Орест Пинто - Тайный фронт
— Добрых пять километров, сэр.
— Это великолепно! Но мне не совсем ясно, как все произошло. Не могли бы вы рассказать об этом случае подробнее?
— Конечно, сэр. Нас было двое из группы Габриеля (я и еще парень по имени Филипп). Нам было поручено довести лодку с беженцами до Англии. Мы подтянули лодку вплотную к берегу. Я находился на носу, удерживая ее, а Филипп стоял на кромке берега и помогал пассажирам при посадке. Неожиданно на расстоянии не более пятидесяти метров вспыхнул прожектор и ослепил нас, а затем второй с другой стороны. Послышались крики на немецком языке, и я понял, что мы обнаружены. Пассажиры, уже успевшие сесть в лодку, вдруг встали. От этого лодка стала сильно раскачиваться, и я едва удержался в ней. Людей охватила паника. Одни стремились забраться в лодку, другие, наоборот, спешили выбраться на берег.
Мне стало ясно, что отчалить не удастся, и что каждый должен спасаться как может. Если бы я остался в лодке, меня наверняка схватили бы. К счастью, берег в этом месте поднимается круто, а под носом лодки глубина достигала трех-четырех метров. Я нырнул с борта, проплыл под водой метров двадцать, потом вынырнул, чтобы глотнуть воздуха. Затем я снова погрузился и долго плыл под водой. С берега доносились крики и шум, но, к счастью, немцы не повернули прожекторов в сторону моря, и я спокойно плыл. Вот, пожалуй, и все.
— Удачно вышло, — заметил я с одобрением. — Вам нечего винить себя за то, что вы спаслись таким образом. В древности говорили: «Тот, кто борется, отступает, только чтобы готовиться к новым сражениям». Вы не смогли бы быть более полезным для Габриеля, если бы положились на судьбу и позволили нацистам схватить себя. Кстати, как вы сняли в воде свои морские сапоги?
— На мне не было морских сапог, — ответил Лёвен, не раздумывая. — Я был в мокасинах.
— Это интересно. — Я улыбнулся. — Моряк собирается переправить лодку с беглецами через Северное море в Англию. Это ведь далеко не воскресная прогулка. Впереди — сотни километров штормового моря. Во время такого перехода волны неминуемо захлестывают через борт, и вода покрывает днище лодки. И, несмотря на это, вы, опытный моряк, надеваете мокасины. Хотите, я скажу, почему вы так поступили? Потому что вы с самого начала знали, что лодке не суждено отправиться в путь! С нацистами было договорено, что вы искупаетесь, и потому вы надели мокасины, чтобы облегчить себе передвижение в воде.
— Вы меня не поняли, — начал оправдываться Лёвен.
— Не понял? — перебил я его. — Не думаю. Это был довольно хитрый план. Если его разработали вы, то поздравляю вас. Отряд Габриеля был предан, и вам казалось, что никто не заподозрит в предательстве человека, чуть не попавшего в лапы врага. Нет, я сомневаюсь, что план этот вы разработали без посторонней помощи. Все это очень напоминает затею моего старого знакомого, руководителя немецкой разведки в Голландии Гискеса.
Младший Лёвен заморгал и резко замотал головой.
— Я не знаю, о чем вы говорите! — закричал он. — Я никогда не слышал о человеке, имя которого вы назвали! Я не предатель!
— Именно вы предатель, — возразил я. — Более того, я добьюсь вашего признания, даже если мне придется сидеть здесь с вами до конца войны!
Но Ян Лёвен оказался более крепким орешком, чем я предполагал. Около недели я работал с ним, снова и снова возвращаясь к вопросу о мокасинах. Я насмехался над ним, кричал на него, уговаривал сознаться. А как-то заявил даже, что Габриель опознал в нем предателя и видел, как он ночью выходил из дома немецкого коменданта. Я расставлял все новые и новые западни, но Лёвен, однажды поскользнувшись, больше не повторял ошибки.
Один раз я поместил его в комнату, оборудованную микрофонами для подслушивания, и устроил встречу с отцом. Перед этим я убедился, что отец знал, что в отношении его сына имеются сильные подозрения, но даже собственному отцу Ян Лёвен ни в чем не признался. Он упорно держался своей версии, утверждая, что надел мокасины в ту ночь потому, что в них удобнее передвигаться. Его морские сапоги лежали под распорками на носу лодки. Он якобы предполагал надеть их сразу же после выхода в море.
Я обсуждал дело Лёвена с ведущим офицером отдела военного прокурора, и нам пришлось признать, что улик против Лёвена явно недостаточно для осуждения его обычным путем. Немцы захватили лодку, и не было ни единого свидетеля, который мог бы подтвердить или опровергнуть утверждение Лёвена о том, что сапоги находились на борту лодки. Нельзя было ожидать, что отец выступит против сына. Пока молодой Лёвен упорствовал, жизнь его находилась в безопасности.
Следующие три года молодой Лёвен провел в английском лагере для интернированных. Я думаю, он понимал, что каждый прожитый день приближал его к суровому и беспощадному приговору, который мы не смогли вынести и привести в исполнение на основании существовавших законов. Лёвен-старший умер через шесть месяцев после прибытия в Англию. Официальное заключение о причине его смерти говорило, что он так и не смог оправиться от тяжелых испытаний, связанных с последним морским переходом. Но лично я считаю, что он умер из-за того, что сердце его не выдержало испытаний другого рода. Даже за отсутствием достаточных юридических доказательств старший Лёвен внутренне понимал, что сын его разоблачен как предатель.
Дьявольский треугольник
С окончанием войны в Европе охота за шпионами не прекратилась. Они не представляли больше серьезной угрозы для безопасности союзных стран, но нужно было смотреть в будущее. Кроме всего прочего, справедливость требовала наказания виновных. Необходимо было выявить коллаборационистов и военных преступников.
Через несколько недель после окончания войны я оказался в Шевенингене под Гаагой. Однажды я получил анонимное письмо, написанное карандашом печатными буквами. Текст гласил: «Г-жа Сандер является любовницей гуннов и шпионкой. Ваш долг расследовать ее дело. Смерть предателям!»
Контрразведка получала массу подобных писем. Как я уже говорил, война всегда поднимает на поверхность много грязи, и, как правило, проходит много времени, прежде чем она успевает осесть. Особенно чувствуется это в стране, находившейся под вражеской оккупацией почти в течение пяти лет. В таких условиях всегда находятся люди, которые считают, что легче пойти на сделку с врагом, чем оказывать ему сопротивление. Мэру, врачу, Священнику приходится принимать отчаянно трудные решения. Должны ли они по-прежнему выполнять свои обязанности и пытаться облегчить участь своих сограждан, даже если это означает в какой-то степени сотрудничество с оккупантами? Или же они должны уйти в подполье и принести в жертву свои обязанности в отношении других людей во имя личной репутации патриота? Когда война кончается, находятся люди, которые считают своим долгом разоблачать как настоящих, так и мнимых пособников врага. Мотивы действий таких людей могут быть самыми различными: патриотический порыв или стремление расквитаться со старым врагом.
Я внимательно изучил анонимную записку. Бумага, на которой она была написана, не отличалась ничем особенным. Это был листок стандартного размера и формы, без водяных знаков. Почерк давал основание подозревать в авторе достаточно образованного человека, но одновременно он говорил о торопливости автора, поскольку в нескольких случаях печатные буквы были соединены. В конце предложений стояли точки, обведенные кружочками. Признаюсь, я испытывал большое искушение скомкать и выбросить этот листок. Я был завален работой, сотрудников и так не хватало, и к тому же я не чувствовал никакого уважения к людям, не имевшим мужества подписать своим именем серьезное обвинение против других. И тем не менее я решил подавить в себе искушение. Как указывал автор письма, расследование подобных дел входило в мои обязанности. Если кто-то испытывал столь сильную неприязнь к госпоже Сандер, что решился анонимно обвинить ее, то уж, наверное, о ней ходило достаточно сплетен, а может быть, даже имели место угрозы расправиться физически. Если она была невиновна, то своим расследованием я мог, по крайней мере, спасти ее репутацию.
Сандер — широко распространенная в Голландии фамилия, и мне потребовались два дня, чтобы составить списки всех проживавших в этом районе замужних женщин, которые ее носили. В результате последующей работы над списком мне удалось методом исключения сократить его, и среди подозреваемых осталась только одна кандидатура. Очевидно, именно об этой госпоже Сандер и говорилось в письме. Муж ее был владельцем небольшой типографии в Шевенингене. Заняв город, немцы решили использовать типографию в своих интересах и заставили Сандера заведовать ремонтом оборудования на этом предприятии. По общему признанию, Сандер оказался подлинным патриотом и помогал местной организации движения Сопротивления.
