Анатолий Елкин - Атомные уходят по тревоге

Только моряк по-настоящему поймет, что это значит для командира прощаться со своим кораблем. Рабочий, навсегда уходящий с завода, слышит по утрам его приветливые гудки. Он может в любой момент, когда ему вздумается, подъехать на метро или троллейбусе к знакомой проходной и снова увидеть родные лица.

Пути моряка и его корабля редко перекрещиваются после расставания. Человек уходит на другие моря, и в океане слишком много дорог, чтобы судьба подарила еще одну негаданную встречу.

А ведь командир и корабль одно целое. Больше того, каков командир — таков и корабль. Мертвый металл одухотворяют люди, и гвардейские или краснознаменные флаги, бьющиеся на тугом ветру, — это свидетельство мужества команды, смелости и мастерства того, кто стоит во главе ее.

Командир чувствует корабль, как врач больного. По неуловимым для постороннего шумам он мгновенно определит, что начинает хворать дизель. По нагреву маленькой трубки, нагреву почти нормальному, поймем нужно проверить трубопровод. Он каждый день касался этого металла рукой, и колебания температуры здесь — как собственный пульс.

Корабль живет для него тысячами невидимых для других граней, звуков, температур, шорохов, красок. Он — часть его «я», его внутреннего мира. Он и дом, и судьба, и счастье, и тревога — все в нем, в корабле, на котором пройдены и счастливые, и горестные мили. Кружили созвездия в небе, пролетали штормы, открывались неведомые берега и глубины — он дарил людям это ни с чем не сравнимое счастье первооткрывательства, как счастье первого свидания и первой любви.

Сысоев последний раз обходил отсеки и чувствовал, что эти мгновения, как острым ножом, отсекают уже неспособные повториться минуты, часы и годы.

Что же — будь счастлива, лодка! Ты была верным и умным другом. Ты растила нас, а с нами стала легендарной. Отъединить друг от друга нас невозможно: каждый миллиметр стали твоей согрет человеческой теплотой, без этого ты была бы куском мертвого железа. Мы вместе делили риск и удачу. И нахлобучки и почести. Когда к матросским фланелевкам прикрепляли ордена, далеко в Москве думали, каким орденом осенить и твою боевую сталь. У нас все было пополам, все поровну.

Сысоев специально выбрал время, когда на корабле остались одни вахтенные. Прощаться с каждым было выше его сил. По крайней мере, сейчас, в эти мгновения. Потом будет торжественное прощание, там легче: определенный ритуал сдержит чувства. Но и он же не дает возможности вот так, как сейчас, остаться с кораблем один на один, без лишних свидетелей и слов, пусть искренних, но иногда менее нужных человеку, чем молчание.

Соколов понимал состояние Сысоева и, отстав на три шага, старался по возможности снять уставную атмосферу докладов в отсеках.

— Отставить, — тихо командовал он, прерывая рапорт. — Командир прощается с кораблем.

Люди понимали с полуслова. Рапорт обрывался на полуслове.

В центральном посту Сысоев рассмеялся.

— Что-то уж очень торжественно, Николай! Не на пенсию же вы меня провожаете! Мы еще с тобой повоюем. Правда, — тоска послышалась, в его голосе, — не на этом корабле… Не на этом корабле, — повторил он машинально, для самого себя, и вдруг неожиданно скомандовал: — Поднять перископ!

Стальная труба с мягким шорохом поползла вверх, и, когда окуляр оказался на уровне глаз Сысоева, он откинул ручки. Потрогал их черную теплую насечку, повернулся к Николаю:

— Мне одного хочется пожелать тебе… Знаю, с командованием лодкой справишься. Знаний и моряцкой хватки тебе не занимать… Но вот чтобы почаще эти глаза, — он тронул рукой линзу, — видели то, чего до вас никому не посчастливилось увидеть.

— Спасибо!..

— Понимаешь, я долго размышлял над тем, что называют «удачей». И пришел к выводу: сегодня, в наши дни, она не «счастливый случай». Понимаешь, какая тут цепочка получается. Если корабль отстает, если на нем не все в порядке, если на него нельзя абсолютно точно понадеяться — я имею, конечно, в виду команду, — его никогда не пошлют на выполнение ответственного задания. Тем более туда, где предстоит встреча с неизвестным.

Значит, и удачи не будет. На проторенных легких дорожках она не встретится.

Все эти разговоры — одному повезло, другому не повезло — поверь, Николай, — чушь. Везет тому, кто оказывается на уровне времени и задач, стоящих перед флотом. Черта с два нас послали бы на полюс, если бы эта лодка плелась где-нибудь в хвосте соединения по всем данным. Или хотя бы по некоторым из них.

Дело здесь не во мне. Ты не подумай: вот, мол, расхвастался Сысоев, поучает. Не я вывел корабль в передовые. Каждый матрос здесь, и ты очень скоро убедишься в этом, живьем съест соседа, если увидит, что по его вине мы начинаем сдавать темпы. Важно уберечь, сохранить такую атмосферу на лодке. Это уже вроде бы область психологии. Но это только так кажется. Стоит исчезнуть взаимоответственности — все пойдет прахом. Будут и отличники, и прекрасные специалисты — все будет. А корабля не будет.

— Я понимаю, Юрий Александрович.

— Где-то я читал, — Сысоев говорил тихо, чтобы его слышал только Соколов, — об одном директоре крупного предприятия. Он специально отправлял начальников цехов куда-нибудь подальше: либо в отпуск, либо в командировку. И наблюдал, как работает цех во время отсутствия руководителя. Если хорошо, значит, начальник на высоте, сумел создать коллектив, не нуждающийся в ежедневных няньках, окриках, понуканиях. Значит, механизм цеха отработан до совершенства. Значит, люди здесь выросли настолько, что каждый видит и понимает свою задачу, умеет решать ее самостоятельно.

— А у тех, у которых с их отъездом дела шли хуже?

— Тут дело было ясное. Очевидно, что такой руководитель кадры не растил, не приучал к самостоятельности, не развивал в людях инициативу. Кому нужен такой руководитель?

— Но это же не означает, что такой человек бесталанен, глуп, не нужен?

— Почему? Смотря какой участок он возглавляет. На флоте, например, по моему мнению, такие командиры попросту вредны. Представь себе корабль в бою. Командира убили. Что же будет, если весь внешне слаженный механизм корабля вдруг расстроится. Это же смерть и верная гибель всех. И наоборот, люди, воспитанные для самостоятельных действий, не боящиеся взять на себя ответственность, спасут положение и добудут победу. Только так, Николай.

— Пожалуй, вы правы.

— Почему «пожалуй»? Проверь всё это на себе. Возможностей таких у тебя будет предостаточно. А у нас, к сожалению, не перевелись еще командиры, которые считают, что корабль держится лишь на их мощных плечах. Они резки, стараются лезть в каждую мелочь, хоть, например, общеизвестно, что, скажем, акустик или инженер-физик лучше разберется в своем хозяйстве, чем человек пусть не посторонний, но не знающий дела в тонкостях. А развей у этого акустика инициативу, он выжмет из своей техники все, что возможно. И даже сверх того…

К тому же командир, как и все люди, человек. Он неожиданно и заболеть может… Да мало ли чего не бывает на море!.. А задача должна быть выполнена на «отлично» независимо от здоровья или нездоровья одного человека. Даже командира…

Сысоев посмотрел на часы.

— Заговорились мы… Вот я тебе тут целую лекцию прочитал…

— Все это очень интересно.

— Не знаю. Просто прорвалось как-то. Нелегко, Коля, с кораблем прощаться. Столько здесь пережито.

— Я понимаю.

— Ну, ни пуха тебе, ни пера, Николай! — Сысоев обнял Соколова. — Держи флаг высоко и никогда ничего не бойся.

— Вроде бы не из пугливых, Юрий Александрович.

— Знаю. Потому и верю. Пойдем…

На пирсе Сысоев, уже отойдя от, корабля шагов на пятьдесят, оглянулся.

Хмурой, насупившейся стояла лодка, тяжело вдавленная в черную воду. А может быть, это ему показалось: просто тучи, набухшие дождем, опустились почти до рубки, хмарь приблизила громады сопок. Да еще заунывно пел в вантах плавбазы холодный норд.

Глава VI

ПОДАРИ СЕРДЦЕ АРКТИКЕ

Значит, вот он какой — Север!

Валерий подхватил чемоданчик и перешел улицу. «Гастроном», «Книги», «Дары моря» — память машинально фиксировала вывески магазинов, залепленных талым, мокрым снегом.

Город стремительно взбегал по сопкам вверх, и за первой линией восьмиэтажных домов открывались вторая, третья, четвертая террасы. Справа в ущельях улиц проглядывал залив с множеством кораблей и черно-белыми сопками.

Перед стадионом Валерий остановился. На гранитном постаменте в крылатой плащ-палатке застыл в последнем смертельном броске бронзовый солдат.

«Анатолий Бредов», — прочел он на тусклой, омытой снегом бронзе.

Где-то уже Валерию приходилось слышать эту фамилию. Нужно будет при случае порасспросить знающих людей.

На противоположной стороне улицы из здания горкома партии выходила группа моряков в черных блестящих плащах.