Леонид Емельянов - Под прицелом войны
Нас, ребятишек, немцы почти не трогали. Разве что принуждали работать на себя. Например, на конюшне. Подзывали пацанов и заставляли носить воду лошадям из колодца. Коней много, пока всех напоишь! Нередко это растягивалось на полдня. Потом дадут папироску – и до свидания. Там, кстати, я впервые увидел таких мощных животных. С широченным крупом. На спину можно лечь, как на лавку. Тяжеловозы!
А вот с евреями они не церемонились и здесь. Те не успели уйти за перевал, и я видел, как их огромной колонной (человек двести-триста, не меньше) гнали по пыльной дороге. Собрали всех под горой и заставили вырыть траншею глубиной метра полтора. Ставили людей на край и расстреливали. Детям давали сладкие ядовитые конфетки. Возьмет ребенок в рот – и сразу падает. Если упал у канавы, ногой сталкивали в ров. Когда его засыпали землей, поверхность еще долго шевелилась, как живая. Ведь туда попадали не только мертвые, но и раненые. Возможно, и совсем живые.
Днем случались бомбежки. Это делали наши самолеты. Удары наносились по зениткам на окраине станицы, по скоплениям машин и другой военной техники. Один из наших самолетов во время воздушной атаки был подбит. Летчик успел приземлиться на парашюте, забежал в кукурузу и там застрелился. Немцы окружили кукурузное поле цепью и осторожно, боясь выстрелов, двинулись вглубь. Забрали пистолет, документы летчика и ушли.
Это был симпатичный молодой парень. Сибиряк. За точность фамилии не ручаюсь. Но кажется – Александр Седых. Местные его похоронили на месте, а весной, после ухода немцев, перезахоронили в центре станицы Зеленчукская. Поставленный на могиле памятник можно видеть там и сейчас.
Полицаи наши начали собирать сведения об активистах советского времени, чтобы потом расстрелять. Но расправиться не успели – немцы покинули станицу. Произошло это 20 января 1943 года. Не запомнить такое событие было просто невозможно. 14 января ночью вдруг открылась стрельба. Отчего, почему – никто не знал. А это, оказывается, оккупанты праздновали Новый год по старому стилю. И устроили по данному поводу салют. Выяснилось это уже утром. А ровно через шесть дней они ушли. Навсегда! Успели спалить лишь бывший колхозный амбар и взорвать за собой мост через речку Зеленчук.
После их ухода вновь образовался колхоз, в котором работали за похлебку – гороховый или фасолевый суп. Без мяса, разумеется. Хлеба тоже не было. Некоторое время не имелось даже и соли. Проработал я так до 1947 года. Потом нашу семью отправили в Сибирь, так как отец в первые же дни войны попал в плен, а доверия к пленным Сталин не питал. Это была своего рода почетная ссылка. Поселились в Сталинске (теперь Новокузнецк) Кемеровской области. После реабилитации в 1956 году жить разрешили везде, и мы переехали в Белоруссию.
В конце нашей беседы зашла речь о депортации местного населения. Вот что я услышал от Дмитрия Мефодьевича.
В Карачаево-Черкессии кого только нет. Помимо основных народов – карачаевцев и черкесов – здесь можно встретить ногайцев, обозинов, русских и так далее. Даже греки и турки есть. Тридцать пять, если не ошибаюсь, национальностей. Мы с ними были в дружбе. Горское население жило в аулах. Может быть, грязно с нашей точки зрения, но богато. У них даже золото было. Налоги там попробуй в этих ущельях собери! Их обвинили в сотрудничестве во время войны с турками и немцами.
Когда немцы ушли, было много арестов. Оставшимся горцам объявили об отправке в другие края. Сказали, что продуктов надо взять на трое суток (столько времени необходимо ехать на телеге до железнодорожной станции в Черкасске). Вещей – тоже самый минимум. Длиннющая вереница телег получилась. Мужиков там почти не было. В основном женщины и дети. Вой женский стоял неимоверный и долгий. Он слышался даже, когда обоз скрылся за горы. Поговаривали, что некоторые в пути сходили с ума. Они привыкли к горам, в которых оставляли теперь все богатство. Часть народа из дальних мест, например, из Архыза, вывезли ночью на машинах – послевоенных полуторках.
В оставленные аулы ринулись мародеры и много чего оттуда унесли. Охранять дома ведь стало некому. Больная эта тема. Ее завершения – возвращения людей на родину – я уже не дождался.
Вот так каникулы!
(вспоминает Татьяна Дерюгина)Родилась в июне 1928 года в Минске. Исследователь в области дендрологии. Кандидат биологических наук. Лауреат государственной премии в сфере науки.
До войны окончила пять классов. Завершился учебный год, и родители, чтобы дать мне отдохнуть, отправили с сестрой к родственникам в Гомель. Это было 21 июня, мне исполнилось 12 лет. А 22 июня сообщили, что началась война.
В городе началась суета. Беспокоились и наши родственники: что делать с ребенком? В городе становилось опасно оставаться. Но тут, на счастье, в Гомель заехала к дочери мамина мать и забрала меня с собой на Брянщину.
Добрались кое-как до села Митьковка Климовского района. Деду уже передали, что внучка едет, и он вышел нас с бабушкой встречать. Там, в деревне, впервые и столкнулась с оккупантами. В буквальном смысле слова. Меня попросили отвести теленка на луг, вбить кол, и пусть он там пасется на привязи. Веду животное по узкой улочке – и вдруг навстречу вылетает мотоцикл с коляской с двумя или тремя немцами. Увидели меня и начали стрелять в воздух. Теленок (он был довольно большой) как рванул, повалил меня на землю и вместе с веревкой, в которой я запуталась, изрядно протащил по земле. Потом остановился. Оба порядком напуганные, вернулись до дома. Кто кого вел назад, уже не помню.
Постоянного немецкого поста в деревне не было, германские солдаты лишь заезжали время от времени. А партизаны в окружающих лесах водились и давали о себе знать. Периодически что-то подрывали. Двух или трех местных забрали в комендатуру. Одного подозревали во взрыве шоссейного моста, другого – железнодорожного. Что с ними стало, неизвестно.
В деревне я прожила больше года. А однажды моей родной тети муж приехал из Гомеля менять мыло на муку и другие продукты (выкручивались ведь в то время как могли) и я упросила его взять меня с собой, чтобы затем из Гомеля добраться до Минска. Двое суток шли пешком за телегой, которая была нагружена, и лишний вес лошади был уже не под силу. По дороге встречались партизаны. Остановят, порасспросят и отпустят с добрыми пожеланиями.
В Гомеле узнала, что папа с мамой живут в Минске уже в другом месте – в районе станции Козырево (территория нынешнего камвольного комбината), в частном доме дяди. Туда меня и переправили, упросив одного знакомого, который работал на железной дороге. Ехали на товарной платформе и с большими приключениями. То к одному поезду прицепят, то к другому. И так четверо суток. Куда едем, не понять. Сидела и спала на каких-то металлических болванках, но кое-как все же добрались.
Город был сильно разрушен, ходить по нему было страшно.
Недалеко от нашего дома располагался лагерь военнопленных, обнесенный колючей проволокой. Близко к нему никого не подпускали. Издали видно было, что изможденные люди просят что-то, но кругом ходят автоматчики. Ничего не передашь.
Однажды шла к Червенскому рынку и в районе частных домов (сейчас они снесены) увидела вдруг скопление людей, грузовую машину и висящего на крюке с веревкой человека. Кого-то казнили, и процесс, видимо, продолжался. Быстро развернулась и помчалась назад. Когда прибежала домой, меня буквально колотило от пережитого страха.
Ближе к освобождению был и такой забавный случай. Какой-то немец пришел к нашему дому с любимой для оккупантов просьбой «матка – яйка». А у входа собака сидит и не пускает. Никак не войти. Он стоит, собака лежит. Умный пес был. Но тут вышла мама и что-то ему дала. Хорошо, что так кончилось. Могло быть и хуже.
Некоторое время обучалась в какой-то школе, организованной в одном из бывших военных бараков. Учили там только химии, физике, математике, белорусскому языку. Все вне политики. О ней в классе ни-ни.
Наши войска встречали с цветами. Это была великая радость. Город освободили, но бомбежки продолжались. Приходилось прятаться от них в окопе, вырытом возле дома. Но пережили и это, и послевоенную разруху. Главное, что победили.
Грозное слово «война»
(вспоминает Юрий Крышталь)Родился 2 февраля 1933 года в деревне Манино Калачевского района Воронежской области. Кандидат сельскохозяйственных наук. Исследователь в области мелиоративного земледелия.
Войну встретил в Хороле Полтавской области, куда переехали родители. «Помню здоровенный панский дом, – рассказывает Юрий Иванович, – в котором, помимо нас, жил первый секретарь местного райкома Старченко, председатель райисполкома и какие-то другие чиновники. Городок утопал в зелени. Он был очень красив до войны и древнее Минска.
