Николай Черкашин - Взрыв корабля

Глава первая. Младший штурман с «Орла»

Над Москвой грохотали горячие майские грозы — в пыльных бурях, в метелях тополиного пуха.

В самый разгар поисков нагрянул ко мне в гости веселый «флибустьер» Разбаш, давно уже ставший капитаном 1 ранга. Мы пили кофе, вспоминали поход в Тунис, Бизерту, вспомнили Еникеева… Я рассказывал о своих розысках, показывал фотографии Домерщикова…

— Постой, постой! — Разбаш хлопнул себя по коленке. — А ведь я о нем кое-что читал! И о гибели «Пересвета», и о Домерщикове… Попадалась мне в руки такая книга. «Аварии царского флота». Автора не помню. Но издавалась она до войны. Кажется, в Ленинграде.

Разбаш припомнил, что речь в книге шла о диверсии на «Пересвете» и имя Домерщикова упоминалось с весьма лестными для него эпитетами…

В тот же день я отправился в библиографический отдел Библиотеки имени В. И. Ленина. «Аварии царского флота» в каталогах не значилось. Я позвонил в Ленинград, в Центральную военно-морскую библиотеку, но и оттуда не сообщили ничего утешительного.

Разбаш клялся и божился, что название он не перепутал, что книгу он держал своими руками и читал своими глазами. Ее надо искать…

Поспрашивав этот раритет у букинистов, у всех своих знакомых библиографов, я через месяц бесплодных поисков засомневался в непогрешимости разбашевской памяти. Наверняка что-то исказил… Может быть, книга называлась «Катастрофы царского флота»? Или еще как-нибудь?

Я пересмотрел каталоги на слово «Катастрофы», но и это ничего не дало.

Однажды на родной Преображенке я просматривал в книжном магазине карточки книгообмена. Я глазам своим не поверил: на одной из картонок в графе «Меняю» четко, хотя и от руки, было выведено: «Аварии царского флота». В графе «Требуется» владелец заветной книги просил «любой том Дрюона», или «Современный датский детектив», или 10-й том «Библиотеки приключений».

Я даже не успел как следует обрадоваться, как обнаружил, что «Аварии» зачеркнуты, ибо какой-то счастливец уже принес взамен «любой том Дрюона».

Я узнал у продавщицы телефон бывшего владельца и позвонил ему. Увы, фамилию автора он твердо не помнил.

— Какая-то простая русская фамилия: то ли Ларин, то ли Илларионов…

Я просмотрел каталоги и на «Ларина» и на «Илларионова», но ни один из них не значился автором «Аварий царского флота».

Одно обнадеживало: книга эта реально существует. Я же своими глазами читал ее название.

Время шло, книга не находилась, и в конце концов мне стало казаться, что это полумифическое издание так же недосягаемо, как и зеленая папка, погребенная в недрах Ленфильма.

В тот раз я приехал в Ленинград по делам, никак не связанным с тайной гибели «Пересвета» и с судьбой его старшего офицера. Я уже свыкся с мыслью, что поиск мой не удался. В лучшем случае я смог убедить самого себя в том, что венский юрист весьма заблуждается насчет истинного виновника взрыва на «Пересвете». И только.

В праздники на ростральных колоннах пылают факелы. Я выбрался из автобуса на Стрелке, чтобы полюбоваться редкостным зрелищем и… оказался перед входом в Центральный военно-морской музей. Вдруг вспомнил, что давно собирался сюда, чтобы выяснить, кто такой Леонид Васильевич, которого Домерщиков упоминал в письме к Новикову-Прибою как общего друга, надорвавшегося при устройстве Морского музея.

Впрочем, теперь это можно было и не выяснять, дело, как говорится, закрыто, и крохотный штришок в биографии героя вряд ли мог дополнить ее чем-либо существенным. Вот если зайти спросить о книге?

На служебном входе меня остановил старичок с сине-белой повязкой на рукаве, какую носят на кораблях дежурные офицеры. Порядки в музее соблюдались флотские.

— Нет никого, — сообщил «дежурный офицер». — День короткий, все домой разошлись.

На всякий случай он снял трубку внутреннего телефона и позвонил в комнату научных сотрудников. Ему ответили.

— Ваше счастье, — кивнул мне старичок. — Борода на месте.

Вахтер и в самом деле напророчил мне счастье…

Я поднялся на этаж, заставленный стеклянными футлярами с моделями кораблей. Я шел, как Гулливер посреди лилипутной эскадры: справа, слева вздымались то мачты фрегатов, то трубы броненосцев…

Борода, как выяснилось с первого взгляда, была не фамилия научного сотрудника, а его достопримечательность: квадратно остриженная, она росла вперед, отчего походила на кус старинного испанского воротника. Этот высокий немолодой человек назвался Андреем Леонидовичем и представился главным хранителем корабельного фонда музея, то есть флагманом застекленной эскадры.

Я спросил его о том, зачем пришел: не знает ли он, кто из основателей морского музея носил имя-отчество Леонид Васильевич.

— Знаю, — улыбнулся главный хранитель. — Ученый секретарь музея Леонид Васильевич Ларионов. Чуть помедлил и добавил:

— Мой отец.

Сообщение это меня ничуть не удивило. За годы поиска подобных совпадений было немало. Я даже уверовал в магические круги, расходившиеся от имени «Пересвета» эдакими кольцами человеческих судеб…

— Тогда фамилия Домерщикова должна вам быть знакома.

— Михаила Михайловича-то? Боже, я помню его прекрасно! Это друг отца. Они учились вместе в Морском корпусе. Выпустились в один и тот же год. Вместе ходили в Цусиму. Только Домерщиков на «Олеге», а отец на «Орле». Оба после революции перешли на сторону Советской власти, оба хлебнули лиха в известные годы, но дружбу свою не растеряли… Они и родились в один год, и умерли в одно время — в блокадную зиму сорок второго. Оба с младых ногтей носили «матроски» и до седых волос флотские кители… Жили флотом и ушли из жизни с флотским же девизом: «Погибаю, но не сдаюсь!»

Ларионов горделиво вскинул свою необыкновенную бороду. Я вспомнил «простую русскую фамилию: то ли Ларин, то ли Илларионов»… Тут меня осенило! Уж не Ларионов ли автор моей неуловимой книги?!

— Андрей Леонидович, не попадалась ли вам книга «Аварии царского флота»? И снова легкая усмешка.

— Почему же не попадалась?! Дома у меня хранится. Только это не совсем книга… Отец публиковал свои очерки об авариях различных кораблей в «Сборнике ЭПРОНа». Кто-то из друзей решил сделать отцу подарок к юбилею: переплел все его статьи в один сборник с типографски отпечатанным титулом. Таких импровизированных книг было не больше десяти. Так что это действительно сверхредкое издание. Тираж всего десять экземпляров.

Музей закрывался. Ларионов уходил, куда-то спеша. Вопреки всем правилам приличия, я стал напрашиваться в гости. Фамилия Домерщикова — в который раз! — сработала, как пароль.

— Если вы хотите увидеть эту книгу непременно сегодня — Андрей Леонидович смотрит на часы, — и если вас не пугает позднее время — приезжайте в Климов переулок к одиннадцати часам… Я вернусь только-только…

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Андрей Леонидович Ларионов. Главный хранитель корабельного фонда Центрального военно-морского музея. Более сорока лет занимается тем же, чему посвятил последние годы жизни отец, — служит Истории. Хранит и восстанавливает уникальные модели, создает их сам, пишет статьи в морские журналы, автор десятков, если не сотен, интереснейших публикаций. Консультант по вопросам русского судостроения, архивист-исследователь, лектор, пропагандист. Заслуженный работник культуры РСФСР.

Ларионов живет близ устья Фонтанки, в местах, овеянных музой Блока. Полная луна над застывшей рекой, заснеженные сфинксы Египетского моста, темный и гулкий двор-колодец — все предвещало встречу необыкновенную, и предчувствие на сей раз меня не обмануло. С каждым шагом по лестнице время отступало все дальше и дальше, так что, поднявшись на третий этаж, я вступил в какие-то предреволюционные годы; дверь отворилась, и я попал в квартиру бывшего младшего штурмана эскадренного броненосца «Орел» Леонида Васильевича Ларионова.

Старинная люстра, книжные шкафы, столы — чертежный, обеденный, письменный, диван, — почти любая вещь выдавала руку мастеров не нашего века. Морские бронзовые часы, фотографии в рамках, лафитнички, украшенные бело-голубой эмалью Андреевских флагов, золоченые корешки книг, благородная кожа столетних фотоальбомов — во всем этом стояло время моих героев, его можно было осязать и слушать, ибо оно пело медным боем корабельных часов, оно отзывалось шелестом страниц, шорохом карт и чертежей, скрипом старого дерева дедовских кресел и дубового паркета. И даже свет, лившийся из-под шелкового колпака затейливого торшера, казался тоже антикварным, пробившимся каким-то чудом из века парусников и пароходофрегатов…

Оговорюсь сразу, Леонид Васильевич Ларионов никогда здесь не был. Он жил и умер на Зверинской улице, но веща его и книги, обстановка его кабинета были заботливо перенесены и сохранены здесь — в Климовом переулке. Жилище, дело да и сама жизнь главного хранителя корабельного фонда — я в этом скоро убедился — зиждились на горделивой памяти об отце и деде, честных русских моряках.