами. Она выглядела ужасно. Однажды, когда она вставала, я увидел, что она опирается на трость. Восточный пруссак сказал нам, что она была рядовой женского вспомогательного корпуса; русские поймали ее в Румынии осенью 1944 г. и взяли в трудовой лагерь. Она убежала и оказалась здесь. Он сказал, что ей всего восемнадцать или девятнадцать лет.
Мы смогли выдержать в бараке только несколько часов. И, предпочтя холод, пошли к порту. Мать попробовала договориться с одним из шкиперов. Но он не брал на борт никого меньше чем за восемьсот марок с головы, предпочитая возвратиться пустым. Мать была готова убить его голыми руками.
К тому времени, когда стемнело, мы так замерзли, что возвратились к баракам, несмотря ни на что. Мы нашли только место, чтобы сесть вплотную друг к другу. Рядом с нами сидела женщина, ребенок которой заболел дизентерией.
Итальянский военнопленный, который работал на пирсе, сказал нам, что из Кенигсберга прибыло маленькое судно и пришвартовалось немного дальше на побережье. Женщина, что была рядом с нами, пошла, чтобы переправиться на пароме. Она оставила ребенка с нами и обещала возвратиться и проводить нас. Она сдержала слово, возвратилась и сказала нам, что встретила знакомого из Кенигсберга, который за пятьсот марок и ее кольцо обещал контрабандно провести ее и ребенка на судно. Он не мог сделать ничего для нас, но она не забудет нашей помощи. И она не забыла нас. Мы ушли из бараков во второй раз и заплатили итальянцу, чтобы он отвел нас к доку, где стояло судно. Он посмотрел на нас с жалостью и сказал на плохом немецком языке, что также хотел бы поехать домой. В доке мы ждали около судна, и, наконец, наша соседка по бараку убедила своего знакомого, чтобы доставить и нас контрабандой на борт.
Большинство из людей на судне были из Кенигсберга. Некоторые из них сошли на берег и теперь возвращались. Мы шли с ними, как будто принадлежали к их числу. Затем скрылись в холодном, продуваемом трюме на судне. Мы прижимались друг к другу, тем не менее ужасно замерзли. Но не смели двигаться, не говоря уже о том, чтобы подняться наверх, из опасения, что в нас признают безбилетников.
Ночь прошла. Грохот артиллерии над Данцигом становился очень громким. Человек, который был на палубе, сказал, что все небо красно от огней. Мы были счастливы и благодарны за то, что могли лежать в продуваемом трюме этого судна. Но тряслись от страха, что будем узнаны и отправлены на берег.
Затем судно вышло в море, и мы снова вздохнули с облегчением».
Данциг также был объявлен цитаделью. Как и Гдыня, город Данциг лежал в низменности побережья, окруженный кольцом пологих холмов. Густой лес покрывал холмы на юге и западе. Русские имели к нему простой доступ. Если бы они могли достигнуть высоты в любом месте, весь мелкий бассейн цитадели лежал бы в полной видимости для их наблюдателей. Данциг должен был быть защищен по гребням холмов – и это требовало большего числа мужчин и большего количества боеприпасов, чем могло быть найдено в те заключительные недели.
В городе было достаточно пищи, но боеприпасов недоставало. Гарнизон имел несколько зенитных орудий и несколько французских и чешских полевых орудий, каждое было все еще пригодно для сорока – пятидесяти выстрелов.
В тот же самый день, в который русские прервали сообщение между Данцигом и Гдыней, другие их войска пробивались к гребню холмов южнее Данцига. Артобстрел города начался на следующий день. 24 марта русские предприняли крупномасштабное воздушное наступление, которое превратило большую часть города в руины. Крах был полным. Только несколько боевых частей можно было все еще считать пригодными для сражения.
Но поисковые команды военной полиции, специальные команды СС производили облавы на «уклоняющихся», и летучие военные трибуналы еще раз пожинали ужасный урожай. Мужчины в этих командах и судах – за исключением, возможно, немногих безнадежных дураков – утратили всякие иллюзии о своей работе. Девиз, что они наказывали трусость и служили стране, был простым предлогом. Они знали, что были обречены, и бушевали с яростью и жестокостью загнанных в угол крыс. Их жертвы свисали с деревьев, украшенные табличками: «Я не повиновался моему транспортному командиру», «Я – дезертир», «Я был слишком трусливым, чтобы сражаться» и т. п. Рядовые люфтваффе, простые мальчики, которые хотели на часок забежать к своим родителям, висели на деревьях и фонарных столбах.
Ночью 26 марта боевые войска и часть гражданского населения оставили город и сбежали в восточном направлении на берега Вислы. В ту же самую ночь русский артиллерийский обстрел внезапно прекратился, и русские громкоговорители начали транслировать немецкий военный марш. Музыка странно звучала в непривычной тишине. Затем голос в темноте прокричал: «Граждане Данцига! Выходите из ваших подвалов! Ваша свобода и ваша собственность в безопасности! Война для вас закончена!» Много раз эти слова звучали в городе.
В одном отношении репродуктор не лгал: для людей, которые остались в Данциге, война была закончена.
Те, кто покинули Данциг в последний момент, никогда не узнали, какой судьбы они избежали.
Разношерстные войска, которые оставили город ночью, 26 марта успешно удерживали линию фронта против русских, которая начиналась к западу от Вислы и затем изогнулась на северо-восток поперек устья реки к Фрише-Хаффу. 27 марта они взорвали плотины, затопив обширные болотистые участки и устроив тем самым водный барьер между советскими войсками и узкой полосой побережья, все еще находившейся в немецких руках.
В лесу и дюнах солдаты и беженцы лежали вместе, зачастую близко к стрелковым окопам и местам расположения орудий. После наступления темноты процессии раненых солдат и гражданских жителей тянулись на восток. Прошел слух, что дорога вдоль Фрише-Нерунга все еще открыта, что по этому пути можно дойти к Пиллау и найти там судно. Многие беженцы из Замланда, столкнувшись теперь с бедствиями в болотах у Вислы, повернули назад.
Несколько дней грузовики и другие транспортные средства все еще привозили раненых солдат из госпиталей Данцига. Они должны были пересечь Вислу на паромах. Ночь за ночью грузовики скапливались у мест высадки с паромов. Даже огня от сигареты было достаточно, чтобы привлечь русские самолеты. Многие водители, опасаясь за собственную жизнь, разгружали раненых поблизости от паромов и уезжали. Беспомощные мужчины клали носилки к носилкам, пока команды с парома не сжалились над ними.
24 марта флот стал посылать баржи и рыбацкие катера из Хелы к устью Вислы, собирая раненых и беженцев. Туда-сюда сновал транспорт с продовольствием и боеприпасами. За одним-единственным исключением – ночи отчаянного действия, эвакуации Оксхёфта, 1 апреля, – эти суда неизменно появлялись ночь за ночью в течение нескольких недель. Спасательные суда могли пришвартоваться даже на низкой воде. У мужчин и женщин, которых эти лодки взяли в Хеле, силы иссякли вконец.
Постепенно немецкие войска были оттеснены назад к побережью. Они отступили на Фрише-Нерунг и соединились с войсками Замланда. Затем фронт Замланда рухнул, и русские высадились в северном конце Фрише-Нерунга, напротив Пиллау. К концу апреля приблизительно сорок тысяч войск 2-й армии, войск Замланда и бесчисленные гражданские жители были зажаты вместе на Фрише-Нерунге. В начале мая, когда гражданские жители были переправлены в Хелу, генерал фон Заукен решил оставить Нерунг и также эвакуировать войска в Хелу. 7 мая, в то время как эта акция шла полным ходом, его радиопост получил приказ сдаться. Генерал фон Заукен сдался 9 мая.
