Константин Кайтанов - Наше небо
В 1929 году я был принят кандидатом в члены ВКП(б).
Летом этого же года меня перевели в город. Здесь-то и началась настоящая, повседневная летная учеба. Инструктором в нашу группу назначили молодого летчика Аникеева, только что окончившего эту же школу. Обучение началось на самолете типа «Avro bebi», по-нашему он назывался «У-1» (учебный первый). Это был двухместный биплан деревянной конструкции с ротативным девятицилиндровым мотором «РОН» в сто двадцать лошадиных сил.
В один из первых же полетов с Аникеевым неожиданно получаю по телефону распоряжение:
— Возьмите управление в руки и ведите самолет по горизонту.
С подчеркнутым спокойствием, точно такие приказания мне приходилось слушать каждый день, скрывая внутреннее волнение, берусь за управление. Десятки раз я слышал наставление инструктора, что ручку нужно держать свободно, что сила не нужна, но все вылетело из головы. Я так сжимаю ручку управления, что даже пальцы хрустят. Через несколько минут от напряжения я становлюсь мокрый, и даже ручка управления становится влажной. На языке инструкторов такое управление называется «выжиманием из ручки воды».
Пот с меня лил градом, а полета по горизонту не получалось. Самолет шел то вверх, то вниз, то в один, то в другой бок, словно издеваясь над всеми моими усилиями.
О тех пор как я впервые взял в руки руль, прошло десять лет, но и теперь, садясь в кабину самолета, не могу без усмешки вспомнить мои первые попытки вести самолет по горизонту.
Летали каждый день. Я привыкал к самолету. Привыкал и самолет ко мне. С Аникеевым я уже летал на высший пилотаж — делал петли, перевороты через крыло, виражи.
Так я сделал девяносто полетов.
Лечу один
Как-то после полета инструктор, вместо того чтобы зарулить к стартеру, приказал мне рулить на вторую линию и, прирулив, выключил мотор. Затем, приказав выбросить подушку с переднего сиденья, вытащить ручку, привязать ремни, чтобы они не болтались в кабине, спросил:
— Полетишь сам?
Я знал, что должен наступить день, когда мне зададут такой вопрос, однако не думал, что это будет так скоро. Немного растерявшись, все же ответил:
— Конечно, полечу.
Инструктор, как мне показалось, нахмурился и строго сказал:
— Задание: нормальный взлет, набор сто пятьдесят, метров первый разворот, набор триста метров, нормальная коробочка (то есть полет по четырехугольнику), расчет с девяноста, посадка на три точки в ограничителях.
Подруливаю к стартеру, прошу старт. Вижу взмах белого флага, даю газ и взлетаю.
«Лечу один! Дядьки впереди нет. Довольно полетов с инструктором!»
Но раздумывать теперь не приходится. Высота уже сто пятьдесят метров, нужно сделать правильный первый разворот. Затем наступает время производить расчет. Рассчитываю, сажусь в ограничителях на три точки, но в момент посадки забываю включить мотор, и мотор останавливается. По неписанному летному правилу, когда останавливается мотор, взваливают себе на плечи грязный хвост самолета и оттаскивают его с посадочной полосы на взлетную. Так пришлось сделать и мне.
Первый полет совершен, хотя и не совсем удачно. Каждый следующий самостоятельный полет мне доставлял какую-то удивительную радость.
— Вот, — говорил я себе, — какая машина тебе подчиняется, Костя!
Любой летный день был праздником. Если небо ясное, день безветреный, — настроение было прекрасным. Стоило измениться погоде, как менялось и настроение. Иной раз не летали день-два, — такие дни для меня тянулись, как недели.
Я беспрерывно смотрел то на небо, то на барометр, ожидая хорошей погоды.
Продолжая полеты на учебном самолете, совершенствуя взлеты и посадку, я чувствовал, как машина все лучше и лучше понимает меня, начинает беспрекословно подчиняться мне. Одновременно возникла излишняя самоуверенность, которая и подвела меня.
Неудачи
Наша группа уже заканчивала полеты на учебном самолете. Шли последние занятия. Каждый из нас должен был добиться безукоризненных взлетов и посадок.
Все мы стремились к тому, чтобы сесть как можно ближе к «Т».
Первые две посадки я делаю, как у нас говорят, с «недомазом» в десять-двадцать метров. Заключительную третью посадку, понадеявшись на свое мнимое уменье, делаю без точного расчета. В результате вижу, что промазываю. Слева от меня уходит так страстно желаемое «Т», и я несусь к первому ограничителю.
Желание во что бы то ни стало не выйти из ограничителя ослепило меня. Вопреки всему, сажаю машину тогда, когда она еще не потеряла скорости. Случилось что-то непоправимое. Самолет сел на одно колесо, правая сторона шасси, не выдержав, сломалась.
Шасси на учебной машине держится на стяжках и расчалках. Две боковые стойки, на которых крепится ось, носят прозвище «козьи ножки».
И вот правая «козья ножка», не выдержав удара, подкосилась. Машина легла на правое крыло, задрав кверху левое. С трудом вылезаю из кабины.
Сознание непоправимости проступка все сильнее охватывало меня. Я стараюсь не глядеть на инструктора и товарищей.
Думая о предстоящем разговоре с секретарем партгруппы, я сгорал от стыда. Инструктор да и все товарищи первое время избегали смотреть на меня, — так велико было их огорчение.
Да и как не огорчаться, если из-за моей поломки группа с первого места отошла на третье.
Наш выпуск первым в школе осваивал зимние полеты при низких температурах на учебном самолете.
Закутавшись во все теплое, что только можно было достать, неуклюжие и бесформенные, стояли мы на старте в ожидании полета.
Тот, кому надо было лететь, кутал лицо в теплый шерстяной шарф так, что открытыми оставались только глаза. Так велик был наш страх перед морозом.
Успехи нашего выпуска показали, что и в мороз можно учиться летать на открытых учебных самолетах.
Много хлопот нам доставляли очки. Теплое дыхание инеем оседало на стеклах. Очки становились настолько непрозрачными, что через них трудно было что-нибудь разглядеть. Пробовали натирать стекла изнутри мылом, но и это мало помогало. В те дни, когда я учился, мы попросту предпочитали летать без очков.
Во время этих зимних полетов я сделал первую вынужденную посадку. Правда, произошла она не по моей вине.
Вся наша группа уже отлетала, последним должен был лететь я. Инструктор приказал проверить количество остававшегося в баках бензина. После осмотра техник доложил, что бензина хватит минут на пятнадцать, не больше. Не желая оставлять меня в тот день без полета, инструктор приказал мне садиться в кабину. Пока запускали и прогревали мотор, пока я подруливал к месту старта, прошло минут пять-шесть.
Взлет я произвел нормально. На высоте семидесяти метров мотор вдруг закашлял, зачихал и начал давать перебои. Бензин кончился.
Что делать?
По инструкции я должен был садиться прямо перед собой и никуда не разворачиваться, так как высота для разворота слишком мала. Впереди меня поле, немного дальше — полотно железной дороги, за ним канава. Пока я все это соображал, самолет шел все ниже и ниже. Огромным белым покровом приближалась земля.
Сел на поле. Самолет на лыжах уже бежал по снегу и вдруг попал в канаву. Шасси не выдержало и сломалось. Я моментально выскочил из кабины, осмотрел самолет, с радостью убедился, что ничего серьезного нет. Через тридцать минут к месту посадки подъехал автомобиль с бензином и запасным шасси.
После окончания полетов на учебной машине мы перешли к полетам на самолетах другой системы. Полеты на этих машинах давались мне легко. Я быстро вылетел в самостоятельный полет и так же быстро освоился с пилотажем.
Перед завершением учебной программы инструктора проводили проверку на сообразительность. Во время полета с учеником инструктор прикрывал пожарный кран, чтобы прекратить доступ бензина к мотору, или выключал зажигание, убирал газ, давал высотный корректор. Все это делалось для того, чтобы проверить, насколько быстро ученик может обнаружить и ликвидировать помеху.
В один из полетов мой инструктор на высоте в триста метров вдруг закрыл газ. Мотор стал работать только на малых оборотах. Надо немедленно садиться. Впереди расстилался зеленый луг. По бокам его — пахотные земли с двумя-тремя глубокими бороздами. Решил сесть на луг.
Во время планирования, тщательно осмотрев приборы, перекрыл бензиновые баки, то есть сделал то, что полагалось сделать по инструкции. Разворачиваясь против ветра, я начал посадку, как вдруг заметил, что посреди луга, в том месте, где мой самолет должен пробежать по земле, спокойно лежат два верблюда. Если бы самолет наткнулся на верблюдов — неизбежна авария. Надеясь, что испуганные шумом надвигающейся на них машины верблюды убегут и очистят место для посадки, я продолжал снижение. Однако, ошибся. Верблюды даже головы не повернули в сторону самолета. Они продолжали невозмутимо жевать.
