Жан-Поль Креспель - Повседневная жизнь Монпарнаса в Великую эпоху. 1903-1930 гг.
Жанр понятен…
Затем она собирала деньги с клиентов, бродя по залу со шляпой одного из посетителей, «одолженной» в раздевалке. Кики плохо кончила. Ее видели после Второй мировой войны: отравленная алкоголем и наркотиками, еле передвигавшая ноги цыганка бродила от столика к столику в кафе «Куполь», предлагая погадать по руке. Она умерла в пятьдесят лет, и ее похороны напоминали карнавальное шествие с картины Энсора из-за венков, украшенных лентами с надписями из золотых букв: «Жокей», «Жонгль», «Дом», «Купель» - этапы ее «легкой» жизни. Сентиментальный японец Фудзита - единственный из всех ставших знаменитыми монпарнасских художников, кто проводил ее на кладбище.
В течение нескольких лет «Жокей» оставался в моде. Каждый вечер после окончания театральных спектаклей из вереницы длинных сказочных лимузинов - самых прекрасных машин в истории автомобилестроения - перед темным фасадом высаживались пары в вечерних туалетах: женщины в тонких, как паутина, блестящих платьях, мужчины в смокингах и галстуках из белого шелка. Присоединившись к художникам бистро, одетым в бархат и рыбацкие рубахи, они общались за стаканчиком виски под звуки саксофона, рыдающего о «Мужчине, которого люблю»… На крохотной танцплощады топтались, изображая фокстрот, который был всего-навсего одной из форм коллективного онанизма.
Поздно ночью, когда уходили буржуа, последние завсегдатаи самостоятельно исполняли песни, сменив обессилевших музыкантов. Горячие ночи были тогда на Монпарнасе: всюду танцевали, всюду производители напитков, соблазненные успехом «Жокея», открывали все новые и новые заведения, более или менее долговечные: «Кри-кри», «Орд», «Буль бланш», «Сигонь», «Коллеж Инн», «Норманди», «Вилла», «Жонгль» (на его месте сегодня находится «Нью Джимми'с»), странное кафе «Монокль» на бульваре Эдгара Кине, где женский оркестр играл для танцующей публики, состоявшей исключительно из поклонниц Сафо… Невозможно перечислить все кабачки, они были повсюду! В некоторых, например, в «Буль бланш», давали неплохие концерты. Местная звезда певица Мун де Ривель сладким словно мартиниканский пунш голосом исполняла томные креольские песни… Характерной чертой этих монпарнасских заведений (отметим, что старые кафешантаны на улице де ла Гэте оставались все такими же общедоступными) была сложившаяся в них непринужденная и дружелюбная атмосфера. Ничто не напоминало роскошь правобережных кабаре. Здешняя публика не отличалась от посетителей «Беф сюр ле ту а»: мешанина из художников, литераторов, музыкантов и старавшихся не отставать от моды буржуа. Но в «Беф» эта разнородная публика все-таки была более утонченной, более светской; этим объясняется сожаление Марселя Пруста о том, что из-за плохого здоровья он не мог себе позволить посидеть в «Беф сюр ле ту а».
«Негритянский бал» и другие танцплощадки
Кроме «Жокея», самое знаменитое место праздничного Монпарнаса - не ночное кабаре, а скромный зальчик в Плезанс, посещаемый сержантами колониальных войск и возлюбленными колониальных чиновников, привезенными с Мартиники или из Гваделупы. Этот «Негритянский бал», куда по субботам и воскресеньям «цветная» публика приходила танцевать бигину, находился в дальнем зале заурядного кафе: гравированные стекла, разрисованная стойка, растения в кадках, посыпанный опилками пол. В перерывах между выступлениями блистательного «Экзотик-джаза», славившегося замечательным антильским кларнетистом, выходили танцевальные группы в старинных костюмах и с жеманными жестами исполняли менуэты, гавоты и лансье, привнося немного изысканности и элегантности в зачумленную атмосферу. Кто-нибудь из музыкантов вставал и пел старые песни, распространенные в колониальных войсках: «Прощай, платок, прощай, Мадрас…», «Месье Преваль…», «Тулуми, Тулуми…». Закончив свое выступление, певцы и танцоры галантно приветствовали публику, а дамы приседали в реверансе. После этого все снова втягивались в адский антильский танец, вдыхая дым, запах пота и рома. Черные и черно-белые пары проявляли совершенно невероятный пыл, и лишь только смолкал оркестр, танцоры в изнеможении падали на скамейки, расставленные вокруг площадки.
«Негритянский бал» обнаружил Деснос и привел туда других сюрреалистов с улиц Бломе и дю Шато. К тому времени, когда «Комедия» посвятит ему целую статью, он станет увеселительным центром всего Парижа. Невинные вечеринки закончились. Там побывали Ко кто, всегда падкий на «новенькое», Поль Moран, Кислинг, Паскен, вновь окунавшийся здесь в знакомую атмосферу Кубы, где он пережил войну, Фудзита и вся компания американцев: Скотт Фицджеральд, Миллер, Мэн Рей… А однажды забрел даже Андре Жид, привлеченный каким-то едва уловимым ароматом экзотического приключения. Виновницами того, что «Негритянский бал» перестал являться таковым, стали белые женщины: черные кавалеры приводили их в такое возбуждение, что они вели себя подобно менадам, испытывая настоящий оргазм в мускулистых руках своих партнеров. В конце концов это вызвало неудовольствие самих же антильцев, людей неприхотливых и желавших развлекаться среди своих; они перебрались в другие, более спокойные места, «уступив» этот зал белым. И в «Негритянском бале» осталась только второсортная публика: закончился один из самых достопамятных эпизодов монпарнасской истории.
В «безумные годы» и недели не проходило без какого-нибудь костюмированного празднества или бала, а значит, без танцев. Ассоциации русских, скандинавских, американских художников устраивали по нескольку мероприятий в году, главным образом в «Бюлье», «Мэджик-сити» или зале Хейгенса. Некоторые из них становились настоящим событием, например: бал «Дружеской помощи художникам», так называемый бал А. А. А.[29]; бал «Орды», проходивший под духовой оркестр «свободных художников» в подражание оркестру Академии изящных искусств; бал «голубых», собиравший в «Мэджик-сити» интернационал гомосексуалистов; бал «Баналь», организованный Союзом русских художников… Фудзита, Кислинг, Паскен были душой этих празднеств; на одном из них Фудзита - «Фу-Фу» для гостей Довиля и Канн - появился в виде кули, совершенно голый, с повязкой на бедрах и с клеткой из ивовых прутьев на спине, в которой томилась «Прекрасная Фернанда» в костюме Евы. Табличка на клетке гласила: «Продается женщина».
В другой раз всех удивила неуемная Кики: изображая Сесиль Сорель, чей путь от «Комеди Франсез» до «Казино Пари» стал событием национального значения, она спустилась по большой лестнице «Бюлье», оставляя на каждой ступеньке какую-либо деталь своего костюма. В итоге ее украшала только диадема из страусиных перьев. Воплощение необычного - Паскен. Каждый вечер он являлся с Монмартра во всем черном в сопровождении целой свиты натурщиц, негров, цыган, бездельников всех мастей и в их обществе пытался развеять свою грусть, бродя из кабачка в кабачок до самого рассвета, оживляясь лишь в том случае, если в «Жокее» начиналась потасовка. Утром он исчезал, оставляя за собой шлейф королевских чаевых, что мог себе позволить благодаря контракту с Бернхеймами.
«Паскен был очень хорошим художником, - написал Хемингуэй, - и он непрестанно был пьян, пьян умышленно и при ясном рассудке… В своей шляпе на затылке он больше напоминал какого-нибудь героя Бродвея конца века, чем милого художника, каким являлся в действительности»[30].
В монпарнасских балах участвовали самые разные художники. Там мы встретили бы Громера в костюме испанского иезуита и женских кружевных ажурных панталонах с розовыми ленточками, выглядывающих из-под сутаны; Бранкузи, мастера перевоплощений, переодетого в уличную певичку или же восточного сатрапа. Старый персидский ковер на спине и браслеты с бубенчиками создавали замечательный образ.
Последний праздник
После лишений, ужасов и потерь военного времени Монпарнас превратился в машину для развлечений и стал праздничной столицей внутри Парижа. Никто не хотел замечать надвигавшуюся опасность. И вот в один прекрасный день все кончилось. Последний праздник «безумных лет» за несколько месяцев до краха Уолл-стрит, весной 1929 года, устроила Мадлен Анспач, взбалмошная жена одного бельгийского художника и официальная любовница Дерена. На этот бал, посвященный «Юбю», явился весь Монпарнас. Юки Фудзита, новоиспеченная наследница Фернанды Баррей, нарядилась «мамашей Юбю» - г. платье со шлейфом, Фудзита изображал уличную проститутку, Мадлен Анспач и ее муж - «папашу и мамашу Юбю», Андре Варно - капитана Бордюра. Более сумасшедшего веселья еще не бывало; словно некое предчувствие посетило души приглашенных, возвещая, что этот праздник последний: сильнее обычного гремел «черный» джаз, стойка ломилась от угощений, а официанты выдавали целые бутылки вместо бокалов с шампанским.
