Константин Симонов - Сто суток войны
Ракутин предполагал, что через день-два, максимум через три десант этот удастся уничтожить.50 Из его слов я понял, что немецкий десант сидит в Ельне, что наши войска сжимают вокруг него свое кольцо и что все это вместе взятое — операция в ближнем армейском тылу по ликвидации крупной десантной группы. А где-то дальше, западнее, предполагалось наличие сплошного фронта стоявших друг против друга наших и немецких войск. Видимо, тогда еще никто не знал, что Ельня занята не одной дивизией, а несколькими, что всего на этом участке сосредоточено до семи немецких дивизий, и что это не десант, а прорвавшиеся части, и что они уже установили связь и имеют коммуникации с основными немецкими силами, и что по этим коммуникациям к ним спокойно подбрасываются подкрепления, и они крепко вцепились в Ельню, рассчитывая сделать ее одним из своих главных опорных пунктов для дальнейшего наступления на Западном фронте.
Хорошо помню, как в сентябре в Севастополе, вернувшись из плавания на подводной лодке и читая накопившиеся за это время газеты, я прочел где-то статью Ставского о занятии нами Ельни. Вот когда она была действительно взята нами, а я оказался свидетелем еще самых первых боев за нее в июле.
Ознакомив нас с обстановкой и обругав усталым матом радистов, из-за которых немцы в течение сегодняшнего дня дважды свирепо бомбили его оперативную группу, запеленговав ее местонахождение, Ракутин спросил нас, что мы думаем делать. Мы сказали, что думаем поехать в его части, а потом — в части 100-й дивизии.
— Сотой дивизии? — переспросил он. — Да она у меня на подходе. У них большой боевой опыт, есть о чем рассказать. Ну, а если в мои части, так что же, на машине вас вперед пустить не могу — разбомбят и расстреляют, придется идти пешком.
Идти отсюда шесть-семь километров пешком и оставлять здесь машины не хотелось. Хотелось подъехать поближе. Не знаю, как бы это решилось, но вдруг Ракутин, словно что-то вспомнив, сказал нам:
— Вот капитан, — он кивнул на пограничника, — должен у меня ехать к комбригу, — Ракутин назвал какую-то странную фамилию,51 которую я долго помнил, а потом забыл. — Плохо воюет старик. Не жмет так, как надо. Капитан к нему доверенным лицом от меня поедет. У него там самая горячка происходит — по дорогобужской дороге, на правом фланге. У меня машину разбили, так что вы даже и помочь можете. Давайте так: одна ваша машина пусть в Сотую едет, а на второй кто-нибудь из вас вместе с капитаном — к комбригу. Посмотрите, сделаете то, что вам надо, и обратно.
Мы согласились. Ракутин начал давать капитану инструкции, как нужно нажать на комбрига, что капитан несет ответственность за это.
А мы тем временем стали накоротке совещаться, кому ехать в 100-ю и кому — в полк, к комбригу. Решили, что Кригер и Белявский поедут в 100-ю, а мы поедем в полк. А завтра все вместе съедемся в 107-й Сибирской дивизии, о которой, рассказывая нам об обстановке, хорошо отзывался Ракутин. Она недавно провела удачный бой недалеко от Дорогобужа. Одним словом, о ней было что написать. Если же мы не встретимся в 107-й, то через два дня встретимся в Вязьме. На том и порешили.
Мы с Трошкиным посадили в свою «эмочку» капитана и, простившись с Ракутиным, тронулись. Я оглянулся. Ракутин стоял на дороге и передавал какой-то пакет сержанту. Потом сержант побежал с этим пакетом к У-2, только что прилетевшему и севшему рядом с дорогой на поле.
По контрасту со штабом 13-й армии, находившимся за семьдесят километров от фронта, в Чаусах и, как мне показалось, имевшим весьма слабое представление о том, где и как дерутся части армии, мне понравился этот полевой штаб Ракутина и сам он — подвижный, молодой генерал-пограничник, которому, видимо, не сиделось на месте.
Проехав километра четыре, мы разминулись с Кригером и Белявским. Помахали друг другу и разъехались. Они двинулись дальше по дороге на Вязьму в 100-ю, а мы с капитаном и Трошкиным свернули налево, на север, на проселок. Мы двигались по очень плохим проселочным дорогам через леса и топи. Несколько раз пришлось вытаскивать машину на руках. Но капитан хотел непременно ехать кратчайшим путем, и этот кратчайший путь, как говорится, обошелся нам в копеечку. Мы выбрались на ельнинский большак, уже когда смеркалось, километра за три от переднего края частей, осаждавших Ельню.
Трошкин ехал хмурый, как туча. Сперва по своему легкомыслию я не понял, почему это с ним, и стал дразнить его, что он так обленился, что даже до полка не хочет доехать. Он разозлился и вдруг стал кричать на меня: что хорошо мне — написал и все! Хорошо, когда можно наплевать на метеорологию, на время дня и на погоду, а ему же снимать надо! А что он будет снимать, если через час будет так темно, что хоть глаз выколи? Ну что он будет снимать? Немного покричав на меня, он успокоился.
Выбравшись на большак, мы проехали мимо артиллерийских позиций и километра через два встретили маяка, который указал нам путь в штаб полка. Штаб этот был слева от ельнинской дороги. Проехав километра два полем и кустами, въехали в рощу. Там раздавалась сильная пулеметная и ружейная трескотня. Впереди метров за восемьсот, на выходах из леска, у деревеньки — не помню, как она называлась, — атаки сменялись контратаками. Словом, была мясорубка.
Наши минометы, расставленные в роще, тявкали у нас за спиной, а немецкие минометы лупили по роще. Мы поговорили с комиссаром полка. Оказалось, что деревня на опушке леса была сначала захвачена нами, потом отбита немцами, потом опять захвачена нами, сейчас опять отбита немцами.
Настроение в полку было хорошее, бодрое. Все несчастье, как я уже потом понял, заключалось только в том, что людям дана была неверная установка — на уничтожение небольшого высадившегося здесь немецкого десанта.52 Поэтому люди, встречая отчаянное сопротивление немцев, отбивая их крупные контратаки, никак не могли понять, почему и как все это происходит, и злились на своих соседей, считая, что те ничего не делают и от этого немцы сумели сосредоточить все свои силы именно здесь, на этом участке.
Словом, насколько я понимаю, разведка была поставлена отвратительно. Никто, начиная от Ракутина и кончая командирами батальонов, не знал истинного положения под Ельней. Так по крайней мере — берусь это утверждать — было в тот день, когда мы там находились.
Передав приказание командующего и с удивлением узнав при этом, что полк от времени до времени подвергается ураганному артиллерийскому огню с той стороны, где должны были находиться наши части, капитан, встревоженный этим, заторопился назад с докладом командующему. Когда мы уже сидели с ним в машине, кто-то прибежал с донесением, что немцы обошли полк с правого фланга и, выйдя на дорогу, ведущую от Ельни к Дорогобужу, перехватили ее.
С той стороны действительно слышалась частая стрельба.
Я и до сих пор не знаю, действительно ли немцы перехватывали эту дорогу или там, на дороге, появлялась только их разведка. Во всяком случае нам сказали, что тем проселком, которым мы сворачивали с дороги сюда, нам выезжать на дорогу нельзя, придется ехать лесом с километр назад и дальше делать объезд и выезжать на дорогу километров на шесть восточнее.
При мысли о том, что предстоит в полной тьме двигаться по совершенно неизвестной нам дороге, мы задумались и решили, что все же вряд ли там, где мы так недавно сворачивали с дороги, могут уже оказаться немцы. Решили рискнуть и ехать назад тем же путем, тем более что капитан спешил с докладом к командующему. Комиссар полка только пожал плечами.
Мы сели в машину и через двадцать пять минут благополучно выехали на большак. Стрельба слышалась слева и справа, но никаких немцев не было, и если они и перерезали дорогу, то, очевидно, где-то в другом месте.
Мы ехали беспрерывно до двух часов ночи. Как выяснилось потом, утром, мы, свернув с большака, в общем, взяли верное направление к той деревеньке, где должна была к ночи находиться оперативная группа Ракутина. Но к двум часам нам показалось, что мы потеряли всякую ориентировку, и, увидев справа и слева от проселка темные пятна домов, подъехали к тем, что поближе, слева. Это были брошенные жителями выселки. Там оставался только хромой старик-сторож, он показал нам сарай, куда можно было под навес загнать машину, и мы легли там же под навесом рядом с нею.
Как потом оказалось, мы удачно сделали, что заночевали именно в этих выселках, слева от проселка, а не справа — в деревне. Одна из немецких подвижных групп, производя поиск из Ельни, как раз в ту ночь заняла эту деревню вместе с двумя другими.
В четыре утра, едва рассвело, мы были уже на ногах и поехали дальше. Теперь мы ориентировались по карте и двигались, не плутая. В шесть утра мы оказались в той деревеньке на дороге из Вязьмы в Ельню, где теперь располагался полевой штаб Ракутина. В конце деревни, у двух домов, которые занимал штаб, стояли часовые-пограничники. Мы вошли в низкую избу. За столом над картой дремал дивизионный комиссар, а на русской печке без кителя спал генерал. На столе стояла огромная, наполовину съеденная яичница с колбасой, которую нам с дороги предложили доесть.
