Рамазан Абдулатипов - Власть и совесть. Политики, люди и народы в лабиринтах смутного времени
Объективности ради надо отметить, что Борис Николаевич стал после Съезда действовать несколько иначе. Пример тому – новоогаревские встречи. Может, это был политический маневр, но сам этот факт был весьма обнадеживающим. Горбачев же, по-моему, не извлек из него особых уроков. Разрушение страны, общества продолжалось.
Я же не сомневался, что республиканские органы должны работать по-новому, действительно самостоятельно. Союзную тоталитарную систему следовало менять. Но делать это надо было цивилизованным путем. Правительство РСФСР не выполнило поручения первого Съезда о перераспределении полномочий между Союзом и республикой. Об этом сказал в своем выступлении Б. М. Исаев, говорил об этом и я в личной беседе с Б. Н. Ельциным. Ни Верховный Совет, ни Правительство не развернули конкретной повседневной работы, нацеленной на создание новых общественных отношений и институтов. Во властных структурах по-прежнему довлел дух противостояния. Привычнее было стоять на баррикадах, бороться за власть, нежели заниматься будничной, рутинной работой. Отсюда – снижение темпов производства, падение уровня жизни.
Была ли российская экономика, как говорил Борис Николаевич, колониальной, зависимой? Я бы сказал так: она была взаимозависимой. Колониальной она просто не могла быть, ибо работала на благо всех. Плохо работала, несовершенно? Да, плохо. Теперь же она начала вообще задыхаться. Но ничего не предпринималось для изменения ситуации, хотя возможностей у России было немало, несмотря на противодействие союзного центра. Я и мои единомышленники предлагали отказаться от крайностей во взаимоотношениях с Союзом ССР, распределить полномочия так, чтобы обеспечить суверенитет России и покончить с изнуряющей общество конфронтацией. Куда там: все громче, до истерики Горбачев обвиняет Ельцина, все энергичнее и смелее Ельцин обвиняет Горбачева. А страна пущена на самотек, люди, ищущие выход из этого удручающе тяжелого положения, попадают под град всевозможных обвинений как сторонников Горбачева, так и сторонников Ельцина.
Нас, тех, кто подписал то отчаянное заявление, тот крик вопиющего в пустыне, изо всех сил старались вытолкнуть, вышвырнуть из политической жизни. Отточенное веками оружие ненависти к инакомыслию разило без промаха, нанося глубокие моральные раны, хотя внешне все происходило вполне благопристойно, как проявление некоего гнева праведного. Да и предложения, по сути, вносились хорошие: проведение «круглого стола», создание демократической Конституции, обновление КПСС, развитие системы прямого народовластия, деидеологизация органов прокуратуры, юстиции и КГБ, армии и госаппарата, запрет на совмещение государственных и партийных должностей, немедленный мораторий на несогласованное законотворчество разных уровней.
Если бы все это было претворено в жизнь, ситуация сегодня была бы совсем иной! Сейчас, умудренный печальным опытом, я понимаю: стороны вносили настолько хорошие предложения, что заведомо было ясно – осуществлены они не будут.
Если возвратиться к докладу Бориса Николаевича, то он хотя и напоминал звучавшие совсем недавно речи генеральных секретарей, но хороших идей в нем было высказано все-таки немало. Да и то сказать: когда в России у политиков были плохие намерения? И где еще, как не в России, была столь длинная дистанция между намерением и свершением? Но об этом мало кто думал. Политики занялись дележом лавровых венков. Сторонники Ельцина полагали, что выиграли они и можно дальше рушить систему. Команда Горбачева считала, что вполне напугала Ельцина и систему можно укреплять. Правда, при этом забывались судьбы Отечества. Но политики были уверены: никуда оно не денется, Отечество. Главное, чтобы власть не ускользнула из рук.
Все обвинения, которые только можно высказать, все оскорбления мы, выступившие с заявлением, выслушали. Как это ни покажется странным, но многие из тех моих «обвинителей» на самом деле не были, а уж тем более не являются сегодня моими политическими врагами: думаю, что решающую роль в том случае сыграла не только политическая конъюнктура. Время действительно оказалось лучшим судьей. Но того, что произошло, не исправишь. В этом – одна из трагедий человеческого бытия: мы кричим, сводим счеты с теми, кто потенциально может быть нашим другом. От недопонимания друг друга – все трагедии.
Действия политика, если он, конечно, не чистой воды конъюнктурщик, нельзя оценивать, основываясь лишь на отдельных заявлениях и поступках. Чтобы понять то, что принято называть политической линией, надо принять во внимание всю совокупность предпринятых политиком шагов и тот исторический контекст, в котором он действует. Острота политической борьбы консервативных и радикальных сил к началу 1991 года достигла пика. Мы все это чувствовали. Но нужно было что-то делать, предпринять какой-то решительный шаг. И такой случай представился. Однажды ко мне зашли Исаков В. Б. и Вешняков А. А. и рассказали о заявлении более чем 250 депутатов, требующих созыва внеочередного Съезда народных депутатов Российской Федерации. Поскольку, согласно закону, этого достаточно для созыва Съезда, может быть, разумнее будет обнародовать нашу позицию? Тем более что о необходимости перехода от конфронтации к созидательной работе мы с Ельциным говорили не раз. Сошлись на том, что молчать больше нельзя.
Не скрою, это решение далось мне нелегко. В главном, решающем – борьбе с консервативным руководством КПСС, компартии России, с политически безвольным Президентом СССР, бюрократическими союзными структурами – я с Ельциным был солидарен. Его авторитет держался высоко, и от нашего заявления он бы не пострадал. С точки зрения личного благополучия наше заявление ничего хорошего не сулило. Все это я прекрасно осознавал. И все же решил поддержать идею выступления с заявлением, поскольку, как ни странно, надеялся, что оно может придать более конструктивный, созидательный характер политике Ельцина и Горбачева.
Для меня изначально было ясно, что вопрос об отставке Ельцина не возникнет. Я, как и многие другие депутаты, большинство российских граждан, видел в нем признанного лидера. И требование его отставки еще больше накалило бы и без того напряженную обстановку в парламенте и обществе в целом.
У меня не было иллюзий по поводу того, что произойдет, когда мы выступим с критикой Ельцина, какой бы справедливой и выдержанной она ни была. Знал, что нас попытаются представить предателями. Поэтому я предложил тщательно обсудить содержание нашего заявления. Меня очень беспокоило, в частности, не будет ли оно воспринято как выступление консерваторов, сторонников Старой площади. Я хорошо представлял психологический настрой депутатской аудитории. Но и дальнейшее молчание, бездействие меня не устраивали. Лично меня более всего беспокоило то, что методы и лозунги Бориса Николаевича начали все более совпадать с методами и лозунгами Михаила Сергеевича. Не по форме, конечно: если стиль одного носил «уговаривательный» характер, то стиль второго отличался митинговой конфронтационностью. Беда в том, что и тот и другой вели к углублению кризиса. Горбачеву не нравилось, когда ему говорили о разрушительной непредсказуемости в политике. Не в меньшей степени был недоволен критикой и Б. Н. Ельцин. Старая привычка слышать в свой адрес лишь хвалебные речи сохранилась у наших вождей.
Сейчас не часто вспоминают это имя, но единственным человеком, который с пониманием и болью отнесся к моим тревогам, был А. И. Лукьянов. У нас состоялась трехчасовая беседа после нашего заявления. Кстати, впервые. До этой встречи мое отношение к нему было негативным. Но Анатолий Иванович оказался умным, отзывчивым собеседником. О Горбачеве он высказался крайне критически, считая, что тот ведет страну к развалу. Ельцина по ряду позиций и личных его качеств он поставил выше Горбачева, но отметил, что Борис Николаевич проводит в жизнь порой чужие идеи. Я не стал допытываться, что он имеет в виду.
Но вернусь к истории «заявления шести». Мы готовили его втайне от всех, никакие силы – ни правые, ни левые – не имели отношения к его рождению. Пару раз на совещании руководства пытались эти идеи высказать Борису Николаевичу. Он нас не услышал. Обозначить свою позицию мы решили во время подготовки к Съезду, когда можно заручиться поддержкой каких-либо групп. Вместе с тем мы хотели остаться на центристских позициях, чтобы не лишать себя возможности для сотрудничества с Ельциным и другими конструктивными силами. Действительность сразу же продемонстрировала, насколько мы были наивны. Консерваторы сразу же стали использовать его в своих целях, а демократы – в своих. Намерения и взгляды авторов этого заявления значения уже не имели. Тот, кто хотел, разумеется, мог увидеть значительные различия в позициях Вешнякова и Горячевой, Абдулатипова и Исакова, Исаева и Сыроватко. Мы были и остаемся совершенно разными по своим политическим ориентациям людьми. Но кого это интересовало! К позорному столбу всех!
