В поисках правосудия: Арест активов - Браудер Билл

— Ноумедикалэкзэм! — ответил я воинственно, инстинктивно сжав кулаки, как перед дракой. Я не дрался с восьмого класса с тех пор, как я был подростком в школе-интернате в Стимбоут-Спрингс, штат Колорадо. Но сейчас, неожиданно для себя, я был готов к схватке, лишь бы меня не похитили.

Но вдруг что-то изменилось в их поведении. Один из них подошел ко мне очень близко, пока другой лихорадочно звонил кому-то по мобильнику. Закончив разговор, он что-то набрал в «Гугл-переводчике» и показал мне: «Медосмотр обязательная процедура».

— Хрень собачья. Адвоката и сейчас же!

Тот, что стоял ближе, вновь повторил: «Ноуадвоката».

Я облокотился спиной на машину и уперся ногами в асфальт. Тот, с телефоном, снова кому-то позвонил и выдал тираду на испанском. Прежде чем я успел сообразить, что произошло, меня затолкали обратно в машину. Снова сирена и мигалка. Мы выехали с площади и отправились в противоположную сторону.

Скоро мы снова оказались в пробке, на этот раз напротив Королевского дворца, застряв посреди скопища туристических и школьных автобусов. Пока я был то ли арестован, то ли похищен, мир не ждал и продолжал бурлить. Люди жили своей жизнью, наслаждались хорошей погодой и глазели по сторонам.

Через десять минут мы свернули на узкую улочку, сплошь заставленную полицейскими машинами. Темно-синий знак «POLICIA» висел на обветшалой стене кирпичного здания.

Эти двое действительно были полицейскими. Эфэсбэшники меня не похищали, я оставался в правовом поле европейского правосудия. По крайней мере, мне будут доступны все предусмотренные правовые процедуры, прежде чем дело дойдет до возможной экстрадиции в Москву.

Полицейские вытащили меня из авто и провели внутрь участка. В воздухе чувствовалось напряжение. Еще бы, не каждый день небольшой полицейский участок в центре Мадрида успешно задерживает и арестовывает международного преступника, находящегося в розыске по линии Интерпола!

Они отвели меня в комнату для допросов, а чемодан поставили в угол. Телефоны бросили на стол экранами вниз и запретили их трогать. Это было проще сказать, чем сделать. Мои телефоны разрывались. Экраны светились новыми сообщениями, эсэмэсками и твитами. Пищали уведомления о пропущенных звонках. Я находил некий комфорт в том, что моя ситуация не осталась без внимания.

Когда я остался один, меня вновь охватил ужас от происходящего. Это не было похищением, но всё же я был в руках испанской уголовной системы по запросу Кремля и русского ордера на арест. Все эти годы я знал, через что мне придется пройти, если это случится. Я выучил процедуру наизусть. Страна, задержавшая человека, свяжется с Москвой и сообщит: «Ваш беглец у нас, какие ваши указания?»

Россия ответит: «Готовьте к экстрадиции». Дальше у нее будет сорок пять дней для отправки формального запроса на мою экстрадицию. После этого у меня будет тридцать дней для ответа на запрос, и у русских еще тридцать дней для ответа на мой протест. Принимая во внимание неизбежные задержки в процессе, мне придется провести за решеткой в душной испанской тюрьме около шести месяцев, после чего меня либо отпустят, либо отправят в Россию.

В тот момент я думал о своей двенадцатилетней дочери — Джессике. Еще неделю назад мы с ней вернулись из долгожданной поездки: мы вдвоем побывали в очень английском местечке Котсволдс. Я думал о второй дочурке — десятилетней Веронике, которой я обещал похожее путешествие. Теперь его, возможно, придется отложить очень надолго. Я размышлял о своем старшем сыне — Давиде, который только что поступил в Стэнфордский университет, и у него уже началась самостоятельная жизнь. Он довольно стойко переносил невзгоды, которые чинил нам Кремль. Но испытания, которые нам предстоят, и мой твит, безусловно, скажутся на нем.

Я думал о жене и о том, как она сейчас сходит с ума и не находит себе места.

Двадцать минут ожидания показались мне вечностью. В комнату вошла молодая женщина, села напротив меня и произнесла на чистом английском: «Я переводчица».

— Когда я смогу увидеть своего адвоката? — потребовал я.

— Извините, но я переводчица. Я только хотела представиться, — ответила она, после чего встала и ушла из комнаты, так и не представившись.

Прошло еще десять минут, и она вернулась в сопровождении пожилого полицейского. Он навис надо мной, зачитывая мне обвинения на английском языке по бумажке. Согласно законам Евросоюза, любому задержанному должны быть предъявлены обвинения на его родном языке.

Я наклонился, чтобы получше рассмотреть этот документ. Это был шаблонный текст с пропусками в тех местах, куда должны быть вписаны вменяемые мне преступления. Единственное слово, которое было вписано, — «мошенничество».

Стул скрипнул, когда я вернулся в изначальную позу. Я посмотрел на полицейского и переводчицу. Они хотели увидеть мою реакцию. На протяжении многих лет путинский режим обвинял меня в куда более серьезных преступлениях, поэтому просто «мошенничество» не произвело на меня никакого впечатления. Я удивился скупости Кремля в этом вопросе.

Я снова потребовал своего адвоката.

— В свое время, — ответила переводчица.

В этот момент в коридоре началась суматоха. Полицейский, которого я до этого не видел, влетел в соседнюю комнату, заполненную людьми в форме, и громко хлопнул дверью. Полицейский и переводчица, которые были со мной, переглянулись и быстро вышли, опять оставив меня одного. Через пять минут дверь в ту комнату распахнулась, и оттуда вывалилась целая толпа.

Я окликнул переводчицу, она заглянула в мою комнату. «Что происходит?» — взмолился я. Проигнорировав мой вопрос, она вышла и растворилась в толпе.

Но через пять минут в комнату вошел полицейский, который предъявлял мне обвинения. За собой он тащил переводчицу, как на буксире. Оба выглядели понуро. Он  что-то пробормотал ей на испанском, и, повернувшись ко мне, она перевела: «Господин Браудер, мы только что получили указание из Генерального секретариата Интерпола в Лионе. Они потребовали вашего немедленного освобождения, сообщив нам, что ордер на ваш арест ­недействителен».

Я воспрянул духом. Мой телефон снова зазвонил, я встал и спросил:

— Теперь я могу пользоваться своим телефоном?

— Си. — В переводе я уже не нуждался.

Я быстренько забрал свои телефоны, а заодно и документ с обвинением. 178 пропущенных звонков. Среди них было сообщение от министра иностранных дел Великобритании Бориса Джонсона с просьбой позвонить ему, как только смогу. Практически все новостные бюро: «Эй-би-си», «Скай Ньюс», «Би-Би-Си», «Си-Эн-Эн», «Тайм», «Вашингтон Пост» — интересовались тем, что происходит. Были весточки от жены, от сына Дэвида и от многих моих друзей по всему миру, включая и Россию. Я отправил эсэмэску супруге, сообщив, что жив и здоров и скоро ей перезвоню. Такие же сообщения я отправил Дэвиду и коллегам в нашем лондонском офисе.

Я поспешил перейти в часть участка, открытую для посетителей. Настроение у полицейских явно изменилось. Еще бы, они думали, что задержали Карлоса Шакала наших дней, а теперь я просто ухожу.

Наконец-то я дозвонился до моего испанского адвоката. Пока меня держали в участке, он обзванивал всех, кого знает в правоохранительных органах Испании, но всё впустую.

Спас меня «Твиттер». Один твит породил шквал звонков в Интерпол и руководству Испании, которые в конечном счете осознали, в какую авантюру их втянули.

Когда я покидал участок, полицейский, участвовавший в моем задержании, застенчиво подошел ко мне с переводчицей. «Они просят удалить твит с их фотографией. Сможете?» — спросила она.

— Я нарушу закон, если этого не сделаю? — Она перевела мой вопрос. Полицейский пожал плечами.

— Тогда нет, я не буду его удалять.

Мой твит и по сей день там, где он должен быть — на моей странице в «Твиттере».

Как ни смешно, они предложили подбросить меня до отеля. С улыбкой я ответил:

— Пожалуй, не стоит. Из-за всех этих передряг я уже опоздал на встречу с прокурором Хосе Гриндой на сорок пять минут.