Николай Михайловский - Ночь у мыса Юминда
Кто-то звал Татьяну на помощь, кому-то она была нужна, и это прояснило затухающее сознание врача, придало ей новые силы, пробудило волю к борьбе за жизнь человека, совсем мало известного ей, но сейчас такого необходимого.
Еле шевеля помертвелыми губами, она сказала:
— Держись, сейчас я тебе помогу.
Она перебралась на другую сторону плотика, прикоснулась к похолодевшим рукам раненого, одной рукой держась крепко за плотик, другой стала растирать его застывшее тело.
— Потерпи немного, — сказала Татьяна. — Вон там огни острова.
Конечно, никакого острова не было, это появились сигнальные огни приближающихся кораблей.
Василий совсем ослабел и держался на воде лишь потому, что никакие силы уже не были способны разжать его окоченевшие руки, обнимавшие плотик.
Когда луч прожектора зашарил по волнам и ярко осветил утопающих, Татьяна решила, что это бред и теперь уже наверняка смерть незримо подбирается к ней. Еще более утвердили ее в этой мысли живые человеческие голоса, усиленные мегафоном:
— Продержитесь несколько минут. Сейчас мы к вам подойдем! Сейчас мы к вам подойдем! Сейчас…
Последнее Татьяна уже не слышала. Она потеряла сознание.
Очнулась в небольшом теплом кубрике. Открыла глаза, долгим невидящим взглядом посмотрела перед собой и снова сомкнула отяжелевшие веки.
Попробовала шевельнуться и почувствовала, как онемели тяжелые, словно налитые ртутью, руки и ноги. Постепенно кровь начала пульсировать под тонкой кожей, и никогда еще Татьяне не было так сладостно это ощущение.
«Живая, живая…» — эта мысль озарила сознание, и из самой глубины его опять всплывали картины виденного и пережитого. Эти картины прошли одна за другой, и страшный вопрос обжег мозг: «Где я, у своих или?..» Неужели, испытав столько страданий, пережив собственную смерть и вот наконец возвратившись к жизни, впервые осознав, какое это счастье, — жить, неужели теперь умереть снова и уже навсегда?!
Несколько минут полного смятения. Но вот открылась дверь и послышалась русская речь. У Татьяны гулко застучало сердце. Горячие слезы заструились по щекам, согревая лицо и душу.
— Девушка, что вы плачете, милая?
Татьяна, приподнявшись, смотрела на вошедших моряков, на лежащего по соседству раненого бойца, смотрела сквозь застилающие глаза слезы. Все расплывалось перед ней в радужных огнях, и огни эти сияли, двигаясь, и она чувствовала себя счастливой.
— Хорошо, хорошо, — шептала она.
— Что хорошо?
Татьяна не могла объяснить, как ей хорошо оттого, что нашелся этот остров и живут на нем такие замечательные, хотя и незнакомые ей, русские люди.
Через несколько часов, окончательно придя в себя, Татьяна спросила:
— Где я?
— На тральщике, — пояснил склонившийся над ней инженер-механик Любко. — Извините за любопытство, а вы откуда к нам пожаловали?
Разумова стала объяснять, что она врач таллинского госпиталя и, что…
— Врач?! — с восторгом перебил ее Любко. — Так вы же здесь самый нужный человек! Наш санинструктор Ткаченко совсем с ног сбился, а пользы от него, извините за выражение, как от козла молока.
Любко объяснил, что на тральщике есть еще полковник и капитан медицинской службы, снятые с горящего транспорта. Но они, к сожалению, не хирурги.
— А я хирург и попробую вам помочь, — сказала Татьяна.
Превозмогая слабость, она встала, облачилась в матросскую форму. Надела халат, косынку на голову и с помощью моряков превратила кают-компанию в хирургический кабинет.
Одним из первых пациентов, которого принесли на носилках и положили на операционный стол, был Василий Шувалов. Сейчас трудно было узнать его лицо, искаженное болью.
Василий увидел свою спасительницу, приподнялся и с удивлением воскликнул:
— Доктор! Это вы здесь командуете парадом?!
— Да, я. Лежите спокойно, сейчас я вам сделаю перевязку.
И как тогда, в Таллине, она надела на лицо марлевую маску, разбинтовала, промыла и снова перевязала рану…
Василий долго рассказывал мне обо всем, что произошло с ним и Татьяной Ивановной Разумовой.
— Если бы не она, мы с вами больше не встретились бы, — сказал Василий. — Прошу вас, напишите о нашем докторе.
И я написал.
ГНЕЗДО ОРЛИНОЕ — КРОНШТАДТ
Осенью 1941 года Кронштадт стал передним краем невской твердыни.
Он находился в двойном кольце, отрезанный не только от Большой земли, но и от Ленинграда.
Положение осложнялось еще и тем, что в Або-Аландские шхеры Финляндии пришла из Германии эскадра в составе линкора «Тирпиц», тяжелого крейсера «Адмирал Шеер», двух легких крейсеров, шести эскадренных миноносцев, тральщиков, торпедных и сторожевых катеров. Другой отряд немецких кораблей сосредоточился в Либаве.
Если бы немецкие морские силы попытались прорваться в Финский залив и поддержать штурм Ленинграда, они неизбежно напоролись бы на огонь береговых батарей сначала Ханко и Осмусаара, а затем балтийских фортов; их встретили бы торпеды подводных лодок, расставленных на позициях, им не избежать было атаки балтийской морской авиации и торпедных катеров. Все это, видимо, приняли во внимание гитлеровцы.
Фашистские дивизии, катившиеся к Ленинграду, были остановлены на ближайших подступах к городу. И в том, что врагу не удалось с ходу захватить невскую твердыню, немалая заслуга Кронштадта, артиллеристов линкоров «Марат» и «Октябрьская революция», крейсеров «Киров» и «Максим Горький», лидеров, миноносцев, балтийских фортов и железнодорожной артиллерии, а также тех ста тысяч моряков, что сошли с кораблей на берег и влились в ряды пехоты. Немцы называли их «черными дьяволами» и смертельно боялись, когда они с криками «полундра!» бросались в контратаку.
В мирное время пройти морем из Ленинграда в Кронштадт было очень просто. Быстроходному катеру нужно было на это сорок — пятьдесят минут.
Теперь Кронштадт стал для нас далеким и труднодоступным. Мы в огненном полукольце. Сразу за Морским каналом кусок побережья в руках противника: в Лигове, Стрельне, Петергофе стоят вражеские пушки и прямой наводкой бьют по кораблям, катерам и даже рыболовным баркасам.
Переход корабля из Ленинграда в Кронштадт или возвращение его в Ленинград — это подобно боевой операции. Она заранее разрабатывается в штабе, нередко в ней принимают участие артиллерия, авиация, катера-дымзавесчики.
Вот и на этот раз моряки двух бронекатеров готовятся к походу в Кронштадт: проверяют моторы на разных режимах, пробуют зенитные пулеметы. Командиры катеров смотрят на карту, где нанесен фарватер. А тем временем на Неве, у военной пристани, собираются пассажиры — тоже моряки, в полном походном снаряжении, с биноклями, противогазами; у некоторых через плечо автоматы.
Бронекатера стоят в готовности. Матросы в кожаных куртках и толстых кожаных шлемах больше похожи на танкистов, чем на моряков.
Я получил редакционное задание — побывать на кораблях — и вместе с моряками нетерпеливо ожидаю на набережной, когда пойдут катера в Кронштадт.
Наконец получено «добро» на выход. Заревели моторы, катера оторвались от стенки.
Мы шли обычным путем. На стапелях, как и в мирное время, вспыхивали белые огни электросварки. В порту кроме нескольких десятков торговых судов стояли миноносцы и вели в это время дуэль с крупнокалиберными батареями врага.
Катера набирали ход. Скоро Морокой капал остался позади.
— Обстреливают, — сказал кто-то из командиров.
И в ту же минуту послышались звонки электрического телеграфа. Катера рассредоточились и начали маневрировать, уклоняясь то в одну, то в другую сторону с таким расчетом, чтобы вражеские артиллеристы не могли взять их в вилку.
Вдруг наш катер вздрогнул от близкого разрыва снаряда, и за бортом взметнулся столб воды, обдавший нас брызгами.
Теперь ясно различились водяные столбы и черные дымки, стлавшиеся над водой, ближе к берегу. Фашисты, явно не рассчитав, стреляли с большим недолетом. Из многих десятков снарядов, выпущенных батареями врага, только два или три упали вблизи от нас.
Так на всем пути до самых кронштадтских стенок мы шли под непрерывным обстрелом.
Когда мы уже были в Кронштадте и швартовались у пирса, огонь немецких батарей обрушился на рейд и гавани. Противник пристрелял каждый домик. Пришлось укрыться за полуразрушенным сараем и выжидать, наблюдая, как то тут, то там вспыхивали пожары от прямого попадания зажигательных и фугасных снарядов. Только через час кончился обстрел, и мы смогли выйти в город.
А Кронштадт жил, как сразу показалось мне, своей обычной будничной жизнью. На улице Ленина почти лицом к лицу я встретился с пожилым человеком невысокого роста в пенсне на длинном черном шнурке. Мой старый знакомый, учитель — кронштадтский старожил.
