Леонид Емельянов - Под прицелом войны

Ну а когда пришло освобождение, это просто не описать. «Наши» ведь не просто рядовое слово. Это – мир, надежда, обязательное будущее. Сладостное ощущение этого слова живет в душе до сих пор.

Часть домов после освобождения оказалась сожженной, часть – разобранной на блиндажи. Местность во многих местах была заминирована. И хотя по ней потом прошли саперы, сколько людей подорвалось. Вез, например, торф один из земляков, проехал большую дорогу – и ничего. А у собственного дома наехал на мину. И погиб. Жена стала вдовой, а дети сиротами. Или вот такой случай: подорвался трактор, ранило тракториста, пахавшего поле. Народ подбежал, смотрят, а там плуг еще две мины выкопал. У некоторых парней, разбиравших взрывоопасные предметы, оторвало то пальцы, то руку.

Во время разговора 80-летний собеседник несколько раз принимался плакать. А потом признался: «Больно мне это вспоминать. Даже читать на данную тему не могу. Не люблю смотреть и фильмы о войне. Когда начинают показывать бои на Украине, выключаю телевизор».

А каково ветеранам, повидавшим море крови? Не удивительно, что многие из них реагируют еще болезненнее, чем мой коллега, и на просьбы рассказать о военных событиях отвечают категорическим отказом. Слишком это задевает за сердце.

Тревожные дни

Родился в 1932 году в деревне Подлужье Глусского района Гомельской области. Исследователь в области экологии и радиоэкологии растений. Кандидат биологических наук. Участник выполнения государственных программ по минимизации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС.

– О войне я узнал уже 22 июня 1941 года, – начал свой рассказ Борис Сергеевич. В тот день мы уехали с отцом в городской поселок Глуск, который находится в двенадцати километрах от нашей деревни. Надо было продать на рынке кое-какую домашнюю продукцию и на вырученные деньги купить мне книжки и другие школьные принадлежности для продолжения учебы. Я должен был учиться теперь в третьем классе.

Был погожий солнечный день. Ничто, казалось, не могло испортить нам хорошее настроение. Продали успешно двух петухов, которые по дороге то и дело дрались между собой, приобрели учебники, тетради, ручки и другие школьные мелочи. Напоследок папа заскочил еще в продовольственный магазин, чтобы купить мне что-нибудь вкусненькое.

Я терпеливо ждал его возвращения, сидя на повозке. Из большого черного репродуктора, висевшего на телефонном столбе, прямо у меня над головой, лилась какая-то музыка, которая меня мало интересовала. И вдруг из него донеслись совсем иные звуки. Четкий голос диктора произнес, что Германия без объявления войны напала на нашу Родину. Я мало что разумел в этом событии, но по выражению отцовского лица понял, что произошло нечто очень страшное и мерзкое.

Быстро отвязав лошадь от столба и оставив в стороне прочие незавершенные дела, мы помчались назад, в деревню.

Дома мы нашли плачущую мать. У нее были веские причины для беспокойства. Один из сыновей (мой старший брат) с 1940 года проходил воинскую службу где-то в Литве и теперь, выходит, очутился на переднем крае битвы с немцами. Под вопросом оказывалось и возвращение домой дочери Марии, работавшей в детском саду на Витебщине (в городе Дисна).

Проблемы возникли и у других. Жители деревни собирались на улице группками и на чем свет стоит кляли вероломного супостата, не ведая еще, что он зайдет на нашу территорию так далеко и так надолго. Что надо делать в данной обстановке, никто толком не знал. Председатель колхоза куда-то исчез. Колхозники под руководством бригадиров по инерции еще какое-то время выполняли свои обязанности: кормили скот, убирали урожай. Продолжалось это, однако, не долго. Наиболее проворные начали потихоньку разбирать колхозное имущество. Глядя на них, потянулись за колхозным добром и другие. Пресечь расхищения было некому. А вскоре из района поступило и официальное указание раздать общественные ценности, чтобы они не достались врагу. Колхоз прекратил свое существование.

Уже вечером 22 июня наблюдались какие-то всполохи в направлении Бобруйска и доносились глухие взрывы. Как выяснилось попозже, это вражеские самолеты бомбили город, расположенный от нас на расстоянии 45 километров, а по прямой – и того меньше. Вскоре после этого через деревню небольшими группами и поодиночке потянулись красноармейцы, которым удалось вырваться из окружения. Часто они даже ночевали тут, чтобы утром отправиться дальше на восток, к своим. Идти проселочными дорогами в военной форме было небезопасно, и многие слезно просили у населения поменять ее на гражданскую одежду. Пусть даже и сильно изношенную.

Происходили в этом суматошном перемещении и совсем уж удивительные случаи. Один из отступавших зашел к нам с большой котомкой за спиной. Когда взрослые поинтересовались, что он несет, тот вынул скруток и развернул его. Это была шинель генерала с красной шелковой подкладкой. Как рассказал военнослужащий, перед войной и в начале ее он, будучи шофером, возил этого военачальника. Их часть попала в окружение, управление ею было потеряно. Пробираясь на восток, генерал приказал остановить машину на высоком речном берегу и прошел внутрь хлебного поля, чтобы разведать обстановку. Через небольшое время вернулся и сообщил водителю, что они находятся в двойном кольце немецких войск. Обращаясь ко мне, он сказал, что я свободен и могу самостоятельно выходить из этой ситуации. И если удастся выбраться из кольца, попросил разыскать его родных по указанному на конверте адресу. При этом он отдал ему запечатанное письмо на имя жены. Попрощался, а сам ушел опять в рожь. Через несколько минут там раздался звук выстрела.

– Бросившись на этот звук, я увидел, что генерал застрелился, – продолжал военный. – Видимо, он не захотел позорного плена и посчитал пулю в висок единственно правильным для себя выходом.

Оставшись в одиночестве, водитель бросил машину, взял генеральскую шинель и в подступающих сумерках пошел в направлении деревни, из которой доносился лай собак и мычание коров. По пути встретил женщину с ребенком, которая гнала корову с пастбища. Она заверила, что немцев в деревне нет, но шоссе, через которое ему предстояло двигаться дальше, охраняется немецкими солдатами. Правда, они стоят на большом расстоянии друг от друга и ее вот не задержали при перегоне скотины на лужок. Завтра можно попытаться перейти втроем.

– Утром я взял на руки ее ребенка, – повел дальше рассказ шофер, – и мы с ней благополучно пересекли это шоссе вроде как единой семьей. Никто нас даже не окликнул. И вот я уже здесь.

По правде сказать, всех возмутил рассказ служивого. Зачем он рисковал жизнью женщины с ребенком? И почему польстился на генеральскую шинель, с которой и его самого могли бы немцы поставить к стенке? Но воспитывать его никто не стал. Покормили, оставили переночевать, а наутро пожелали счастливого пути.

Вскоре после его ухода к хате (а она стояла крайней на селе) подошли сразу двадцать два лейтенанта, двигавшихся тоже на восток. Очевидно, это были свежеиспеченные выпускники какого-то военного заведения. Увидев их, мать очень расчувствовалась, ассоциируя их с таким же молодым, воевавшим где-то в Литве собственным сыном. В беседе с ней они посоветовали уничтожить письма сына во избежание неприятностей с немцами. Мама так и сделала, а теперь вот жалеем об этом. Не осталось у нас даже названия воинской части, где служил мой брат. И невозможно восстановить, где затерялись его последние следы в этой кровавой мясорубке.

А отступавшие некоторое время еще шли и шли глухими дорогами и тропами. Многие из них остались в партизанских отрядах.

Война шла, но немцев пока никто не видел. Доходили слухи, что они заняли Глуск и даже были в соседней Березовке, которая находилась в пяти километрах от нашей деревни. Оттуда до нас доносился иногда какой-то шум. Видно, там по шоссе двигалась военная техника. Наша или немецкая, никто не знал.

В один из дней такого относительного затишья мы с соседним парнишкой отправились порыбачить на протекающую в 40–50 метрах речку Птичь. Перешли по мелководью на противоположный берег и стали разматывать удочки. В это время послышался сильный рев моторов, доносившийся с противоположного конца деревни. Звук их все нарастал, и вот показалась большая (около 15 машин) группа мотоциклистов. Таких огромных мотоциклов (трехколесных, с коляской) мы еще не видели. На руле у каждого был закреплен ручной пулемет. В конце улицы приезжие остановились, сошли на землю и стали рассматривать в бинокль простирающуюся перед ними территорию за рекой.

Это были оккупанты. Мы не знали, что нам делать. Прятаться было уже поздно, да и некуда. Но двое малышей чужеземцев, видимо, не интересовали, и мы, осмелев, приблизились, наконец, к постепенно собиравшейся вокруг них толпе из стариков, женщин и вездесущих мальчишек. Остановившись поодаль, со страхом и любопытством одновременно стали рассматривать незнакомцев. Одеты они были в зеленые мундиры и такого же цвета брюки и сапоги. День был жаркий, и к нашему приходу мундиры были уже сняты и развешены по забору. Прикрепив к нему зеркальца, многие из приезжих брились. Часть отправилась в близлежащие дома собирать яйца. Некоторые пытались разговаривать с сельчанами. Слышалась непонятная нам гортанная речь.