Дмитрий Урнов - Кони в океане
— А что, если заехать вон в те домики и спросить?
Деревянные коробочки стояли метрах в пятидесяти от дороги. Сворачивать, то есть подвергаться опасности наехать на гвоздь, железку или, чего доброго, засесть в канаве, ковбою не хотелось. Он предложил пройтись. Мы поставили машину у обочины и двинулись к домикам.
— Выполнение программы президента Кеннеди, — пояснил Томас относительно домиков, — еще несколько лет тому назад они жили в бревенчатых хижинах.
И указал на стоявший тут же или, вернее, вросший в землю сарайчик. А традиционные жилища индейцев типпи, шалаши, крытые кожей, или вигвамы, те же шалаши, но крытые парусиной, — это уже в музее? Нет, как объяснил Томас, встречаются еще и вигвамы.
Над крышами сероватых домиков торчали телевизионные антенны.
— Пьют пиво и смотрят телевизор, некоторые из них только этим и занимаются, — сказал Томас.
— А живут на что?
— На пособие. Мы довели их до этого состояния, мы и расплачиваемся, — отвечал ковбой. — Осторожней!
Как Байрон, у которого в доме всегда было много животных и который то и дело предупреждал друзей: «Не наступи на собаку! Берегись, а то обезьяна укусит!» — так Томас предупредил мой опрометчивый шаг: слушая его, я чуть было не попал в наполненную жидкой земляной кашей канаву, где мирно похрапывала свинья. Две овцы шарахнулись при виде нас от крыльца ближайшего из домиков. Где-то брехнула собака. В окне мелькнуло тревожное лицо. Мелькнуло и пропало. Кажется, жизнь здесь совсем замерла при виде наших шляп.
Томас постучал в дверь. Но прежде, поднявшись на крыльцо в три ступени, мы соскребли с сапог грязь. Томас постучал. Мы тоже затихли. Никакого движения не слышалось. Томас постучал еще раз. За дверью раздался какой-то шум, как от опрокинутого пустого ведра, и пожилая женщина приоткрыла дверь.
— Нас пригласил к себе в гости Тихий Ветер, — в щель сказал Томас. — Где здесь Вороний холм? Пригласил нас к себе Ти…
Дверь захлопнулась. Некоторое время мы стояли все так же, не шевелясь. Слышно было только хрюканье свиньи. Опять тявкнула собака. Свистнул ветер, качнув телевизионную антенну. Томас уже развел руками, как бы говоря «Что ж, пойдем», но тут дверь вновь приоткрылась, и прозвучал ответ:
— Спросите у соседа.
Опустились мы с трех ступеней и, минуя сарайчик, свалку каких-то банок, ящиков и тряпья, подошли к другому домику, в точности повторявшему первый, с той только разницей, что прямо у крыльца встретил нас бойкий старикашка.
— А это мой друг, — сказал, указывая на меня, Томас, — друг из Москвы. Советский Союз!
Он, во всяком случае, хотел подчеркнуть, что сам он не шериф и что я — не шериф.
— А чего ж тут стоять, — сказал старый индеец, — заходите в дом.
Мы преодолели еще три ступени и вступили через порог в темноватый, пропитанный чем-то кислым воздух.
— Моя жена, — представил нам старикашка полулежавшую на кровати под засаленным ватным одеялом столь же пожилую женщину.
— Друзья из Москвы, — в свою очередь, пояснил он наше появление. — Приехали посмотреть, как мы живем.
— Нас расстреливали из ружей, — сказала, между прочим, в разговоре старуха, — нас спаивали водкой, нас разлагали чужой верой, а теперь добивают образованием.
— Как же это?
— А вот сын наш пошел учиться, — вставил старикашка, — так свой язык ему велено забыть!
Мы выпили у них по чашке какой-то темной тепловатой жидкости, про которую они сказали, что это чай (или кофе), а потом старик вышел опять вместе с нами на улицу и показал на подъем в отдалении: «Это и есть Вороний холм. Он самый».
Но Тихого Ветра на месте не оказалось. «В магазин он поехал, в магазин». Поехали и мы в магазин. В небольшом деревянном строении продавалось сразу все: хлеб, уздечки, под потолком, как экспонат в музее, висел велосипед, и тут же на прилавке лежали какие-то цветастые платья и банки консервов. Не только Тихого Ветра, но даже продавца в магазине не было. В углу сидела маленькая девочка, которая объяснила нам:
— Мамка пошла к папке.
— Нет, — сказал Томас определенно, — больше мы этого Тихого Ветра искать не будем. Иначе я наверняка где-нибудь пропорю здесь шину и придется нам тут куковать.
Что-нибудь через полгода, с веревкой в руках, отвергнутый и оскорбленный всеми окружающими, которые не желали верить, что перед ними «настоящая вещь», я решил отвести душу и поехал на конный завод к старику Кольцову.
Тренер-наездник хлопотал у конюшни, готовясь раздавать рысакам сено.
— Сергей Васильевич, лассо!
Наездник повертел в руках подарок ковбоя и сделал свой вывод:
— Хорошая веревка. Из классной пеньки. Где взял?
— Да я же в Америке был.
— В Америке! — присвистнул Кольцов. — А у меня Валерка из Монте-Карло вернулся. Два приза выиграл. Ну, как там у них в Америке?
— Индейцев видел.
— Индейцев! — старик свистнул еще раз. — Пойдем в конюшню, после уборки расскажешь.
Я последовал за сутулой спиной старого наездника.
Иллюстрации
Это и есть наша тройка.
«Бразды пушистые взрывая»…
А это главный конь — коренник.
Пристяжной (голова в сторону — исключительно для красоты).
Коренник на выводке.
На отдыхе.
Погрузка окончена.
Снимок, которому ужасались настоящие кучера: локти у меня не расставлены.
Наш первый заокеанский выезд.
Перед парадной выводкой.
Далеко ли еще до Нью-Йорка?
Это не драка — игра.
Кузнец снимает мерку.
Мать и сын.
Племенной табун 1-го Московского конного завода. / Гнездо племенных кобыл.
Молодняк в леваде.
Всякое бывает.
«Король езды» Вильям Кейтон (1910-е гг.).
Маэстро раскрывает секреты.
Перед призом.
Фронтон Московского ипподрома.
За час до приза (доктор и мастер-наездник Мария Бурдова).
В последнем повороте.
Ипподром в Нью-Йорке: бега начинаются вечером.
Выход на финишную прямую.
В паддоке перед подачей на старт.
Проводка перед стартом (ахалтекинец).
Скакуны выходят на последнюю прямую.
Конкур — преодоление препятствий.
Прыжок троеборца.
Наши олимпийские чемпионы слева направо: Иван Михайлович Кизимов, Елена Владимировна Петушкова, Иван Александрович Калита.
«Зима, крестьянин торжествуя»…
Друзья.
Ветераны.
Жеребец породы «морган» под парадным ковбойским седлом.
Теперь мы оба ковбои.
Бык-чемпион.
За участие в выводке нам давали билеты на родео.
В горах Кавказа.
Киргиз-охотник на коне местной породы.
Древнейшая порода — ахалтекинец.
Конь-кабардинец и всадник-кабардинец.
Форзац.
Примечания
1
Скакуны экстра-класса.
2
Выбор осуществляла специальная комиссия во главе с Григорием Башиловым. Входили в комиссию виднейшие знатоки породы, в том числе Валентин Михайлович Одуев, о котором рассказывается дальше. Сначала они решали вопрос о мастях и в результате остановились на серых. Для выбора были приведены тройки со всех конных заводов. А после просмотра уже только серых, но всех оттенков, от бурых до каурых, выбрали серых в яблоках, подготовленных Кольцовым. В корню — Водолаз, пристяжки — Ратник Турецкий и Большой Вальс. Имея в виду некоторую неблагозвучность клички коренника, Водолаз, как обычно в таких случаях делается, был переименован, он стал Великолепным.
